Мурад заносит руки еще выше и нацеливает рапиру прямо в грудь своего обидчика.

Ну?.. Ну… что же ты?.. Давай… коли… Хоть раз в жизни поступи как мужчина. Ты же любишь ее. Коли, и она достанется тебе.

Г о л о с  Л е н ы. Рамиз, хворост почти готов. Можно разливать чай. (Входит в комнату с большим круглым подносом в руках.)

Мурад, судорожно сжимая рапиру обеими руками, пытается заставить себя нанести удар. Потом вдруг дергается, как от острого удара в спину, и начинает медленно заваливаться набок. Странно водит по воздуху руками, безуспешно пытаясь удержаться на ногах. Рапира с шумом падает на пол.

Л е н а (бросается к Мураду). Что случилось?!

Р а м и з. Притворство… Пошутил с ним, а он, дурак, за рапиру схватился… а теперь притворяется.

Мурад широко разевает рот, то ли заглатывая воздух, то ли пытаясь что-то сказать. Лена нагибается к нему, поддерживает сползающее со стула тело.

Л е н а. Мурад, Мурад, что с вами?

Р а м и з. Да притворяется…

Л е н а. Мурад, Мурад… (Мужу.) Он умирает…

Р а м и з (делает шаг и прикладывает ухо к груди Мурада, долго слушает; затем, выпрямившись, озадаченно качает головой). Да, действительно, сердца не слышно… А я думал — притворяется…

Л е н а. Что же делать? Что делать?! Нельзя же так… Мы стоим, а он умирает на наших глазах… Надо что-то сделать, Рамиз.

Р а м и з (растерянно). А что я смогу сделать? «Скорая помощь» не успеет.

Л е н а (почти плача). Мурад, Мурад…

Р а м и з. Не тереби его. Если это сердце, то нужен полный покой.

Л е н а. Принеси воды. Скорей!

Рамиз бежит на кухню за водой. Лена старается нащупать пульс на руке Мурада.

Кажется, есть… Нет. Ничего не могу… Мурад… (Опускает руку, начинает растирать ему виски.)

Мурад шевелит губами, пытается что-то сказать…

Молчите, молчите, вам нельзя говорить… Прошу тебя.

М у р а д (шепотом). Он думает, что я вру… Никто не верит… Они же читают книги, а когда видят в жизни — не верят… Я люблю вас, Лена.

Л е н а. Я знаю. Я верю вам, Мурад… Я всегда тебе верила, только молчи, прошу тебя… Мы потом поговорим об всем, потом, сейчас нельзя.

Возвращается  Р а м и з. Со стаканом в руке стоит над ними. Он совершенно ошарашен случившимся. И впервые в жизни не пытается это скрыть. Способность Мурада умереть из-за любви к Лене опрокинула вдруг весь его жизненный опыт и представления о людях. Он всегда знал, что можно победить ценою жизни, но никогда не верил, что на это способны люди типа Мурада.

М у р а д. Я не могу… Ты должна знать… Я все равно счастлив, что бы ни случилось. И я очень благодарен тебе… Раньше, до тебя, я никогда не чувствовал сердца. Как будто его не было совсем… Или оно умерло давно, в самом детстве, когда я был совсем маленький… А сейчас я ощущаю его все время… оно шевелится… и в нем нет страха… Совсем нет страха… Ты веришь мне, Лена?

Л е н а. Да, я верю тебе. Но умоляю — ты должен замолчать сейчас, совсем замолчать. Ни одного слова больше…

М у р а д. Я люблю тебя. (Пытается что-то сказать еще, но не может, глаза его закрываются.)

Л е н а (прикладывает ухо к его груди, пугается). Мурад, Мурад… Ты слышишь меня? (Растирает ему виски.) Я верю… Ты слышишь? Я верю тебе. Я знаю, ты любишь меня, очень любишь. Почему ты молчишь? Скажи что-нибудь… Не обязательно молчать. Хоть одно слово, что хочешь… Скажи, что любишь меня… Слышишь? Только не молчи… (Оставив Мурада, плачет.)

