С а л а е в (приближается к Голубому). Я думал, ты просто дурак, а ты, оказывается, еще и… А ну, пошел отсюда!

Голубой пятится от идущего на него Салаева. Аня из балка с тревогой наблюдает за происходящим.

Г о л у б о й. Спокойней, спокойней!

С а л а е в. Жаль, что избить тебя нельзя. В тюрьму посадишь. С каким удовольствием расквасил бы я твою рожу, чтобы поняли наконец ты и тебе подобные, что угрозами и страхом ничего хорошего от людей не добьешься.

Аня выскакивает из балка и бежит к Салаеву.

А н я. Фарид, остановись! (Хватает его за руку.)

Г о л у б о й. Успокойте его, Бекетова. Он нервный, оказывается.

С а л а е в. Пошел отсюда, я тебе говорю!

Г о л у б о й. Иду, иду. Успокойтесь. Психопат какой-то. (Поспешно уходит.)

А н я. Ну, успокойся, пожалуйста. Ну что ты так бесишься? Из-за какого-то дурака.

С а л а е в. Да не дурак он, поймите же вы! И не в нем одном дело! Сотни тысяч таких во всем мире, сотни тысяч… И всегда будут…

А н я (улыбаясь). Ну зачем же так обреченно? На тебя это не похоже. А перевоспитание?

С а л а е в. Если бы можно было так легко формировать человека, он давно исчез бы как вид, так же, как исчезли мамонты и другие ископаемые существа. В том-то и дело, что человек стоек во всех своих качествах, и в самых прекрасных, и в самых низменных. И всегда были и будут Юлиусы Фучики, Зои Космодемьянские и Коперники. И толкает их на подвиг любовь к людям. Любовь к людям, накапливаемая из поколения в поколение. Но такие, как Голубой, тоже сложившийся и определенный тип. Тип — что прикажут, то и сделаю. Буду гуманным, если так принято вокруг, если выгодно, буду убежденным, если есть на это спрос, буду жестоким, если это требуется. Буду, буду, буду всем, кем угодно, лишь бы выжить, лишь бы преуспевать, лишь бы обогнать других.

А н я. Да успокойся ты, возьми коробку.

Салаев послушно поднимает с земли коробку.

С а л а е в. Что это за коробка?

А н я. В ней мои вещи.

С а л а е в. Какие вещи?

А н я (спокойно). Внизу посуда кое-какая и книги. Сверху белье… В общем, то, что нужно на первое время… Я решила остаться у тебя.

Салаев кладет коробку на землю.

Не знаю, как ты к этому отнесешься, но я больше не могу без тебя.

С а л а е в (после паузы). Ты, очевидно, не очень представляешь себе, что означает твое решение.

А н я. Мне все равно, что означает.

С а л а е в (подходит к Ане, берет ее за руку). Слушай, ты и вправду не понимаешь, что значит жить с таким человеком, как я. Голубой ведь не первый и не последний, кто говорит мне слова предосторожности. И как это ни грустно, кое-что из того, что говорят эти люди, соответствует истине. Тебя действительно ждет со мной трудная жизнь. И начнется она с завтрашнего утра, когда ты выйдешь из этого балка. Наш поселок как маленькая деревня, и завтра утром уже все будут знать и горячо и долго обсуждать тот факт, что ты стала моей любовницей. Называться это будет именно так и никак иначе, потому что всем здесь известно, что у меня есть семья.

А н я. Мне абсолютно все равно, как я буду называться.

С а л а е в. И мне тоже. И прости меня за то, что я веду сейчас эти разговоры. Но мой долг — предостеречь тебя, потому что, еще раз повторяю, я не собираюсь прожить тихую, мирную жизнь и буду наверняка в будущем не однажды сильно бит. Я это знаю сейчас, заранее, и потому не могу не предупредить тебя.

А н я. Спасибо.

С а л а е в. Ты не испугалась?

А н я. Нет. (Обнимает его.)

С а л а е в. Ты храбрый человек…

З а н а в е с.

