Поезд вскоре тронулся. На следующий день, 13 декабря, пересекли границу. Когда проезжали Польшу, снова увидели Пятакова, в вагоне-ресторане, он мрачно сидел за дальним столиком, без аппетита ел свой обед.

И еще раз увиделись с Пятаковым, днем 14 декабря, в Берлине, в полномочном представительстве, на обеде у полпреда Сурица. Здесь же оказалась и Полина Семеновна Жемчужина, побывавшая уже на каких-то парфюмерных фабриках в Германии. За обедом она рассказывала о том, что видела. Восторга не выражала, восхищаться промышленностью капиталистических стран не полагалось, но не могла не заговорить с энтузиазмом о поразившей ее новинке - целлофане.

- Нам нужно непременно завести целлофан, - говорила она горячо. - Он так украшает укупорку парфюмерных изделий.

Раскольников хотел сказать ей, для передачи Молотову, что пока не нашел нужного определения значения Пушкина, о чем просил его Молотов, придумал множество оригинальных определений, и все же под каждым из них мог подписаться Милюков. Подумав, решил, однако, что об этом говорить не стоит. Вовсе не стоит, пожалуй, самому напоминать Молотову о его задании. Едва ли оно выполнимо.

Пятаков и здесь был хмур, молчалив, так бы и промолчал весь обед, если бы Суриц не заговорил с ним о его командировке.

- Вы, Юрочка, долго пробудете в Берлине? - спросил Суриц, для него Пятаков был Юрочкой, они дружили с эмиграции, когда оба жили в Норвегии.

- Несколько дней, - ответил Пятаков. - Вот раздам заказы и поеду в Париж.

В тот же день Раскольниковы выехали в Софию.

В Москве появились Раскольниковы через полгода. В середине июля 36-го года приехали сюда, начиная отпуск, рассчитывая из Москвы уже отправиться по обычному маршруту - Берлин, Париж, Италия.

И сразу почувствовали: Москва не та, что полгода назад. Что- то изменилось за эти полгода на родине.

На первый взгляд, казалось, произошли перемены к лучшему. Исчезли продовольственные карточки, всех возмущавшие Торгсины. Москва строилась, перестраивалась, украшалась, ее улицы расширялись, мостовые заливались асфальтом. Нельзя было не восхищаться мраморной роскошью метро с его движущимися чудо-лестницами. В Москве в это лето стояла тропическая жара, и приятно было спуститься в богато украшенные мозаикой, ярко освещенные подземные залы с их чистым прохладным воздухом. Гуляя по городу, Раскольников любовался широкой, залитой асфальтом, улицей от Лубянской до Варваринской площади, выигравшей после снесения части стены Китай-города. И в то же время жалел о снесенных в лихорадке реконструкции Сухаревой башне, Симоновом монастыре с его мощной крепостной стеной, грандиозном храме Христа Спасителя, строившемся на народные деньги.

Поселили Раскольниковых в только что открытой гостинице "Москва", рядом с Кремлем. Газеты писали, что по роскоши и комфорту с "Москвой" не сравнится ни одна гостиница в мире. Вестибюль, лестницы, широкие коридоры действительно поражали отделкой мрамором, малахитом, яшмой, агатом. А в номерах - со стен, с потолка белой пудрой сыпалась плохого качества краска, ящики громоздких, безобразных комодов и столов не выдвигались или не задвигались, дверь в ванную не закрывалась, так как слишком большая ванна занимала часть порога. У персонала не допросишься чашки чая.

Поражали перемены в настроении москвичей. Встречаясь со старыми своими товарищами, партийцами, литераторами, военными, Раскольников замечал в них необычную сдержанность, люди неохотно поддерживали разговор, чуть речь заходила о политике. Во всех чувствовалась напряженность.

По Москве ходили зловещие слухи. Говорили об опале Сокольникова, человека, в начале 20-х годов стаби лизировавшего советский рубль. Бывший полпред в Лондоне и заместитель Литвинова, он в последнее время занимал должность заместителя наркома лесной промышленности. И вдруг его понижают в должности и отправляют уполномоченным этого наркомата в какую-то отдаленную область, Кировскую или Свердловскую. Говорили о разгроме руководства Госбанка, снятии с должности директора банка Марьясина и аресте его заместителя Аркоса. Пронеслась весть о закрытии "Общества старых большевиков", будто бы за то, что на заседаниях общества высказывались недопустимо вольные мнения.

