Гряды холмов отусклил марный иней.
Громады туч по сводам синих дней
Ввысь громоздят (все выше, все тесней)
Клубы свинца, седые крылья пиний,
Столбы снегов, и гроздьями глициний
Свисают вниз... Зной глуше и тусклей.
А по степям несется бег коней,
Как темный лет разгневанных Эринний.
И сбросил Гнев тяжелый гром с плеча,
И, ярость вод на долы расточа,
Отходит прочь. Равнины медно-буры.
В морях зари чернеет кровь богов.
И дымные встают меж облаков
Сыны огня и сумрака — Ассуры.
Гумилеву, должно быть, как полагалось по «правилам» буриме, Волошин также послал свой ответный «сонет» («Сехмет») и новый «вызов» («Облака») более или менее одновременно с письмом к Дмитриевой. Гумилев ответил на «вызов» «через два часа после его полученья» приложенным к настоящему письму ст-нием; Дмитриева, как кажется, удовлетворилась тем, что в письме от 22 мая обещала Волошину: «О Вашем сонете я буду говорить с Вами; он — чудесен. Теперь уже через неделю; так хорошо». Стр. 5–9. — См. об этом № 65 наст. тома и комментарий к нему. Волошин, как кажется, в новое состязание не вступил, однако в Коктебеле этот «поэтический конкурс» продолжился, о чем свидетельствовал П. П. Потемкин, пересказывая в письме к В. Ф. Нувелю «коктебельское» послание Гумилева (несохранившееся): «Пишет, что он и Толстой и Волошин в Коктебеле занимаются искусством поэзии, сажают Софью Исааковну в фантастическом костюме на берегу моря и описывают в стихах, “соблюдая возможную точность красок и линий, что очень трудно”» (цит. по: НП. С. 62). Об этом же впоследствии рассказывала и сама С. И. Дымшиц-Толстая: «Однажды поэты устроили творческое соревнование. Они заставили меня облачиться в синее платье, надеть на голову серебристую повязку и “позировать” им, полулежа на фоне моря и голубых гор. Пять поэтов “соревновались” в написании моего “поэтического портрета”. Лучшим из этих портретов оказалось стихотворение Алексея Николаевича, которое под названием “Портрет гр. С. И. Толстой” вошло в посвященную мне <...> книгу стихов “За синими реками”, выпущенную в 1911 году издательством “Гриф”» (Воспоминания об А. Н. Толстом. Сборник. Изд. 2-е, дополненное. М., 1982. С. 62–63). Помимо упомянутого ст-ния А. Н. Толстого («Твое лицо над водами ясней...») результатом этого «конкурса» было ст-ние Волошина «Концом иглы на мягком воске...» (опубликовано в его книге «Стихотворения» (М., 1910)) и ст-ние Дмитриевой «Портрет графини С. Толстой» («Она задумалась. За парусом фелуки...» (см.: Черубина де Габриак. Исповедь... С. 61–62). Ст-ние Гумилева, к сожалению, осталось неизвестным. «Пятым» поэтом, по всей видимости, была Поликсена Сергеевна Соловьева (1867–1924, псевдоним Allegro), тоже отдыхавшая в Коктебеле. Любопытно, что, вернувшись в Петербург, Гумилев еще раз предпринял попытку «стихотворного портрета», попросив Н. С. Войтинскую «позировать» ему (см. комментарий к № 153 в т. I наст. изд.). Стр. 10–11. — Неточность гумилевских рифм состоит в чередовании: полудней — будней — трудный — судный: в строгой форме сонета требуется построение обоих катренов на одинаковых рифмах. К маю 1909 г. Волошин в разных изданиях опубликовал 8 сонетов, как правило, с изысканным использованием редких рифм. «Развращающая» неточность наблюдается прежде всего лишь в несовпадениях опорного согласного в открытых мужских рифмах (каймой — стеной — волной — глубиной («Равнина вод колышется широко»); водой — мглой — бедой — вой («Запал багровый день. Над тусклою водой»)). В сонете «Здесь был священный лес. Божественный гонец...» встречается малозаметная замена безударного гласного в чередовании женских рифм (прогалин — развалин — печален — ужален). Своего рода исключение составляет стихотворение «Как Млечный путь, любовь твоя...», в котором, при соблюдении фонетической точности рифм, разительно меняется последовательность охватной рифмовки двух катренов (абба бааб). Стр. 12–13. — Гумилев выехал 25 мая. В письме Дмитриевой к Волошину от 13 мая она сообщила: «Если достану билеты, то выеду 24-го в воскресенье; в первый день, когда могу. <...> В Москве ко мне, м<ожет> б<ыть>, присоединится Гумилев, если ему не очень дешево в III кл<ассе>. Но я бы лучше хотела ехать одна. Хочется видеть Вас, милый Макс». 22 мая она уточняла: «уже взяты билеты, и вот как все будет: 25 мая, в понедельник, мы с Гумилевым едем, с нами Майя и ее отец. В Москве мы останемся до 27-го вечера, а потом уже с Марго едем дальше, по моим расчетам мы приедем в субботу в 7 ч. утра в Феодосию, п<отому> ч<то> едем в III кл. <...