Клавдия и Григорий (в будущем мама и папа)

Мильченко Григорий Петрович

Петрова Клавдия Демьяновна

Мама, Паша и Серёжа

Мой коронный удар.

Мы с братом Пашей где-то на просторах Подмосковья.

В дворовых потасовках горячих ребят с Клинско-Дмитровской возвышенности, в которых мне хоть и редко, но всё же приходилось участвовать, я почти никогда не работал кулаками, потому что бить не умел. Но если уже зацепил какую-нибудь тряпочку – воротник, лацкан пиджака, штанину, то всё – он мой. Навыки, привитые в секции самбо, всё-таки работали на автомате, так что мой единственный шаг на пути («до») самбиста не был напрасным. Но всё же, если ситуация позволяла, и не надо было спасать кого-нибудь, кроме себя, я предпочитал пользоваться правилом: «бегаю я лучше, чем дерусь».

А в интернате жизнь шла своим чередом. Шара́пили (это по схшовски – хулиганили), веселились, дрались и учились. Просто так жить было скучно, и мы все время устраивали друг другу какие-нибудь мелкие пакости. То ножки отвинтим у кровати и поставим так, чтобы она в нужный момент рухнула на потеху всему народу, то ещё какую-нибудь забаву придумаем. Мне, например, однажды прибили тапки гвоздями к паркету. Я проснулся, сунул ноги в тапки и пошёл… Носом об пол. Очень смешно! Ага!.. Могли забить дверку тумбочки гвоздями (это тем, кто там жрачку припрятывал).

Кстати, о «жрунах». Одного такого мы проучили очень ловко. Были у нас шкафы заграничные, наверно венгерские, с маленькими английскими замочками. Некоторые ребята захватили себе такие шкафчики. Один в меру упитанный личина приоткрывал свой шкафчик с оглядкой, что-то оттуда доставал и быстренько закрывал дверку. Мы, конечно, не могли не заметить в эту щёлку кучу всяких сладостей: шоколадки, конфетки и всякое другое, чего так не хватало в детстве вообще, а уж тем более в детстве интернатовском. Смириться с этим мы не могли. Однажды, когда он отлучился на долгое время, мы отодвинули шкаф, открутили шурупы, фиксирующие заднюю стенку, сожрали всё, что можно было, а обертки, фантики и шкурки от мандаринов аккуратно сложили обратно, и завинтили стенку, как и было. Можно себе представить реакцию нашего обжоры, когда он это увидел (а мы наблюдали за его реакцией). Но надо отдать должное его детскому самообладанию – он сделал вид, что ничего не произошло. Я думаю, для него это был хороший урок жизни.

В одном классе со мной учился Коля Туркин. Впоследствии выдающийся художник-керамист, один из возрождателей Фенинской полихромной майолики Гжели. Он как-то повзрослел раньше, чем все остальные. Читал какие-то взрослые книги, курить начал раньше всех. Был немногословен, и всегда со слегка луковой улыбкой на губах. Не могу сказать, что мы с ним были друзьями. Я к нему относился с уважением, а он ко мне, поскольку я был самый мелкий в нашем классе, скорее, как покровитель. Наши кровати в палате стояли рядом. Мы, обитатели палаты № 6, как мы её иногда называли, (кто читал Чехова, тот понимает, о чем речь) были сторонниками здорового образа жизни, перед сном нараспашку открывали окна и хорошо проветривали комнату. И вот однажды, хорошим морозным вечером, я забегаю в палату после вечернего туалета, свет уже выключен, колотун – почти как на улице. Я быстро раздеваюсь и с разбегу – нырь в кровать. И… вскакиваю, как будто меня кинули на сковородку! Оказывается, пока я умывался и чистил зубы, мне под простыню сунули сосульку длиной почти на всю кровать. Я в потёмках не заметил никакого подвоха и плюхнулся на неё всем своим разгорячённым телом. Все конечно давай ржать, и я вместе с ними. А устроил это всё Коля Туркин.

Но я затаился. Я решил, что не останусь у него в долгу. У нас на подоконниках в горшках росла душистая герань. Мне её запах очень сильно не нравился. Он был такой приторный, до отвращения. Однажды я, пересиливая себя, набрал листочков с этих кустов и, пока Коля умывался, напихал их ему в наволочку. Лёг и жду реакции. Ну и уснул, конечно. На следующее утро просыпаюсь и пытаюсь понять: что-нибудь произошло? Всё как обычно. Тогда я не выдержал, и спрашиваю:

– Ты что, ничего не ощутил?