Неприятные новости коснулись и Наркоминдела. Неожиданно был арестован многолетний шеф протокола Флоринский, один из немногих чиновников царского министерства иностранных дел, идеальный начальник протокольной части. По слухам, ему предъявили совсем уж фантастическое обвинение: в мужеложестве с членами германского посольства в Москве.

В один из первых дней в Москве Раскольников, созвонившись с Крестинским, замещавшим Литвинова в его отсутствие, явился в приемную Крестинского на втором этаже несуразного здания наркомата на углу Кузнецкого моста и Лубянки. Его попросили подождать здесь. Было душно, он подошел к окну, потрогал портьеру - с нее вдруг посыпалась моль.

- Федор Федорович, пожалуйте, - бодро выбежал из кабинета Крестинский, сунул руку для пожатия и заспешил назад в кабинет, к своему креслу с высокой готической спинкой.

"Однако у вас в Наркоминделе развелось много вредителей", - вздумал было пошутить Раскольников. Но тут же отбросил эту мысль. Крестинский не терпел, когда при нем упоминали о вредителях, оппозиционерах, троцкистах. Напуганный раз и навсегда репрессиями 20-х годов против троцкистов, он тогда еще открыто отрекся от оппозиции, и любое напоминание о том времени заставляло его трепетать. Встретив случайно на улице бывшего троцкиста, он панически перебегал на другой тротуар.

- Ну-с, рассказывайте, что у вас в Болгарии, - потирая руки, заговорил он, утопая в своем огромном кресле. Схватил со стола какую-то бумажку, быстро пробежал ее, поднеся вплотную к пенсне. Оставив чтение, откинулся на спинку кресла. - Я вас слушаю.

Но слушал он плохо, все время отлетая в мыслях куда-то. Едва Раскольников кончил свой доклад, энергично заговорил:

- Мы хотим назначить вас полпредом в Испанию. Но у вас есть очень сильный конкурент - Розенберг. Он тяготится бездельем в Лиге Наций и жаждет активной работы. Конечно, вы обладаете более широкими интересами. Вы интересуетесь не только политикой, но и литературой, искусством. А у Розенберга единственная страсть - политика. Но зато в политике он отличный оперативный работник. Максим Максимович считает, что вы не оперативный работник. Кроме того, к вам плохо относятся "соседи". Еще со времен Афганистана они имеют против вас зуб. Впрочем, вопрос об Испании окончательно не решен. Вот вернется из отпуска Максим Максимович, он и решит вопрос. Вы когда возвращаетесь в Болгарию?

- Я хотел бы провести часть отпуска в Италии. Не возражаете, Николай Николаевич?

- Не возражаю! На каком курорте собираетесь его провести?

- Буду, как всегда, путешествовать, а более продолжительно остановлюсь в Лидо, рядом с Венецией.

- Был я однажды на вашем Лидо. Не понравилось. Что еще?

- Прошу разрешения пробыть в отпуске до октября. Вот медицинское свидетельство кремлевской амбулатории, - протянул Раскольников справки.

Крестинский и не взглянул на них.

- Тогда мы должны дать такой же отпуск Якубовичу, - сказал он. - Его здоровье еще хуже вашего. Я согласен смотреть сквозь пальцы, если вы пробудете в отпуске два месяца. Но к 15 сентября вы должны вернуться в Софию. Иначе я устрою скандал, - засмеялся Крестинский, поднимаясь с кресла.

Вежливо проводил Раскольникова до двери, крепко пожал руку.

Приехали из Ленинграда повидаться мать Раскольникова и брат с женой, остановились у родных Музы, на Яузском бульваре. Несколько дней провели все вместе. Но и в отношениях с родными чувствовалось напряжение: брат, его жена, родные Музы, все они как бы что-то не договаривали, сами того не замечая. Напугал, озадачил брат. Когда Федор спросил его, что с ним, все ли у него в порядке, Александр вдруг зарыдал и кинулся ему на грудь. Долго не мог успокоиться. Но так и не объяснил, что же его мучило, уверял, что все в порядке, отводя глаза.