> Гум<илев> напросился, я не звала его, но т<ак> к<ак> мне нездоровится, то пусть. Уже больше писем не будет, а будет Коктебель. Я Вас оч<ень> хочу видеть и оч<ень> люблю». С небрежным отзывом о Гумилеве в письмах к Волошину ср. «исповедальные» воспоминания Дмитриевой: «Все путешествие туда я помню, как дымно-розовый закат, и мы вместе у окна вагона. Я звала его «Гумми», не любила имени «Николай», — а он меня, как зовут дома, «Лиля» — «имя, похожее на серебристый колокольчик», как говорил он» (Черубина де Габриак. Исповедь. М., 1999. С. 274). Сохранилось и майское письмо к Волошину спутницы Дмитриевой «Марго» — М. К. Грюнвальд: «...Ревную Вас и Нелли (Дмитриеву — Ред.), но кого к кому не понимаю <...> Я еду 26-го или 27-го с Нелли и вероятно с изысканным жирафом. Вы уже слышали, что Артамоша (А. Н. Толстой — Ред.) про него рассказал:
Косясь на дуло пистолета
Считает медленно шаги,
Ах, ямбы вечные враги
Для долговязого поэта»
(цит. по: Неизд 1986. С. 288)
14 июня, через две недели после приезда Гумилева, Волошин записал в своем дневнике: «Дни глубокого напряжения. Первые дни после приезда Толстых, а неделю спустя — Лили с Гумилевым — было радостно и беззаботно. Мы с Лилей, встретясь, целовались» (Волошин М. Автобиографическая проза. Дневники. М., 1991. С. 293). Согласно записям П. Н. Лукницкого, «Николай Степанович большую часть времени проводил один или с Дмитриевой. Месяц отдыха — купания, прогулки в горы, в болгарскую деревню, где пили турецкий кофе, катание на лодках, литературные беседы. Гумилев с Дмитриевой много говорили о Виньи, которого Гумилев читал в это время (влияние Виньи сказалось на «Капитанах»). Вместе с Дмитриевой читал Бодлера. Говорил с ней о Вячеславе Иванове, о Брюсове... Вечерами все собирались в мастерской Волошина...» (Жизнь поэта. С. 88). О забавах этих первых коктебельских дней — «игре большой китоврасья» и других «дерзких ухищрениях», — шутливо написал А. Н. Толстой:
...Как Макс кентавр и я змея
Катались в облаке камений,
Как сдернул Гумилев носки
И бегал журавлем уныло,
Как женщин в хладные пески
Мы зарывали... Было мило...
(см.: Неизд. 1986. С. 194–195). О «последующих днях», когда Гумилев по поведению Дмитриевой понял, что «приехал напрасно», Толстой лаконично рассказал уже в своей мемуарной прозе: «Гумилев с иронией встретил любовную неудачу: в продолжение недели он занимался ловлей тарантулов. Его карманы были набиты пауками, посаженными в спичечные коробки. Он устраивал бои тарантулов. К нему было страшно подойти. Затем он заперся у себя в чердачной комнате дачи и написал замечательную, столь прославленную впоследствии поэму «Капитаны». После этого он выпустил пауков и уехал» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 40). Стр. 14–15. — Сергей Сергеевич Позняков (1889–1945?) — литератор-дилетант и интимный друг М. А. Кузмина в 1908 — начале 1909 гг. Кузмин посвятил ему повесть «Нежный Иосиф», цикл «Венок весен» и три сонета-акростиха (см.: Кузмин М. Стихотворения. СПб., 1996. С. 140, 707). В письме из Окуловки от 8 мая 1909 г. Кузмин сообщил Вяч. И. Иванову: «Вернулся к благочестию и опять влюбился в старину. Скучаю только тем, что ни от кого не получаю писем, но это вовсе не значит, что человека забыли. Но в малодушные минуты несколько горьковато, от молитвы получишь силы. Теперь я могу Вам сказать, что с С<ергеем> С<ергеевичем> у меня все кончено. Я не буду винить его; я сам виноват, меря его не его меркой. На его мерку я не мог и не хотел соглашаться, моя же мерка ему показалась тяжела и неудобоносима» (цит. по: Кузмин М. А. Дневник 1908–1915... С. 624). Стр. 15. — Во второй половине мая П. П. Потемкин уехал в Ригу к отцу (НП. С. 62), куда Гумилев писал к нему в начале июня. Об издании № 1 «Острова» см. №№ 60, 63 наст. тома и комментарии к ним. В этом номере были опубликованы ст-ния Волошина «Вещий крик осеннего ветра в поле...» и «Священных стран...». Стр. 16–17. — Елена Оттобальдовна Кириенко-Волошина (1850–1923) — мать М. А. Волошина. Стр. 22–35. — № 139 в т. I наст. изд. Стр. 35. — Ассуры — демоны индийской мифологии, противостоящие богам (см. комментарий к ст. 12–14 № 139 в т. I наст. изд.); однако в сонете Волошина, возможно, имелись в виду и «Азуры теософии — духи тьмы...» (см.: Волошин М. Собрание сочинений. Т. I. С. 467).
