Картина последующих месяцев, когда, собственно, и закончился путь от депортации и создания гетто к уничтожению евреев, несмотря на десятки лет интенсивных исследований, все еще не совсем ясна. Тому причиной, во-первых, противоречивость самой национал-социалистической «политики», а во-вторых, старания главных действующих лиц по мере сил затушевать чудовищные преступления и свое личное в них участие. Возникающие из-за этого трудности в работе с источниками усугубляются также и тем, что «окончательное решение еврейского вопроса» считалось своего рода государственной тайной. Перед исследователями встает методическая проблема, поскольку о намерениях главной действующей фигуры в конечном счете можно только гадать: мы не знаем, с какого момента фюрер пожелал, чтобы его риторика по поводу уничтожения евреев понималась буквально. Письменный приказ Гитлера, подобный, скажем, его распоряжению о так называемой эвтаназии, так и не удалось обнаружить, и, судя по тому, что нам сегодня известно, вряд ли он когда-нибудь существовал[196].

Кроме того, можно сказать наверняка, что «окончательное решение» — это не следствие отдельного специально принятого решения, а завершение цепи все более радикальных акций. Общей же их предпосылкой, помимо конкретных «поводов» и «обстоятельств» в каждом случае, служила фанатичная идеология, «антисемитизм во спасение»[197], именно этим не в последнюю очередь можно объяснить, почему геноцид евреев всей Европы продолжался, даже когда стал все более отрицательно сказываться на эффективности и транспортных возможностях немецкой военной машины.

Подчеркивая идеологический фактор в подобной оргии уничтожения, мы вовсе не считаем его главной или тем более единственной причиной готовности к участию в ней, проявленной сотнями тысяч немцев. Конечно, для руководителей и организаторов геноцида как в центре, так и на периферии антисемитизм служил политической религией, но этого нельзя с той же уверенностью сказать обо всех их помощниках и исполнителях «окончательного решения»[198]. Достаточно посмотреть, как происходил переход от депортации к массовым убийствам летом 1941 г., одновременно с началом войны против Советского Союза.

Еще за несколько дней до начала операции «Барбаросса» были даны две важнейших директивы: 6 июня — «приказ о комиссарах» тем частям вермахта, которым предстояло вступить в бой с Красной армией, 17 июня — распоряжение Гейдриха карательным отрядам полиции безопасности и СД. Последние уже в Польше свирепствовали в прифронтовой полосе, чаще всего обрушиваясь на евреев. Теперь перед ними ставилась задача ликвидировать «евреев, занимающих партийные и государственные посты», и «прочие радикальные элементы» — и провоцировать погромы. На Западной Украине и в Прибалтике, учитывая преступления, совершенные там НКВД в последние дни советской оккупации, немцам не составляло труда разжечь жажду насилия у местных антисемитов.

Масштабы карательных акций, однако, быстро расширялись, уже в конце июля 1941 г. отдельные отряды начали убивать еврейских женщин и детей[199]. Антибольшевизм играл роль катализатора, заставлявшего вермахт терпеть и поддерживать происходящее, а вскоре и довольно часто принимать в нем участие. Гитлер стимулировал своих командующих на Востоке, заявляя, что речь идет об устранении «еврейско-большевистской интеллигенции». «Обоснованные» подобным образом, для вермахта становились приемлемыми даже такие массовые преступления, как побоище в Бабьем Яру. В овраге на окраине Киева «зондеркоманда 4а айнзац-группы Ц» расстреляла 29 и 30 сентября 1941 г. в общей сложности 33 771 еврея. Это событие выделялось только количеством людей, убитых в ходе одной акции (среди них особенно много было женщин и детей), в самой операции уже не было ничего необычного. Повсюду развесили плакаты, требующие от еврейского населения украинской столицы явиться на сборный пункт для «переселения». При поддержке украинской милиции и «приветствуемые» вермахтом, просившим действовать «радикально», эсэсовцы выгнали людей в чистое поле, отобрали у них одежду и вещи. Некоторые жертвы бросились в овраг еще прежде, чем раздались выстрелы, и благодаря этому остались живы. Дина Проничева, которой удалось потом бежать под покровом темноты, позднее рассказывала: «Вокруг было много недобитых. Масса тел шевелилась, оседая и уплотняясь от движения заваленных людей»[200].

