— Сыг­ра­ем пар­тию? Я те­бе дам пять…

Ре­бя­та за­бав­но за­пры­га­ли, све­дя но­ги вме­сте, к са­мой се­ре­ди­не ули­цы и пря­мо на мос­то­вой на­ча­ли иг­рать в «ла­пу и клещ», по оче­ре­ди бро­сая ша­ри­ки, ко­то­рые за­пу­ты­ва­лись в тра­ве, про­би­ваю­щей­ся меж кам­ня­ми. Вре­мя от вре­ме­ни один из маль­чи­ков по­сле мет­ко­го уда­ра во­пил: «А вот и ла­па!», а дру­гой от­ве­чал: «Ни чер­та!» или же: «За­дел вто­рой, эх ты, ма­зи­ла». То­гда хва­стун рас­то­пы­ри­вал паль­цы ме­ж­ду дву­мя ша­ри­ка­ми, чтоб до­ка­зать, что про­ме­жу­ток пол­но­стью со­от­вет­ст­ву­ет пра­ви­лам. А то еще би­ли «кле­ща»: за­жи­ма­ли ша­рик в коль­цо из боль­шо­го и ука­за­тель­но­го паль­цев (по­лу­ча­лось не­что вро­де мо­но­кля) и, при­ста­вив его к пра­во­му гла­зу, хо­ро­шень­ко при­це­лив­шись, бро­са­ли вниз так, чтоб этот ша­рик столк­нул­ся с дру­гим. Оли­вье про­иг­рал пять вы­дан­ных ему ша­ри­ков и бро­сил иг­ру, тем бо­лее что ему по­сто­ян­но ка­за­лось, что, ко­гда он раз­вле­ка­ет­ся, взрос­лые смот­рят на не­го с уп­ре­ком — ведь он но­сил тра­ур.

Тол­стая Аль­бер­ти­на си­де­ла у сво­его ок­на, счи­тав­ше­го­ся в не­ко­то­ром ро­де оком ули­цы, и с неж­но­стью об­ли­зы­ва­ла би­ле­ти­ки с кар­тин­ка­ми, ко­то­рые час­тень­ко вы­да­ют в ви­де пре­мии сво­им по­ку­па­те­лям тор­го­вые фир­мы, а по­том при­клеи­ва­ла их в кле­точ­ках осо­бой зе­ле­ной тет­ра­ди. Вре­мя от вре­ме­ни она от­хо­ди­ла к пли­те и при­по­ды­ма­ла крыш­ку ка­ст­рю­ли или же пе­ре­лис­ты­ва­ла жур­наль­чик «Ми­ру­ар дю монд», вос­хи­ща­ясь ко­раб­лем Але­на Жер­бо, стра­то­ста­том про­фес­со­ра Пи­ка­ра или де­ти­щем гра­фа Цеп­пе­ли­на. Она ок­лик­ну­ла Оли­вье поч­ти лас­ко­вым го­ло­сом:

— Ты все еще тас­ка­ешь­ся по ули­цам, сквер­ный маль­чиш­ка!

В ка­фе «Лес и уголь» пе­ред уз­ким при­лав­ком еще тол­пи­лись не­сколь­ко пья­ниц, спо­рив­ших друг с дру­гом из-за мес­та у цин­ко­вой стой­ки. За­то в ка­фе «Транс­ат­лан­тик» на уг­лу ули­цы Баш­ле бы­ло люд­но, и кое-кто из лю­би­те­лей вы­пить вы­шел к две­рям со ста­кан­чи­ком в ру­ке по­сто­ять на сол­ныш­ке. Тут бы­ло раз­гу­лье вся­ких на­пит­ков: ли­кер «ман­да­рин-кю­ра­сао», ли­кер ли­мон­ный, «кирш», апе­ри­ти­вы фирм «дю­бон­не», «сен-ра­фа­эль», на­лив­ка из чер­ной смо­ро­ди­ны. На­пи­ток мо­лоч­но­го цве­та «пер­но» из Поп­тар­лье, под­кра­шен­ный гре­на­ди­ном, уже на­зы­вал­ся «то­мат», а с до­бав­ле­ни­ем зе­ле­ной мя­ты но­сил про­зви­ще «по­пу­гай». Хо­зя­ин Эр­нест раз­ли­вал «су­хие» апе­ри­ти­вы в са­мые ма­лень­кие рюм­ки, а для тех, что «с во­дой», вы­би­рал бо­ка­лы по­боль­ше, ко­ни­че­ской фор­мы, на нож­ке из ви­то­го стек­ла. Чтоб из­бе­жать до­пол­ни­тель­ной струй­ки во­ды из си­фо­на, но по­лу­чить ви­но в этих боль­ших бо­ка­лах, за­ка­зы­ва­ли обыч­но апе­ри­ти­вы «с во­дой, но без во­ды!».

