Преданный Вам Георгий Иванов.

30. От А. К. Лозины-Лозинского

<С.-Петербург. Первая половина 1914 г. (?)>

Я слышал от брата моего, Вл<адимира> Кон<стантиновича>, имевшего с Вами разговор (простите, не знаю Вашего имени и отчества), что Вы написали рецензию о моих стихах. М<ожет> б<ыть>, Вы согласитесь избавить меня от труда доставать и просматривать Аполлон за целый год и будете исключительно любезны черкнуть мне, когда она напечатана?

Мой адрес: СПб., Крестовский остр<ов>, Александровский пр<оспект>, 66. Т<елефон> 138-30.

С полным уважением А<лексей> Л<озина-Лозинский>.

31. От И. М. Шапиро

Житомир. 5 января 1914 г.

Дорогой Николай Степанович,

собрался написать Вам. Я был все время очень занят и книгами, и разговорами, и лишь на прошлой неделе добрался до Вашего дивного «Чужого неба». Много читал хороших книг, многим приходилось мне восхищаться — литература этой эпохи, которую я специально изучаю, слишком много хорошего заключает в себе, и слишком избаловала она мой вкус, — но впечатление, произведенное Вашей книгой, и удовольствие, полученное от нее, не уступают самым сильным переживаниям, вызванным различными произведениями. Очень Вам благодарен. Я только не понимаю, почему это не символизм, а акмеизм. О «Жемчугах» и говорить не приходится. И «Волшебная Скрипка», и «Одиночество», и «Озеро Чад» — вся книга от начала до конца — ветвь одного и того же дерева, на котором росли и Бальмонт, и Брюсов, и Блок, и если Вы теперь всё это отрицаете и направляете по другому пути, то я могу Вам только с сожалением сказать Вашими же словами:

Что ты видишь во взоре моем,

В этом бледном мерцающем взоре?

Я в нем вижу глубокое море

С потонувшим большим кораблем.

Цитирую я без книги и извиняюсь за возможные ошибки. Я не знаком с Вашими последними произведениями, но, судя по Вашим «Жемчугам», с которыми я познакомился еще 3 года тому назад, и по Вашему «Чужому небу», я ничего, что можно было бы назвать «акмеизмом», не вижу. И вот, теперь, меня пригласили в Житомир прочесть conférence^[12] на тему «Что такое символизм?», и я, несомненно, с полным правом включу Вас в группу символистов. Повторяю, я с последними Вашими произведениями совершенно не знаком, и, может быть, они совершенно другого характера. Возможно также и то, что я не понял сущность акмеизма, и мне очень жаль.

Во-первых, я мог бы расширить свой conférence, указать детальнее эволюцию символизма и подробнее поговорить о Вас, во-вторых, я могу впасть в ошибку, и, кроме того, меня акмеизм очень интересует в связи с моей докторской диссертацией.

Поэтому, дорогой Николай Степанович, я Вас очень прошу не отказать мне прислать подробное разъяснение — что такое акмеизм? Если Вы разрешите и если, познакомившись ближе, можно будет назвать акмеизм течением, я помещу Ваше письмо в начале главы, посвященной акмеизму. Ведь, вообще, работа моя содержит очень много анкетного, если можно так выразиться, а я, разговаривая с Вами, все-таки плохо воспринял сущность акмеизма — не в силах я написать что-нибудь об акмеизме.

Не откажите мне также в дружеском совете, с кого начать? Чье произведение было первым в этом направлении? Когда именно появилось оно? И, вообще, укажите мне для этого литературу. Буду Вам за это очень благодарен.

В России пробуду я до 20 января, а затем поеду в Берлин, Брюссель и Лондон. Что с Италией будет, не знаю. Итальянский язык я знаю слабо, а в переводах познакомиться с литературой — неприятно. Все-таки надеюсь через месяцев 6 изучить основательно итальянский язык и сделать туда маленький voyage^[13].

Всего Вам хорошего, Николай Степанович.

Ис<аак> Шапиро.