Ничто в этом событии, повторявшемся в следующие месяцы во многих местах на немецком Восточном фронте, не соответствует представлению об абстрактной, механически-хладнокровной преступной практике: вплоть до 1942 г. «решение еврейского вопроса» слагалось из сотен тысяч случаев кровавой бойни, в которой принимали участие тысячи непосредственных исполнителей и которая зачастую имела тесную связь с конкретными интересами не только местного командования вермахта, но и, главным образом, местной оккупационной администрации[201].

Действия айнзац-групп не решали судьбу людей, которых тем временем загоняли в большие гетто, в основном в генерал-губернаторстве, еще менее ясно было, чтб ждет немецких и западноевропейских евреев, общая депортация которых началась с одобрения Гитлера в сентябре 1941 г. Но, поскольку ожидаемой быстрой победы над Советским Союзом не получалось, от пропагандистов и поборников «решения еврейского вопроса» требовали найти выход из «нетерпимого положения», каковое они сами же и создали. Не нужно долго объяснять, что эти поиски велись с ведома и согласия Гитлера; неясно, однако, какую форму приняло его участие в процессе выработки решения осенью — зимой 1941–1942 гг., да и вопрос, вынес ли вообще фюрер «принципиальное решение» (хотя бы устно) и когда именно это произошло, в последнее время вызывает острые споры[202]. Однако вряд ли к тому моменту требовался какой-то дополнительный толчок: импульсы, исходившие не только от Гитлера, давно уже сочетались с конкретной инициативой многих региональных представителей власти и породили динамику, которую едва ли возможно было сдержать.

Когда статс-секретари и высокопоставленные партийные чиновники во главе с Гейдрихом 20 января 1942 г. собрались на вилле в берлинском пригороде Ваннзее для координации мер по «окончательному решению еврейского вопроса», некоторые специалисты по убийству, участвовавшие в закрытой теперь программе эвтаназии, уже приступили к подготовке истребления евреев в генерал-губернаторстве. С декабря 1941 г. в специально сооруженном лагере смерти Кульмхоф (Хелмно) использовались грузовики особой конструкции: в герметично закрытый кузов поступали выхлопные газы, отравлявшие людей. В Освенциме уже в начале сентября состоялись пробные отравления дезинфекционным средством «Циклон Б», а с января 1942 г. был готов к эксплуатации бункер, перестроенный из крестьянского дома под Биркенау. С середины марта в рамках программы, получившей позднее название «акция Рейнгарда», заработали газовые камеры в лагере смерти Бельзек, с апреля — в Собиборе, с июля — в Треблинке. В концлагере Майданек такие камеры использовались около года начиная с осени 1942-го.

Пока на Востоке возникали все новые устройства и сооружения для массового уничтожения, изоляция евреев в Германии принимала все более жесткие формы. Желтая звезда, которую уже почти два года носили евреи в генерал-губернаторстве и присоединенных восточных областях, с 1 сентября 1941 г. позволяла каждому распознать в прохожем еврея и в самой Германии. Носившему такое клеймо не разрешалось практически ничего. Если он осмеливался выйти на улицу, чтобы в строго определенный промежуток времени (в Берлине — с 16 до 17 часов) купить те немногие вещи, на которые еще получал карточки, это стоило ему немалых мучений. Даже обычная вежливость в общении с заклейменным требовала гражданского мужества — и достаточно часто он вместо сочувствия, а тем более помощи встречал агрессивную неприязнь[203]. Тот факт, что все-таки находились немцы, не имеющие в жилах еврейской крови, которые активно заботились о преследуемых и помогли нескольким тысячам «ушедших в подполье», главным образом в крупных городах, дожить до конца войны, лишь сильнее подчеркивает индифферентность большинства. Задолго до вывоза евреев из Германии в сознании многих современников закрепилось представление о них в соответствии с официальным образом врага — не как о согражданах, а как о воплощении заклейменной позором вселенской подлости.