Солнце пьянит его, солнце вливается в вены,
В сердце... изгнанник идет завоевывать царство.
Н. Гумилев.
110. А. М. Ремизову
<Царское село. Зима-весна 1912 г. (?)>
Дорогой Алексей Михайлович,
опять Вас не застал. Ужасно досадно. Может быть, вы с Серафимой Павловной соберетесь в Царское. По воскресеньям мы всегда дома.
Целую ручки Серафимы Павловны и кланяюсь Вам.
Ваш Н. Гумилев.
111. К. И. Чуковскому
<Царское село. Конец марта — начало апреля 1912 г.>
Многоуважаемый Корней Иванович,
я думаю, Вам уже передали в «Ниве» мой перевод Сфинкса. Мне очень интересно было бы узнать, как Вы его нашли.
Посылаю Вам еще четыре стихотворения Уайльда, из тех, которые Вы мне отметили. Перевод пятого мне не удался, и я решил от него отказаться.
Деньги за Сфинкса я уже просил секретаря отослать в Царское село; а за стихи (17 р<ублей>) я очень бы просил выслать возможно скорее на мое имя во Флоренцию, Главное Бюро, до востребования.
Пользуюсь случаем еще раз поблагодарить Вас за заказ, выполнять который для меня было истинным удовольствием.
Искренно Ваш Н. Гумилев.
Письма мне можно пока тоже в Флоренцию.
112. В. Я. Брюсову
<Италия (Венеция?). Май 1912 г.>
Дорогой Валерий Яковлевич,
я проехал почти всю Италию, написал с десяток стихотворений. Посылаю Вам несколько. Может быть, Вы захотите что-нибудь напечатать в «Русской мысли». Сколько раз я начинал Вам писать. Хотел рассказать Вам о моем союзе с Городецким, о Цехе поэтов и его отношеньи к Вячеславу Ивановичу, о будущей реформе «Аполлона». Хотел... но это был бы целый трактат, а я совсем не могу писать прозой, по крайней мере, <в> последнее время. Мысли несутся вперед, путаются, перо не хочет их записывать. Надеюсь, это продлится недолго.
Относительно моих стихов, может быть, Вы напишете мне в «Аполлон», я буду там недели через полторы.
Искренне Ваш Н. Гумилев.
113. В. Я. Брюсову
<Царское село. 22 мая 1912 г.>
Дорогой Валерий Яковлевич,
я уже вернулся и получил Ваше письмо. Для меня было большой радостью узнать, что мои итальянские стихи Вам понравились. Что же касается Ваших сомнений, то у меня были те же самые, так что я охотно пойду на исправленья. Вот как у меня было в первой редакции (если это Вас удовлетворит, оставьте).
Конец «Пизы»:
Сатана, в нестерпимом блеске
Оторвавшись от старой фрески,
Распростерся с тоской всегдашней
Над кривою пизанской башней.
Вместо «распростерся» можно поставить «изогнулся» или «наклонился», у меня нет предпочтений.
В «Риме» было вместо «царство иное» — «царство покоя», вместо «он крепок лишь следом длинных» — «он крепок следом призывных», период двух строф был яснее (смысл новых таков: что значит вся эта мишура, твой город тот же дикий и вечный, благодаря своему божественно-звериному происхожденью). Но я посылаю его Вам заново переписанным.
А на неверные рифмы меня подбили стихи Блока. Очень они заманчиво звучат.
Может быть, Вы пришлете стихов для второго альманаха «Аполлона». Литературный Петербург очень интересует теперь возможность новых группировок, и по моей заметке, а также отчасти по заметке Городецкого в «Речи» Вы можете судить, какое место в этих группировках отводится Вам. Я надеюсь, что альманах «Аполлона» окажется в значительной степени под влияньем этих веяний.
В конце этой недели я еду в деревню, и мой адрес таков: Московско-Виндаво-Рыбинская ж<елезная> д<орога>, полустанок Подобино, усадьба Слепнево, мне.
Еще одно слово: не мог ли бы я получать в «Русской мысли» пятьдесят копеек за строчку стихов, как я получаю теперь везде. Если нет, пусть останется по-старому.
Искренне Ваш Н. Гумилев.
Рим
Волчица с пастью кровавой
На белом, белом столбе,
Тебе, увенчанной славой,
По праву привет тебе!
С тобой младенцы, два брата,
К сосцам стремятся припасть,
Они не люди — волчата,
У них звериная масть.
Не правда ль, ты их любила,
Как маленьких, встарь, когда,
Рыча от бранного пыла,
Сжигали они города?
Когда же в царство иное
Они умчались, как вздох,
Ты, долго и страшно воя,
Могилу рыла для трех.
Волчица, твой город тот же
У той же быстрой реки,
Что мрамор высоких лоджий,
Колонн его завитки,
И взор Мадонн вдохновенный,
И храм Святого Петра,
И все, что нежно и тленно,
Родилось только вчера!
Он будет, вечный и дикий,
Стоять на семи холмах,
Покуда звездные лики
Над ним горят в небесах.
И, город Цезарей дивных,
Святых и великих пап,
Он крепок лишь следом длинных
Косматых, звериных лап.
Н. Гумилев.
114. В. Я. Брюсову
<Слепнево. 4 июня 1912 г.>
Дорогой Валерий Яковлевич,
как видите по штемпелю, я уже в деревне.
Оказывается, случилось неприятное для «Цеха поэтов» приключенье. «Скифские Черепки» были посланы в редакцию «Русской мысли», но, судя по Вашему письму к Городецкому, до Вас они не дошли. К тому же, еще кто-то что-то напутал, и до сих пор они не были высланы Вам вторично. К счастью, муж поэтессы, мой приятель и дальний родственник, живет в шести верстах от меня. От него я достал один экземпляр «Скифских Чер<епков>» и со всею поспешностью отправляю его Вам. Он был надписан, и поэтому пришлось вырвать первый лист. Мне, как синдику Цеха, очень дорого, чтобы Вы писали о его изданиях, и, кроме того, я очень дружески настроен к автору «Ск<ифских> Ч<ерепков>».
Недели полторы тому назад я послал Вам измененья в «Риме» и «Пизе». Очень интересно, удовлетворили ли они Вас?
Искренне Ваш Н. Гумилев.
115. В. Я. Брюсову
<Слепнево. 20 июня 1912 г.>
Дорогой Валерий Яковлевич,
около месяца тому назад я послал Вам исправленными «Пизу» и «Рим». И, не получая до сих пор ответа, я очень беспокоюсь, дошло ли до Вас это письмо с исправленьями. Если нет, не откажите написать мне открытку, я вышлю их вновь.