Гну­са­вый и зыч­ный го­лос ста­ро­го ун­те­ра Гас­ту­не по­кры­вал все ос­таль­ные шу­мы в ка­фе. По­гла­жи­вая боль­шим паль­цем де­ся­ток ор­ден­ских лен­то­чек, ук­ра­шав­ших лац­кан его пид­жа­ка, он из­ла­гал свое мне­ние, точ­но да­вал ко­ман­ду «на пле­чо!». По вос­кре­сень­ям Гас­ту­не при­кла­ды­вал­ся к бе­ло­му су­хо­му ви­ну, но, чтоб ус­по­ко­ить со­весть, он до­бав­лял не­сколь­ко ка­пель ми­не­раль­ной во­ды «ви­ши», лов­ко от­кры­вая бу­тыл­ку ука­за­тель­ным паль­цем. На треть­ем за­хо­де Гас­ту­не уже по­ве­ст­во­вал о бит­ве на Мар­не; на шес­том, раз­мяк­нув, под­ра­жал дви­же­ни­ям там­бур­ма­жо­ра, а чуть поз­же ста­но­вил­ся аг­рес­сив­ным, во­пил про вся­ких там де­зер­ти­ров, про око­пав­ших­ся в ты­лу и оки­ды­вал всех во­круг про­ку­рор­ским взгля­дом. Ра­нен­ный в но­гу, он не­сколь­ко пре­уве­ли­чи­вал свою хро­мо­ту и все по­вто­рял, что на бу­ду­щей не­де­ле от­пра­вит­ся в ин­тен­дант­ст­во, что­бы по­лу­чить ре­зи­но­вый на­ко­неч­ник для сво­ей ин­ва­лид­ной пал­ки, как по­ло­же­но во­ен­ным ве­те­ра­нам, хо­тя он ни­ко­гда не поль­зо­вал­ся этой пал­кой.

Гас­ту­не, при­гла­див во­ло­сы и не­за­мет­но пе­ре­бро­сив их с за­тыл­ка на лоб (он это де­лал, пы­та­ясь скрыть об­лы­се­ние), на мгно­ве­ние так и за­стыл с ру­кой на ве­су, а за­тем опус­тил ее на го­ло­ву Оли­вье, сто­яв­ше­го ря­дом. Он на­жал на ма­куш­ку, слов­но хо­тел во­гнать маль­чи­ка в зем­лю, как ко­лы­шек, и про­из­нес не­оп­ре­де­лен­ным то­ном:

— Итак, Фран­ция!

Гас­ту­не по­ки­нул ка­фе, не сни­мая ру­ки с го­ло­вы Оли­вье, тем са­мым пре­вра­тив его в по­сох стар­ца, и под­тал­ки­вал ре­бен­ка впе­ре­ди се­бя к ули­це Лам­бер — до ка­фе «У доб­ро­го Пи­ко­ло». Здесь, на этой жал­кой тер­ра­се, Гас­ту­не ус­та­ло сва­лил­ся на пле­тен­ный из иво­вых пруть­ев стул пе­ред един­ст­вен­ным сто­ли­ком и за­ка­зал оверн­цу бе­ло­го ви­на с ли­мо­ном для се­бя и ли­мо­на­да для сво­его юно­го спут­ни­ка.

Оли­вье, не­ес­те­ст­вен­но вы­пря­мив­шись, си­дел на сту­ле и при­сталь­но смот­рел на ста­кан­чик, не ре­ша­ясь при­гу­бить. Гас­ту­не скло­нил­ся над сво­ей рюм­кой, сде­лал пер­вый гло­ток и вы­тер усы фран­тов­ским галль­ским жес­том. За­тем, по­смот­рев на Оли­вье кри­ти­че­ским оком, ка­ким ог­ля­ды­вал не­ко­гда но­во­бран­цев, впро­чем впол­не доб­ро­же­ла­тель­но и по­кро­ви­тель­ст­вен­но, Гас­ту­не взял бы­ка за ро­га:

— Для твое­го бу­ду­ще­го, па­рень, бы­ло бы луч­ше, ес­ли б те­бя при­ютил дя­дя с Се­ве­ра. Зна­ешь, се­ве­ря­не… У них-то де­неж­ки во­дят­ся. И не­ма­лые… А Жан и Эло­ди — это не­серь­ез­но. Ре­бя­тиш­ки они. Или вот еще: «Де­ти Ар­мии» — во­ен­ная шко­ла. Зна­вал я твое­го па­па­шу. Ни­че­го не ска­жешь — это был храб­рец, еще бы — во­ен­ный крест с паль­мо­вой вет­вью! Ес­ли твои род­ст­вен­ни­ки су­ме­ют до­го­во­рить­ся, ты мог бы стать да­же Сы­ном на­ции, и го­су­дар­ст­во вос­пи­та­ло бы те­бя за свой счет. И то­гда… — тут он свел ру­ки, как бы ука­зы­вая на зо­ло­тое дно, — твоя бе­да при­нес­ла бы те­бе уда­чу. Ведь это со­всем не так, как ес­ли бы…

