После резкого скачка с кровати и ярких разборок с ковбоем-будильником, который не успел заверещать, как иерихонский осел, я впрыгнул в штаны тренировочного костюма, правда, так их назвать уже было нельзя – так, портянка, которая когда-то была штанами белого цвета. Привыкал я к старым вещам и не мог с ними расставаться, тем более что штаны-тряпки все же закрывали часть того, что должны были закрыть.

Пока слетал с третьего этажа, перепрыгивая через три, а то и четыре ступеньки, подумал, что не мешало бы постирать штаны и залатать особо одиозные дыры. Ирку просить бесполезно. Один ответ и одна угроза: «Тебе уже тринадцать лет, ты уже взрослый, – и добавит еще: – Маме расскажу – вот она тебя к себе заберет». Вот же зараза! Знает, чем взять за кадык и не отпускать.

Зарядкой я занимался с папиным бывшим батальоном. Ничего нового. Пробежка в конце строя. Всего-то три километра по горной местности. Базовая полоса препятствий для частей спецаза и чуть силовой и дыхательной нагрузки. Все. Им ведь дальше по распорядку, а у меня каникулы. Еще чуть порастягивался. Прогнал базовые ката и комплексы из школы Шаолинь, Годзарю, Винчун, Ушу и армейского РБ и поскакал домой. На наручных командирских часах – часы, которые мне завещал Агей Нилович, я хранил совместно со всеми своими реликвиями, – было 8:30. Чуть размялся.

Сегодня было еще два мероприятия. Тренировка у Петровича в одиннадцать. Владимир Петрович, а точнее уже начальник боевой подготовки бригады Владимир Петрович Харлампиев, не создатель самбо, но очень крутой Воин, да и вообще крутой. В Афгане он три ордена Красной звезды получил и две медали «За отвагу», а эти награды просто так не получают. Тренировка обещала быть, как всегда, за гранью моих возможностей. Ножи, гибкий меч и посох. А-а-а-а, три часа издевательств над собой! А потом в 16:00 занятия по английскому у Анны Ивановны, маминой лучшей подруги, которая работала в штабе, где прежде работала мама.

Принял контрастный душ. Уже по-другому, не как четыре года назад, поплескался в еле холодной и чуть горячей воде, а вполне реальный – до покраснения и посинения кожи. Кто бы сказал тогда, что я стану таким? Все-таки спасибо Леле Генешвили за то, что тогда толстой грушей меня назвал при моей первой любви, Аленке. Так бы и сейчас ходил пухлым добрым мальчишкой с гитарой и потертым портфелем и не догадывался бы, что это Аленка влюблена в меня с того самого момента, как только пришла к нам в школу. И влюбилась она в меня, когда услышала, как я рассказывал про музыку и про то, что разучивал песни Высоцкого и Цоя в музыкальной школе. Да, это было не совсем типично для сына командира батальона спецназа ГРУ.

Нужно было быстро поесть, прочитать записку от сестры и бежать. Ира уехала на прыжки в ДОСААФ еще в четыре. Завтрак оказался на редкость разнообразным. Яблоко, помидор, огурец и два сваренных со вчерашнего вечера яйца. Чай я себе и сам сделаю и бутерброды со сгущенкой тоже – так, видимо, подумала сестра-зануда. Она пользовалась тем, что старше меня на шесть лет. И считала, что самая умная на свете, так как закончила школу с золотой медалью и учится в мединституте. А еще она увлекается альпинизмом, парашютным спортом, уже напрыгала двадцать прыжков и классно играет на фортепиано.

Моя непрекращающаяся битва с ее ухажерами была постоянной темой для обсуждения с мамой по телефону. Я в этой битве побеждал со счетом три к одному и гордился этим. С последним, собственно, завтра в мой тринадцатый день рождения я и собирался разобраться серьезно. Все было готово для этого. Я целую неделю вел себя с ним прилично, ожидая кульминации за праздничным ужином. Сначала он должен был выпить компот со снотворным, а потом было два варианта: либо минеральная вода, либо чай, но оба варианта со слабительным. А потом я планировал наблюдать свой триумф.