P. S. Анне Андреевне жму руку. Сегодня или же завтра напишу ей письмо. Я имел удовольствие прочесть несколько ее стихотворений. Вас же я прошу не медлить с ответом. Адрес мой: Киев, Совская, 16, кв<артира> 25. Ис<ааку> Михайл<овичу> Шапиро.

Отвечайте, пожалуйста, заказным письмом.

32. От С. А. Ауслендера

<С.-Петербург. Март 1914 г.>

Милый Гуми,

большая к тебе просьба. Мне необходимо достать несколько стихотворных строк для перевода тома Мопассана, который выпускает издательство «Польза». Будь другом, возьмись или попроси Анну Андреевну взять эту работу, которая займет времени около 2-х часов не более. Заплатит «Польза» немного, вероятно, но все же заплатит, а главное ты сделаешь огромное одолжение мне. Ради Бога, не отказывайся от этого и позвони мне по телефону 419-11. Может быть, ты в пятницу днем зайдешь ко мне.

Не откажи, милый Гуми, в моей огромной просьбе. Привет Анне Андреевне.

Твой Сергей Ауслендер.

Я решил сам заехать к тебе и оставить книги, где отмечены строки. Может быть, ты сделаешь перевод, не откладывая в долгий ящик.

33. От М. Л. Лозинского

<С.-Петербург.> 5.III.1914 (6.40 веч.)

Ясный хочет, по словам А. Н. Лаврова, чтобы на первой странице обложки был обозначен склад издания. По-моему, это выйдет в высшей степени безобразно!! «Склад издания» надо напечатать на задней обложке, как и цену. Ни за что не уступайте, иначе лицо книги, сейчас такое милое, будет обезображено.

М. Лозинский.

34. От С. М. Городецкого

<Петербург. 16 апреля 1914 г.>

Дорогой Николай,

я приду сегодня к Кинши, но сначала ты должен выслушать возражения на «тона» твоего письма, действительно неверные.

1. Союз для меня равняется дружбе, и потому то, что тебе кажется передержкой, есть только идеализация наших отношений.

2. «Твои» никого и ничем не оскорбляют, смею тебя уверить. Мы с тобой не раз делили Цех на твоих и моих — вспомни.

3. От акмеизма ты сам уходишь, заявляя, что он не школа; также и из Цеха, говоря, что он погиб. Я только требую соответствия между образом мыслей и поступками. Слово «предательство» ты не имел право употреблять даже с глаголом в сослагательном наклонении.

4. Объяснений я требовал не раз насчет «Гиперборея». Ты совершенно напрасно отделываешься шутками. Ответственным считаю я тебя, потому что дело было решено твоим, без моего ведома, попустительством.

Никаких других оснований, кроме затронутых вчерашним разговором, у меня не было. О моем личном к тебе чувстве распространяться не считаю уместным даже в ответ на обвинение в неприязни. А выставлять меня политиканом (твое P. S.) значит или не знать меня, или шутить неуместно.

Надеюсь, ты теперь согласишься, что «тон» моих писем вполне приемлем и акмеистичен.

С<ергей> Г<ородецкий>.

35. От Е. А. Зноско-Боровского

Янов Ков<енской> губ<ернии>, им<ение> Сантоки 1 июля 1914 <г.>

Дорогой Коля,

пишу тебе совершенно наугад, так как знаю, что тебя нет в Царском. Но все же надеюсь — авось да каким-нибудь чудом и дойдет до тебя мое письмо, очень краткое, разумеется. У меня две цели, когда я его пишу. Одна вполне платоническая: просто хочется узнать, где ты, что ты делаешь, как ты живешь, другая же — корыстная: мне очень хочется прочитать «Пипу» твою — Броунинга, и я хочу тебя попросить, если у тебя имеются оттиски ее, прислать мне один из них.

Я надеюсь, что ты меня настолько знаешь, что не пустишь и мысли, будто чувства корыстолюбивые во мне сильнее платонических, а потому уверен, что, кроме Пипы, ты пришлешь мне и письмо, если и не столь, как она, длинное, то почти столь, как она, интересное.

Всего лучшего. Шлю в мировое пространство мой привет.