Кое-как, сбиваясь со счета, бойцы рассчитались, не понимая, зачем это нужно.
Троцкий скомандовал:
- Каждый десятый номер - выйти из строя!
Вышли. Оказалось их четырнадцать человек. Их тут же окружили, сбили в кучку охранники Троцкого. Присоединили к ним стоявшего в стороне под присмотром двух латышей командира батальона, дюжего бородатого мужчину в гимнастерке без ремня, со связанными сзади руками.
Троцкий прокричал:
- Эти трусы приговариваются к расстрелу. Именем революции, приказываю привести приговор в исполнение немедленно!
Слегка подталкивая в спину безропотных осужденных, должно быть, до конца не сознающих своего положения, не принимающих разумом того, что услышали, охранники отвели их на несколько шагов в сторону от полотна же лезной дороги. Поставили рядком, локоть к локтю, лицом в поле, в открывающийся отсюда дивный простор, обширную долину, обрамленную слева и справа зелеными холмами и оканчивающуюся манящей стеной синего леса. Сами встали в пяти шагах за их спинами, подняли винтовки.
Скучно, буднично прозвучал залп, осужденные попадали. Некоторые были еще живы, их деловито перестрелял из маузера, похаживая между ними, командир латышей.
Стоявшие в строю смотрели на казнь, выворачивая головы назад, никто не догадался повернуть строй кругом.
Над строем снова загремел металлом голос Троцкого:
- Так будет и впредь со всеми предателями и трусами. Комиссар, можете увести батальон. Готовьте к бою.
Повернулся и скрылся в вагоне.
Через пять минут площадь перед станционной избой опустела, поезд Троцкого ушел, бойцов бесславного батальона увели готовить к искуплению вины, только груда скрюченных тел осталась лежать под жарким солнцем, покинутая всеми, даже охранник, поставленный над телами, бросил свой пост, спустился в овражек, в тень, где трое бойцов, его товарищей, разморенные жарой, лениво ковыряли землю лопатами, готовили место захоронения.
Раскольников, повидавшись с Троцким, остался на станции с комиссаром полка, который обещал доставить его в расположение части, куда звали Раскольникова неотложные дела "тройки".
3
Утром он был на месте.
Ехал он судить и карать в одиночестве. "Тройка" не всегда заседала в полном составе, все зависело от обстоятельств и важности дел. Дела накапливались быстро, решать их следовало немедленно, по горячим следам, а у каждого из членов "тройки" были и другие обязанности, не всегда их можно было отложить ради занятий в комиссии. Чтобы не терять времени, вынуждены были иногда работать поодиночке. Да и не было в большинстве случаев особой необходимости в коллегиальности: дела, которые они разбирали, были похожи одно на другое, за трусость и измену полагалось одно наказание - смертная казнь. Когда доводилось сойтись вместе, просматривали протоколы, которые каждый вел от лица "тройки", подписывали их.
Для работы "комиссии" отвели просторную брезентовую палатку за околицей сельца, в котором располагалась часть, у елового низкорослого лесочка, богатого, должно быть, рыжиками. Недавно прошел хороший дождь и сладостный еловый дух заполнял жаркое пространство палатки, кружил голову. Солнце стояло в зените, парило. Раскольников приказал поднять полы палатки, и все равно в палатке было душно. Раскладной походный столик, выделенный ему, он перенес с середины палатки в угол, который как будто меньше прогревался солнцем.
Когда шел к палатке, по сырой траве, по лужам, ноги в худых сапогах промокли, вода в них хлюпала. Пока устраивался в палатке, ноги распарило, они прели, пальцы ног зудели от жаркой сырости, стоило пошевелить ими, как от них исходил дурной запах. Надо было бы снять сапоги, выставить на солнце, протереть бы насухо ноги, но не было времени на это, он был при исполнении, приходилось терпеть.
Выделили ему четырех бойцов для приведения приговоров в исполнение, еще двое у лесочка готовили яму для смертни ков. Старшим над этой группой бойцов был ротный командир Алехин, бывший солдат, распорядительный, подтянутый, в фуражке с аккуратной красной матерчатой звездочкой на тулье.