З а н а в е с.

Ф а р и д  С а л а е в — 42 лет.

А н я  Б е к е т о в а — геолог, 26 лет.

И г о р ь — геолог, 26 лет.

А н д р е й — бурильщик, 30 лет.

С а ш а — бурильщик, 20 лет.

У л а н о в  П е т р  М а т в е е в и ч — буровой мастер, 54 лет.

З о я — его жена, повариха, 36 лет

В е р м и ш е в  Г р и г о р и й  А л е к с а н д р о в и ч — главбух, 56 лет.

К а н т е й — дизелист, 35 лет.

С а в к у н и н — охотник, местный житель, 47 лет.

С в е т а — его дочь, 18 лет.

Г а л и м з я н  К у р м а н а е в — помбура, 38 лет.

Ж у р н а л и с т — 33 лет.

Г о л у б о й — главный геолог экспедиции, в Мулкасе, затем начальник отдела геологического главка, 55 лет.

Т и м а н о в с к и й — начальник экспедиции, 45 лет.

Ж у р а в л е в — начальник нефтедобывающего главка, 60 лет.

Ч е р к и з о в — начальник вычислительной машины, 28 лет.

Л ю с я — секретарь Салаева.

О т е ц  С а л а е в а.

П л а н о в и к.

И н ж е н е р ы  и  р а б о ч и е  геологической экспедиции.

С л у ж а щ и е  управления, п о с е т и т е л и.

Действие происходит в 1958—1968 годах.

Ж у р н а л и с т  записывает на диктофон рассказ  о т ц а  С а л а е в а.

О т е ц  С а л а е в а (показывает на диктофон). А это что?

Ж у р н а л и с т. А это ничего, не обращайте внимания. Это я на радио обещал, если получится, и для них передачу сделать.

О т е ц (продолжает коситься на диктофон). А мне все равно для кого… Мне бояться нечего. Фарид, мой старший сын, чуть не умер до своего рождения. Я тогда работал начальником милиции в сельском районе. Однажды еду домой с работы, смотрю — мать Фарида, она тогда в положении была, на крыше дома стоит. Я задворками ехал — враги постреливали в меня иногда, — поэтому она меня не видит. Смотрю — вот такие (показывает) здоровенные камни над головой поднимает и на землю сбрасывает. Я кричу ей: «Что ты делаешь, несчастная? Ты что, с ума сошла?» А она мне в ответ: «От ребенка нашего хочу освободиться, осквернен он, не увидит счастья в жизни». — «Как осквернен, — кричу я, — кто тебе такую глупость сказал?» Соскакиваю с лошади — и к ней. Еле стащил с крыши. Оказывается, подсчитала она, что зачат наш ребенок в траурный месяц «магеррам», а по мусульманским обычаям это грех, и, значит, не может наш ребенок быть счастливым. Тут я совсем разозлился, я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. «К черту, кричу, твои обычаи, ты из-за них моего первого сына загубить можешь!» (Усмехается.) Почему-то я уверен был, что сын у меня родится. Так и получилось — родился Фарид. И вырос, вопреки мусульманским обычаям, счастливым. Всю жизнь ему везло: дом родной покинул, к черту на кулички, в Сибирь, уехал, и то повезло… Честно говоря, сперва против Сибири был. Вернее, не против Сибири, а вообще против того, чтобы он из дома уезжал: что, мало у нас в Азербайджане нефти, что ли? Но он и меня не послушался, уехал. Сперва в Мулкас попал, там ничего не удалось найти, потом, через три года, в Тургут перебрался. Здесь ему повезло — нашел нефть. Много нефти. Очень много… А потом ему везде везло, где бы ни работал. Везучим он у меня оказался. Очень везучим. (Усмехается.) А жена, глупая, боялась, что он несчастливым вырастет. Чуть не погубила его. Хорошо, что я атеист. Я и тогда атеистом был, и сейчас атеист. Ни во что не верю — ни в бога, ни в черта. Живу себе своим умом. (Уходит.)

З а т е м н е н и е.