– Было плохо-плохо. Сейчас хорошо-хорошо. Ты отличный пациент, много светлой энергии. Когда буду тебя учить целительству, будет легко-легко.

От его смешных повторений стало легче и даже светлее вокруг.

– Давай-давай помогу встать. Не торопись, а то начнут расходиться склеенные раны, да и повязки могут слететь. К вечеру их снимем.

– Как к вечеру? Так мало времени прошло?

– Ты двое суток лежишь – сказал он и помог мне встать на ноги. – Нужно-нужно много есть. А потом-потом – спать.

«Да кто же против?» – подумал и произнес вслух:

– А что было, когда я потерял сознание? Они от меня теперь отвяжутся?

– Что значит отвяжутся? У тебя два пути в этом месте, Ученик. Один путь – это раб днем, а Ученик, ночью. И так до того момента, пока мы с Боджингом не поймем, что тебя можно показать миру и ты не будешь убит наемниками в первую очередь Ватикана, как только появишься среди людей, – гулко пробасил дед Сруб.

– А второй какой?

– Второй проще. Тебя убьют и закопают за кошарой. Может, и закапывать не будут. Скормят двум барсам, которые живут в доме Исмаилхана.

– Ты не переживай сильно, Ученик, – добавил Боджинг. – Все хорошо-хорошо получилось, и Исмаил-хан даже похвалил меня. Сказал, что хорошо слежу за рабом, который будет «красным бараном» на выпуске его внука, а потом еще долго воспитывал внука палкой. Так воспитывал-воспитывал, что того унесли на руках ученики медресе. Теперь у нас есть время тобой заниматься и сделать из тебя хоть чуть-чуть сносного воина. Ну и мозгами твоими также необходимо озаботиться. Уж больно-больно ты слабо образован для своих лет.

– Как это слабо? – аж взвился я. – Я, между прочим, отличник. Всему классу помогаю учиться и на олимпиады по нескольким предметам езжу от школы. Две областных по английскому языку и литературе выиграл в прошлом году и на республиканскую олимпиаду должен был поехать в октябре.

– Ну теперь не поедешь, но это не беда. Будем тебя учить серьезно и глубоко. Всему, что может тебе понадобиться в жизни через два года. Все. Пора мне тобой заняться всерьез.

Интересного больше ничего не случилось, как мне показалось… Меня обмазали приятно пахнущей мазью, сверху мази наложили повязки так, что свободными от бинтов, остались только кисти рук и лицо.

– Садись за стол, Ученик, ешь, а потом в купальню, смываться. Ну и начнем работать – и так пропустили два дня, – пробасил Александр Всеволодович.

– Я вообще-то без сознания после порки эти двое суток был, – буркнул я. – А не на диване под телеком и с книжкой валялся.

Оба деда засмеялись в голос, хоть я и не подозревал, что кто-то может меня расслышать. Смутился и побрел к столу.

– Ты смотри Боджингушка, ученик-то наш ожил. Бухтит даже по чуть-чуть. Значит, не будем его сегодня жалеть. Бухтит, значит, здоров. Ты давай после вечери и начинай.

Я сел за стол на то же место, где сидел в день откровенного разговора, злясь на свою несдержанность. «Ведь мог же промолчать. Всегда так. За болтовню получаю, – думал, – и у Харлампиева все время так было. Эх! Говорил мне папа: „В закрытый рот и муха не залетит“. Вот у меня, балбеса, она все время залетает».

Часы, которые мне подарил Александр Всеволодович, спокойно лежали на столе, там, где я их и оставил. Я потянулся к ним и потрогал цепочку. И вдруг они открылись. Циферблат был бледно-кремового цвета, а стрелки – черные, причем секундной не было. По кругу в углублении бежал камушек, похожий на черный бриллиант, уж больно сверкал гранями от бликов свечей. Он делал оборот, и минутная стрелка перескакивала на одно деление. Ну тикают и тикают. «Красивые!» – подумал я.

Еды было много, и я принялся за тушеные овощи, заедая их пирожками с мясом. Потом ухватился за баранью голяшку и чуть не поперхнулся от повисшего молчания. Оба дедушки с округлившимися глазами смотрели на часы.

– Пошли, – охнул Александр Всеволодович.

– Пошли-пошли, – протянул Боджинг.