Ж у р н а л и с т  записывает на диктофон рассказ  П л а н о в и к а.

П л а н о в и к (с пафосом). Я работал с Фаридом Керимовичем Салаевым еще в Верхне-Правдинской экспедиции с октября тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года — три года и четыре месяца, — пока он не перешел на работу в главк. Он был начальником экспедиции, я — заместителем начальника планового отдела. Я очень хорошо помню, как все происходило… Фарид Керимович в Верхне-Правдинск сразу после Тургута приехал. В октябре тысяча девятьсот шестьдесят четвертого это было. У меня фотография есть, как первые три десятка человек на берег высаживаются там, где сейчас Верхне-Правдинск стоит. И я вместе с ними. Тогда это только название было — Верхне-Правдинск, — голое место, ничего нет, лес да холмы. А через два года там уже двадцать шестнадцатиквартирных домов стояли с паровым отоплением, водой и газом. Фарид Керимович сразу добился, чтобы Бобровский лесоучасток нашей экспедиции подчинили, после этого, конечно, вырубку леса с двенадцати тысяч кубов в год до двадцати довели и проблему леса раз и навсегда решили. И пошла стройка. У меня все фотографии сохранились, все до одной. Специально храню как документ для будущего, со временем им цены не будет. А еще две зимы подряд мы чужие барки со стройматериалами конфисковали. Фарид Керимович договаривался с пароходством, чтобы транспорт, который по Иртышу мимо нас идет, на зимовку поближе к нашей пристани ставили. И мы, значит, налетали, составляли акт-опись, чтобы нам потом лишнего не приписали, весь стройматериал конфисковывали и пускали на свое строительство — все равно ему без пользы стоять, пока река не тронется, а нам строить надо. Два раза Фарида Керимовича министерства, чьи грузы были, под суд отдавали. Но к концу года другие экспедиции всегда план по строительству не выполняли, и лишние деньги у них оставались. А чтобы эти деньги не пропали, главк их нам отдавал. Вот мы ими расплачивались. И строили больше, чем все экспедиции, вместе взятые. Рисковали, правда, здорово, но зато городок отгрохали — второго такого нет. Потом, правда, Фарида Керимовича еще раз под суд отдали за вертолеты. Но это уже позже было, года через три, когда мы стадион построили. Фарид Керимович договорился там, в обкоме, или еще где, чтобы финал первенства области по футболу у нас в Верхне-Правдинске провели. А тут, как назло, зарядил дождь. А поле у нас, конечно, не травяное и раскисло, огромные лужи образовались, по самое колено, в футбол играть невозможно. Но Фарид Керимович говорит: «Этот матч отменить нельзя, это первый футбольный матч в нашем городе, и он должен состояться». И отдает приказ, чтобы на стадион два вертолета «МИ-8» послали — поле сушить. Чтобы они там, над полем, летали и своими крыльями воду разгоняли. Ну, конечно, приказ Салаева — закон. Три часа они там летали, сушили-сушили — высушили. И матч состоялся. Но кто-то написал в прокуратуру. (Вдруг все с бо́льшим злорадством.) И там решение вынесли, что это незаконно и, значит, Фарид Керимович должен оплатить всю работу вертолетов из своего кармана, потому что вертолеты не для сушки стадиона предназначены, а совсем для других дел. И нарушать никому не положено. Даже если для пользы людей. Потому что если каждый для пользы людей начнет законы нарушать, что же получится? Зачем же тогда нормы всякие существуют, инструкции или положения? А для того, чтобы их соблюдать! А кто не соблюдает, тот должен понести наказание. Вот Фарид Керимович эти деньги и выплачивал. Один оборот винта «МИ-8» стоит шесть копеек, а их там было два, и три часа они там крутились и, может, миллион оборотов сделали — вот и подсчитайте, какая сумма получается! (Уходит.)

З а т е м н е н и е.

Геологический главк. С а л а е в  сидит за своим столом. Без стука входят  Т и м а н о в с к и й  и  ж у р н а л и с т.