Во время отпуска для прохождения экзаменов в Николаевском училище (конец августа — октябрь 1916 г., см. комментарий к № 150 наст. тома) встречи поэта с Л. М. Рейснер становятся частыми и постоянными. Однако то, что для Гумилева было не более чем «дежурным» «любовно-литературным приключением», было для его «очередной пассии» главной и единственной страстью на протяжении всей ее жизни. Этот «осенний роман» завершился, как и множество других подобных гумилевских историй, в «приличной, тихой гостинице» на Гороховой (см. № 172 наст. тома). «Л. Рейснер, — записывал со слов Ахматовой П. Н. Лукницкий, — пришла [к Ахматовой в 1920 году] и <...> рассказала о Николае Степановиче, что она была невинна, что она очень любила Николая Степановича, совершенно беспамятно любила. А Николай Степанович с ней очень нехорошо поступил — завез ее в какую-то гостиницу и там сделал с ней «все». Правда, потом он предлагал Ларисе Рейснер жениться на ней, и Лариса Рейснер передает АА последовавший за этим предложением разговор так: она стала говорить, что очень любит АА и очень не хочет сделать ей неприятное. И будто бы Николай Степанович на это ответил ей такой фразой: «К сожалению, я уже ничем не могу причинить Анне Андреевне неприятность». АА говорит, что Лариса Рейснер, это рассказывая, помнила очень всю обиду на Николая Степановича и чувство горечи и любви в ней еще было...» (Лукницкая В. К. Гафиз и Лери // Памир. 1988. № 12. С. 172).
Действительно, пошлая «постельная сцена» в гостинице на Гороховой, которая, по расчетам Гумилева, очевидно, должна была завершить его полугодовую «интрижку», внезапно открыла качественно новый этап их взаимоотношений. Поэт, озлобленный крахом своей семейной жизни с Ахматовой и, в общем, неприятно-циничный в своем «донжуанстве» этой поры, поверил в подлинность возникших отношений и сделал Л. М. Рейснер предложение. В течение нескольких месяцев (конец сентября 1916 г. — начало февраля 1917 г.) Рейснер считала себя невестой Гумилева (см.: Там же). Именно на эти месяцы приходится дошедшая до нас (далеко не полностью) переписка Гумилева и Рейснер, и именно этим состоянием корреспондентов объясняется ее уникальная специфика.
Разрыв между Рейснер и Гумилевым, происшедший в конце января 1917 г., принято объяснять политическими расхождениями между «монархистом» и «революционеркой» в канун революционных перемен в стране. Между тем, сама Рейснер в письме к М. Л. Лозинскому («поверенному» их отношений в эти месяцы) прямо говорит о своем «уходе в революцию» как о попытке уйти от невыносимой личной боли, которую причинила ей январская встреча с Гумилевым: «Как глупо иногда разбивается человеческая жизнь совсем вдребезги, и какой-то ложный стыд мешает закричать о помощи, попросить пощады. Сколько зла и боли совершается совсем рядом, у всех на глазах, а сказать нельзя. <...> Совсем сломанной и ничего не стоящей я упала в самую стремнину революции... не создавая себе никаких иллюзий, зная и видя все дурное, что есть в социальном наводнении, я узнала братское мужество и высшую справедливость, и то особенное волнение, которое сопровождает творчество, всякое непреложное движение к лучшему. И счастье» (Дружба народов. 1967. № 4. С. 245). Совершенно оправданной представляется версия Ахматовой о том, что в канун встречи в январе с Гумилевым Лариса Михайловна узнала о «параллельном» (и тоже — «с предложением руки и сердца»!) романе поэта с А. Н. Энгельгардт («А не узнать она, конечно, не могла» — см.: Лукницкая. Указ. соч. С. 172). Рейснер, считавшая себя невестой Гумилева, «беспамятно любящая его», была оскорблена смертельно! Она потребовала от поэта возвратить ей письма и разорвала общение с ним.