– Идут, тикают! – вскрикнул дед-дуб.

– Тикают-тикают! – радостно вторил ему Смотритель.

Я откусил громадный кусман от бараньей голяшки, смотрел, жуя, то на часы, то на дедушек-учителей, непонятно от чего пришедших в восторг. Раздался мелодичный звон – это минутная стрелка передвинулась на отметку 12, совместившись с часовой.

«Огого, уже двенадцать?» – подумал, но сказать я ничего не успел. По циферблату скользнул крошечный всадник, догоняя такого же маленького дракона. Вот всадник взмахнул мечом, конь вздыбился, и дракон упал и, несколько раз перевернувшись вокруг себя и разбрасывая россыпь крошечных камешков темно-красного цвета, исчез в окошке на противоположном краю циферблата возле цифры 9. Всадник, проскользив по кругу, скрылся в окошке у цифры 3.

– Ты это видел? – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Александр Всеволодович.

– Это произошло! – воскликнул Боджинг и счастливо улыбнулся. – Вот теперь все. Теперь можно с уверенностью заявить Братьям Рыцарям, что Воин пришел в Мир. Я знал. Верил, а теперь даже растерялся, Саша. Как поступать теперь? Или пока смолчим? До срока? А?

– Смолчим, Боджингушка. Смолчим и будем готовиться, да. Ученика нашего учить да растить. Чтобы настоящим Воином предстал перед Братьями-Рыцарями и перед врагами тоже не осрамился.

Д умай о том, что ты делаешь в эту минуту – говорил учитель Бо, – следующую ты можешь и не заслужить.

Сколько раз я повторял себе эти слова за прошедшие год и девять месяцев…

Каждое утро начиналось с пробежки голым к горной речке со старой арбой, на которой стояла все та же бочка на триста литров. Наполнить бочку. Искупаться в речке. Впрячься в арбу и тянуть. Вылить бочку в колоду и обратно – к реке. Трех бочек было достаточно – и галопом в пещеру. Пятнадцать минут в радоновой ванне. И на занятия к Учителю Бо. Час на алгебру, геометрию, физику и химию. Еще час – на медицину и отдельно, по фазам луны, на акупунктуру и другие методы волновых влияний, возбуждений точек силы.

Все это изучалось на трех разных языках: китайском (причем на трех диалектах: гань, минь и шанхайском), хинди и на санскрите то, что касалось разбора и использования артефактов. Учитель Бо говорил, что санскрит утерян как язык повседневного пользования, но для понимания сути древности он необходим как кислород. По звучанию он мне нравился все больше, тем более что звучание я придумывал для себя сам. Чем больше я его узнавал, тем сильнее осознавал, что во многом именно он был прародителем большинства языков, в том числе и русского. Нужно было только понять основной алфавит и слогообразование, и передо мной открылся целый космос из поющего слова. Ушел весь многовековой нанос, влиявший на наш язык. В санскрите звук «га» – это движение, путь, а в русском – есть слова «нога», «дорога», «волга». В санскрите «род», а у нас – «родной», «Родина». В санскрите «жар» – одной буквой «Ж», а у нас «женщина», «жена», «жизнь», «жив».

Языки мне давались легко. Видимо, мамины гены помогали, и я, по словам учителя Бо, в них преуспевал.

После уроков – под иголки на тридцать минут для возбуждения мышечного запоминания, а дальше два часа занятий техникой вин-чун с посохом, клинками, гибким мечом, который мне вернули вместе со штанами. Мне даже подарили второй такой, и я учился двуручному бою.

После этого были занятия по истории, обществоведению, психологии, философии, архитектуре, биологии, но уже на арабском, английском, немецком и французском языках. С последним у меня были явные проблемы, хоть я и старался. Ну не давался мне «язык влюбленных», как его называл Учитель!

По прошествии этих двух часов – легкий перекус и снова иглы для возбуждения мозговой деятельности и памяти. В следующем двухчасовом занятии учителем был Сруб. Тактика и организация ведения боя от личного до батальона. Разведка. Наступление и оборона. Организация засад. Партизанская и диверсионная война. Снайперская подготовка. Особенности в разных климатических зонах. Расчет боеприпасов и материальных средств для различных задач. И все это – так же на нескольких языках, которые я изучал.