Сна­ча­ла Оли­вье вы­слу­ши­вал эти раз­гла­голь­ст­во­ва­ния с веж­ли­вой ми­ной, скло­нив го­ло­ву, хо­тя по­рой ка­кое-то сло­во или вы­ра­же­ние и за­де­ва­ли его. Но от од­но­го мо­но­ло­га до дру­го­го про­хо­ди­ло столь­ко вре­ме­ни, что он пе­ре­стал им вни­мать и за­ду­мал­ся. Ко­гда же Оли­вье при­шел в се­бя, он с удив­ле­ни­ем об­на­ру­жил, что Гас­ту­не все еще го­во­рит, при­ни­мая рас­се­ян­ность маль­чи­ка за вни­ма­ние. Ре­бе­нок уже дав­но по­нял, что взрос­лые лю­бят по­рас­су­ж­дать с важ­ным ви­дом, да­вать со­ве­ты по мно­гу раз, по­вто­рять од­но и то же, по­гла­жи­вая вас по ще­кам и бия се­бя в грудь. Он уже не ос­ме­ли­вал­ся пря­мо смот­реть в ли­цо Гас­ту­не, но ве­те­ран, хоть и был слег­ка под хмель­ком, ви­ди­мо, все же про­чел в зе­ле­ных гла­зах маль­чи­ка вы­ра­же­ние гру­сти и ску­ки.

— Ну лад­но, лад­но, — ска­зал под ко­нец Гас­ту­не, оп­ро­ки­ды­вая ста­кан­чик, — по­ра ид­ти есть суп. — И до­ба­вил: — В до­ро­гу, впе­ред, марш!

Оли­вье под­нял­ся и ма­ши­наль­но при­хва­тил ко­ро­бок швед­ских спи­чек, ко­то­рый Гас­ту­не ос­та­вил на сто­ли­ке. Рас­ста­ва­ясь, ве­те­ран стук­нул маль­чи­ка по пле­чу, чуть бо­лее креп­ко, чем сле­до­ва­ло бы, и ска­зал ему еще что-то на­счет про­слав­лен­ных «Де­тей Ар­мии».

Пре­крас­ная Эло­ди, вер­ная про­вин­ци­аль­ным тра­ди­ци­ям, ре­ши­ла в те­че­ние трех ме­ся­цев но­сить тра­ур по тет­ке сво­его му­жа. Чер­ное ей очень шло, от­те­няя чис­то­ту ко­жи и соз­да­вая рез­кий кон­траст со свой­ст­вен­ной ей жиз­не­ра­до­ст­но­стью. И по­том, не толь­ко за­зыв­ная рек­ла­ма кра­си­лен «тра­ур за два­дцать че­ты­ре ча­са» ис­ку­ша­ла ее — ведь ок­ра­ши­ва­ние при­да­ва­ло что-то но­вое уже из­но­шен­ным тка­ням.

По­сле обе­да Эло­ди ре­ши­ла на­пи­сать пись­мо сво­ей ма­те­ри на ли­ст­ке де­ше­вой ли­но­ван­ной бу­ма­ги, вы­ну­той из пач­ки (пять ли­ст­ков, пять кон­вер­тов) с мар­кой «Жер­ми­наль». Ее ро­ди­те­ли из Сен-Ше­ли-д'Апшера пред­став­ля­ли се­бе па­риж­скую жизнь сплош­ным рас­пут­ст­вом, но те­перь они смо­гут ус­по­ко­ить­ся. Ули­ца Ла­ба в сущ­но­сти ни­чем не от­ли­ча­лась от их де­ре­вен­ской. Па­риж не за­ста­вил Эло­ди да­же под­кра­ши­вать гу­бы (Жан хо­тел, чтоб она ос­та­ва­лась «ес­те­ст­вен­ной»), гла­за ее со­хра­ни­ли блеск, а ще­ки с их бар­хат­ной ко­жей бы­ли по­доб­ны пер­си­ку. Эло­ди ве­ла жизнь об­раз­цо­вой до­маш­ней хо­зяй­ки, она мень­ше, чем ее муж, об­ре­ме­ня­ла се­бя тя­же­лы­ми де­неж­ны­ми за­бо­та­ми, и труд­но­сти толь­ко да­ва­ли ей по­вод до­ка­зать свое уме­нье эко­ном­но вес­ти хо­зяй­ст­во. Пол и ме­бель свер­ка­ли чис­то­той, и Эло­ди еже­днев­но опус­ка­ла не­сколь­ко сбе­ре­жен­ных мо­не­ток по пять­де­сят сан­ти­мов в бу­тыл­ку-ко­пил­ку; раз­ве лю­ди не го­во­рят, что ко­гда бу­тыл­ка за­пол­нит­ся, бу­дешь об­ла­дать ну пря­мо-та­ки ска­зоч­ным бо­гат­ст­вом?