Интересно, что Гумилев продолжил переписку. Более того, на месяцы, последующие за разрывом, приходятся его гениальные «Канцоны», обращенные к Рейснер. Более того, как следует из рассказа Ахматовой о драматическом возвращении поэта из Лондона в Петроград в мае 1918 года, Гумилев ехал в Россию, имея в качестве «запасного варианта» действий после сознающегося им неизбежным развода с женой... опять-таки женитьбу на Ларисе Михайловне («После разговора у АА о разводе Николай Степанович и АА поехали к Шилейко, чтобы поговорить втроем. В трамвае Николай Степанович, почувствовавший, что АА совсем уже эмансипировалась, стал говорить “по-товарищески”: “У меня есть кто бы с удовольствием пошел за меня замуж. Вот, Лариса Рейснер, например... Она с удовольствием бы...”» (Лукницкая. Указ. соч. С. 171). Гумилев еще не знал, что его «Лери» к этому времени была уже не только женой Ф. Ф. Раскольникова, но как раз тогда делала невероятную карьеру «женщины — военного политика», карьеру, которая через несколько месяцев приведет ее в кабинет Адмиралтейства.
Но она и теперь продолжала «до беспамятства» любить Гумилева! Встретившись с ним уже после женитьбы поэта на «дождавшейся» его А. Н. Энгельгардт, ее сопернице, ослепленная от боли и ярости Рейснер вела себя очевидно нелепо и дико, особенно если учитывать ее нынешнее общественное и семейное положение. Она то рассказывала полузнакомым людям, «как нехорошо поступил с ней Николай Степанович», то испытывала приступы слепой ненависти к Гумилеву и его молодой жене, в припадке которой она потребовала... лишить поэта «балтфлотовского» пайка (Гумилев читал просветительские лекции для матросов). Ее состояние этого времени описывается в воспоминаниях Арбениной: «Как-то мы с Мандельштамом были в Мариинском театре. Сидели в ложе, а вблизи, тоже в ложе, была Лариса Рейснер. Она мне послала конфет, и я издали с ней раскланялась. (Осип бегал к ней здороваться). Потом он был у нее в гостях и рассказал мне, что она плакала, что Гумилев с ней не кланяется. Он вообще неверный. <...> Растроганная, я стала бранить Гумилева за то, что он «не джентльмен» в отношении женщины, с которой у него был роман. Он ответил, что романа не было (он всегда так говорил), а не кланяется с ней потому, что она была виновата в убийстве Шингарева и Кокошкина (министров Временного правительства, убитых матросами в 1918 г. — Ред.)» (Исследования и материалы. С. 457–458).
Гибель Гумилева стала чудовищным ударом для Л. М. Рейснер. Она говорила Н. Я. Мандельштам, что для нее, прошедшей все ужасы Гражданской войны, эта смерть была «единственным темным пятном на ризах революции» (Н. Я. Мандельштам была уверена, что «будь она в Москве, когда забрали Гумилева (Л. М. Рейснер вместе с мужем, Ф. Ф. Раскольниковым была в это время с дипломатической миссией в Афганистане — Ред.), она бы вырвала его из тюрьмы» (см.: Неизд 1980. С. 216)). Разведясь с Раскольниковым, который не вынес «конкуренции» с поэтом, продолжавшейся и после смерти Гумилева, Рейснер какое-то время носилась с безумной идеей... взять детей Гумилева себе и даже пыталась вмешаться в воспитание Лены Гумилевой — советовала Анне Николаевне, как правильно развивать ребенка, и жаловалась затем... Ахматовой (!) что Анна Николаевна ее не слушает. Своей матери она писала в 1922 году: «Если бы перед смертью его видела, — все ему простила бы, сказала бы правду, что никого не любила с такой болью, с таким желанием за него умереть, как его, поэта, Гафиза, урода и мерзавца. Вот и все» (Исследования и материалы. С. 484).
Она пережила своего «Гафиза» всего на несколько лет. В феврале 1926 г. Лариса Михайловна Рейснер, соединявшая, по словам дружившего с ней Л. Д. Троцкого, «красоту олимпийской богини, тонкий ум и мужество воина», была убита (отравлена; официальная версия — умерла от внезапного приступа брюшного тифа) в жестокой политической борьбе, развернувшейся вокруг XIV съезда партии, разделив участь раздавленного теми же политическими жерновами несколькими неделями раньше С. А. Есенина.
Стр. 1–37. — № 49 в т. III наст. изд.
152
При жизни не публиковалось. Печ. по КРЛ.
Соч III, КРЛ (публ. Р. Д. Тименчика).
Автограф — Архив Лесмана.
Дат.: 1 октября 1916 г. — авторская датировка.
Письмо написано Гумилевым во время экзаменов на чин корнета в Николаевском кавалерийском училище (см. № 150 наст. тома и комментарии к нему) Ахматовой, гостившей в это время у матери в Севастополе.