Внешне Вадик был хорош. Высокий, широкоплечий, голубоглазый, какой-то там великий спортсмен и лидер третьего курса все того же мединститута, но он был гражданским. И это сразу же его опускало на уровень ниже нашего. Но и это было не все. Он посмел неуважительно говорить о наших родителях. Обсуждать отсутствие заграничной машины, дома, импортного телевизора и видика, да еще много чего он Ирке объяснял. Он считал, что все военные – нищеброды, тупые, не способные ни к чему дельному человеки. Больше всего меня возмутило, что моя Ирка в ответ ничего не сказала. Просто промолчала. И именно поэтому мы с ней уже две недели не разговаривали и общались записками.

Звонок в дверь прозвучал резко. Кто это, интересно, так рано? За дверью оказалась почтальон Мария Тимофеевна. Сколько ее помню, она всегда была какая-то кругленькая, улыбающаяся и совсем не менялась. Все люди меняются – прически, одежда, цвет волос, настроение. А она нет. Когда-то я задал маме вопрос о ней. Мама вздохнула и сказала, что у Марии Тимофеевны редкий внутренний стержень. В одной из командировок в Афганистане в самом начале войны ее муж, командир роты, вместе с группой пропал без вести. Это было в восемьдесят первом. Она каждый день ходила к штабу и ждала, ждала. Высохла. Думали – помрет. А потом вдруг увидели ее с почтальонской сумкой. Она всем говорила, что ее муж жив и обязательно вернется. И теперь она будет первой сообщать всем о радостных событиях. Вот так и работает уже столько лет почтальоном и ждет вестей от пропавшего мужа.

– Телеграмма тебе, Растик, – сказала Мария Тимофеевна, улыбаясь. – Сестры нет дома?

– Нет. Она на прыжки в город уехала. Еще рано утром.

– А-а-а, ну ладно. Тогда расписывайся.

Я взял бланк. Расписался и забрал телеграмму. Она была от папы. Пробежал глазами текст и ошалело посмотрел на Марию Тимофеевну.

– Я сегодня вечером в Москву полечу. День рождения буду в Москве с родителями праздновать.

– О-о-о, как тебе повезло! – поддержала Мария Тимофеевна и разулыбалась. – Ну будь здоров и привет отцу с мамой передавай.

Дверь закрылась. А я так и остался стоять с телеграммой в руках, с открытым ртом и постепенно растягивающейся глупо-счастливой улыбкой. Чего стою-то? Тренировка через час – есть время собрать вещи. Собственно, мне много и не нужно. В сумку трусы, майки, пару футболок, одни штаны в запас, фонарик и швейцарский нож – подарок папы на прошлый день рождения. Два сюрикена из выкованных лично почти четыре года назад – в специальные гнезда. И нож-метатель – тоже в специальное гнездо. Кепку-бейсболку – мою гордость с эмблемой «Топ Ган» – сверху. Все. Собрался.

В телеграмме написано, что билет меня ждет в аэропорту. Касса № 2. Наверное, воинские кассы. Так, свидетельство о рождении нужно не забыть. Главное, чтобы Ирка вернулась до моего отъезда. «Эх, не получится операцию с Вадиком провернуть, – думал я, несясь в спортзал бригады. – Ну ничего. Вернусь – еще круче придумаю».

Тренировка прошла легко. Владимир Петрович не зверствовал. Параллельно с нами занимались бойцы из только пришедшего пополнения. У них занятия вел старший лейтенант Васев (Вася). Небольшого роста, жилистый, с белесым ежиком волос, он шепелявил и поэтому сперва казался совсем не опасным. Ан нет! Опытный взгляд сразу видел набитые мозоли на кентах и плавную, перетекающую манеру двигаться.

Видимо, бойцы из нового пополнения этого не знали. Я стандартно тянулся после тренировки в углу зала. А Вася, то есть Васев, ходил перед строем из двух шеренг и объяснял молодым парням, которые были на голову выше его, что такое рукопашный бой спецназа ГРУ ГШ.

Больше всего балагурили в строю бойцы из второй шеренги. И, похоже, на мою тему, а также на тему практически одинакового со мной по росту Васева. Молодежь даже не подозревала, как близко от них сейчас ходит глубокий нокдаун или увечье. Но Васев не обращал внимания на непочтительное отношение. Спокойно закончил свой рассказ, окинул взглядом строй. Выбрал особо едко улыбающегося и жестикулирующего бойца, и поманил его к себе пальцем. Тот не понял.

– Иди сюда, девочка, – сказал Васев, продолжая подзывать пальцем, дожидаясь, пока тот выйдет из строя. – Фамилия, боец.