Первым Алехин ввел в палатку стройного молодого человека в нательной рубахе, драных синих галифе и босого. У арестованного была роскошная шевелюра - длинные, откинутые назад густые каштановые волосы. Раскольникову показалось, будто он уже где-то видел этого человека или очень похожего на него, но где - вспомнить не мог.
Бывший офицер, командовал отрядом красноармейцев на участке главного удара противника, не принял боя, бежал вместе со своими бойцами.
- Почему бежали? - спросил Раскольников.
- А почему я должен лезть под пули? Я не за белых и не за красных.
- Но вы - в Красной Армии!
- Я добровольно пошел к вам? Вы должны знать, как бывших офицеров призывали на службу. Не пойдешь - возьмут в заложники. Или расстреляют, а в заложники возьмут членов семьи.
- Но теперь вам тоже грозит расстрел!
- Стреляйте, - равнодушно сказал арестованный. И Раскольников вспомнил: арестованный похож на молодого человека, расстрелянного Железняковым в октябрьские дни в Москве, во время облавы, за оружие, найденное у него на квартире.
Раскольников коротко изложил в протоколе суть дела, вынес резолюцию: "Расстрелять".
- Именем революции, - встал он за столом, заговорил, стараясь придать голосу подобающую случаю торжественность, - за самовольный уход с боевой позиции вместе с подчиненной ему командой…
- К чему эти формальности? - оборвал его арестованный и повернулся к Алехину: - Веди, друг.
Они вышли из палатки.
Вскоре у лесочка прозвучал одиночный выстрел. Бойцы берегли патроны, стреляли в упор, в затылок. В случае неудачи раненого прикалывали штыком и скидывали в яму.
Затем Алехин привел на расправу двух изменников. Бывшие офицеры, они служили в Красной Армии на разных командных должностях, при наступлении белых перешли на их сторону. Попали в плен раненными.
Этих и расспрашивать не имело смысла, они были обречены. Заполнив для формы пункты протокола, записав имена, бывшие должности арестованных, Раскольников передал их Алехину. Их увели к лесочку. Стукнули там два выстрела- дело завершилось.
Следующий случай оказался не совсем обычным. Привели рядового бойца, немолодого, похожего на цыгана кряжистого крестьянина, в армию взятого по мобилизации, был он в красной косоворотке, в пикейном жилете, в добрых сапогах, голенища бутылками. Во время боя с белыми выстрелил в спину своему командиру, его схватили, привели к комиссару, он набросился на комиссара и заколол его ножом, выхваченным из-за голенища. Дело ясное, Раскольников объявил бойцу, что его расстреляют.
- Понятное дело. Антихристово. Совести у вас нет, - сказал боец.
- А у тебя есть совесть? - возмутился Раскольников. - Убил двоих и говоришь о совести?
- Я по совести извел извергов, душегубов…
- Довольно, - прервал его Раскольников. - Алехин, уведи.
- Постойте, - попросил мужик, обращаясь к Раскольникову. - Что я хочу спросить. Можно?
- Спрашивай.
- За что вы воюете?
- За добрую жизнь для всех.
- И для меня, значит?
- Да, и для тебя, если бы ты понимал и не сопротивлялся советской власти. Но ты, видно, из кулаков, тебе советская власть не нужна.
- Точно, из кулаков. Вот мои кулаки. - Он выставил вперед сложенные в кулаки руки с толстыми негнущимися пальцами. Раскрыл руку, пошевелил пальцами и снова собрал их в кулак. - Что подковы гнуть, что кожи мять. Все могу. Что плотничать. Поставил сруб на выселках. Самолично, без помочи. Мне помочь ни к чему. Думал: покрою дом и будет добрая жисть. Пришли ваши - все отняли. Обещали: будет вам, мужики, земля. Была у нас монастырская земля. Монастырь прикрыли, ладно. А земля? Наехали такие-то, вроде тебя, сказали: будет коммуна. Всю землю сгребли. И с выселков тоже. Вот тебе добрая жисть. Эх вы! Слова умеете говорить. Вот ты мне добрую жисть сулишь, а сам в драных сапогах ходишь, - показал он на сапоги Раскольникова, тот невольно подобрал ноги под себя. - Жалкий вы народ. Оно, конечно, себя жалко, но и вас жалко, как поглядишь. Эх! Ладно. - Повернулся к Алехину: - Пошли, что ли.