– А что я должен был ощутить?

– Да я тебе такой дряни в наволочку напихал, а ты хоть бы хны.

– Да-а?! А я думаю, что это за запах такой приятный был всю ночь! Да, неудачная получилась месть.

В то время в табачных киосках стали продавать нюхательную махорку. Коля Туркин, как приверженец русских традиций, сам пристрастился нюхать табачок и кое-кого ещё пристрастил. Однажды они устроили мне такую штуку. Во сне, а спал я очень крепко, они скрутили кульком газетку, всыпали туда полную пачку нюхательной махорки, и на вдохе сунули мне в ноздрю. Я засосал всю пачку, и дальше было страшно… Я вскочил, чихая подбежал к окну, открыл его и чихал, и чихал, и чихал… На Лаврушинский переулок, на Третьяковскую галерею, на памятник Третьякову, на фуражку милиционера, охраняющего Третьяковку. Окно было в соплях, подоконник – в слезах. Продолжалось это, как мне казалось, очень долго. Наконец, под ржание однопалатников я прочихался и опять ржал вместе со всеми. Такая штука описана у Помяловского в «Очерках Бурсы». Называется, если мне не изменяет память, «Коза».

Случались и грустные истории, чтобы не сказать, драматичные. У нас с братом был аквариум. Большой (по тем временам) красивый, со всякими штучками типа коряги или обломка древней колонны. Ну и, конечно, рыбки, почти полный набор, который в те времена можно было купить на «птичьем» рынке. Но это дома, а я дома бываю один день в неделю. И вот, я предложил ребятам завести аквариум, чтобы оживить нашу «палату № 6». Идея всем понравилась. Скинулись по рублю, и я поехал на «птичку».

«Птичий рынок» в Калитника́х – это целый мир. Чего только здесь не продавали! Любую живность, начиная от дафний (это такие мелкие рачки для кормления аквариумных рыбок, живут в каждой луже) – и до любых пород собак, от карманных до, например, московской сторожевой. Конечно, продавали и птиц, а как же без них, ведь рынок то – «птичий». Различные самодельные приспособы для всего: для аквариума, для птиц, для кошек и собак. А какие типажи там встречались… и продавцы и покупатели. Можно было в кино снимать без грима. Наверняка, была и незаконная торговля, но я в то время об этом даже не подозревал.

В общем, я прикупил все, что нужно. Опытной рукой соорудил кусочек речного дна, насыпал мелкого гравия, насадил водоросли, разбросал ракушек, положил специально вываренную корягу. Готово. Можно ехать за рыбками. Ещё один визит на «птичку» и вот они: Данио-рерио, барбусы, меченосцы разных цветов, скалярии и, конечно, неоны – эти красавцы со светящейся полосой на боку! Все собрались вокруг аквариума. Запускаю! Несколько секунд рыбной паники, и вдруг всё успокоилось, как будто каждый знал своё место. Красота! Всем нравится, даже воспитателям. Некоторые ребята даже рисуют их. Все норовят покормить, но я инструктирую – нельзя. Кормить по расписанию. К нам ходят ребята и девчата из других палат. Смотрят, любуются. Просят, а можно покормить? Ну ладно, постучу по стеклу, весь косяк рыб тут как тут. Засыпаем немного корма – обед! Всем хорошо.

Через неделю я, как обычно, поехал на выходные домой. Возвращаюсь в понедельник утром, и с порога вижу – что-то не так! Вода в аквариуме замутнела, рыбок не видать. Я подбегаю и, действительно, ни одной рыбки не видно. Умерли? Ну, бывает. Но нету и дохлых рыб. И вдруг я замечаю: над подоконником растянута ниточка, а на ней сушатся все бывшие обитатели аквариума… Такой воблы мир ещё не видел! Немая сцена! Кулаки сжались, волосы встали дыбом… Гааадыыы!!! Но в палате никого не было. Видимо, понимая всю тяжесть своего злодейства, эти сволочи убежали на уроки до того, как я пришёл. И правильно сделали. Уж я бы им рожи натёр. Неделю я с ними не разговаривал.