Систематическое преследование коммунистов началось еще в ночь пожара. В Пруссии, уже «унифицированной», в последующие дни были арестованы депутаты-коммунисты и многие функционеры КПГ, в том числе ее председатель Эрнст Тельман. После назначения Гитлера рейхсканцлером и безуспешного призыва к всеобщей забастовке 31 января компартия готовилась уйти в подполье, но недооценила темпы политических перемен, а также, вероятно, бдительность политической полиции[62]. Разумеется, репрессии коснулись и партийных бюро, и коммунистических газет: первые были захвачены, разгромлены или закрыты, вторые — запрещены. Прусскую социал-демократическую прессу запретили на две недели, однако ее выход позже практически не возобновился.

За пределами Пруссии гитлеровскому правительству пока приходилось вести себя сдержаннее, несмотря на возможности, которые предоставляло постановление от 28 февраля. Хотя меры, принимаемые против коммунистов в южногерманских землях, с точки зрения национал-социалистов, отнюдь нельзя было назвать удовлетворительными, открытый конфликт имперских и земельных властей накануне выборов только повредил бы престижу нового правительства, которое в кругах буржуазии и крестьянства так хвалили за «решительные действия». Таким образом, выборы 5 марта в разных регионах Германии проходили в неодинаковых политических условиях. В Пруссии политические препятствия воздвигались не только перед КПГ, но и перед СДПГ, и даже перед партией Центра, в других же землях, где еще не заправляли национал-социалисты, последняя могла довести свою предвыборную кампанию до конца почти без помех. Однако партиям демократической оппозиции нечего было противопоставить гипнотической силе гитлеровской пропаганды. Никто и не ждал ничего иного, кроме победы на выборах правой коалиции. Еще до поджога рейхстага один муниципальный чиновник из Верхней Баварии подытожил глас народа по этому поводу следующим образом: «Гитлер сейчас как следует наводит порядок в Пруссии, вытряхивает паразитов и кровопийц. Хорошо бы ему и в Баварию заглянуть, особенно в Мюнхен… Если Гитлер и дальше будет так работать, то приобретет на грядущих выборах в рейхстаг доверие большинства немецкого народа»[63].

Тем поразительнее, насколько верным оказался осторожный прогноз Гитлера насчет 51 % голосов. Коалиция завоевала всего на 0,9 % больше, и этого хватило для абсолютного парламентского большинства, но НСДАП сама по себе была далека от триумфа даже в сравнении с плохими результатами прошлого ноября, которые она теперь улучшила на 10,8 %, получив 43,9 % процента голосов. Восхищение Гитлером отнюдь не везде трансформировалось в голоса, отданные НСДАП. Сильнейшие ее бастионы располагались в аграрных областях Северной и Восточной Германии. Но особенно возросло влияние национал-социалистов в католической Баварии и в Вюртемберге, где, поглотив антиклерикальные и мелкобуржазные партии, НСДАП добилась практически такого же результата, как в среднем по всему рейху. Правда, львиную долю голосов ей принесли не бывшие приверженцы других партий, а те, кто до сих пор не ходил на выборы. Вообще чрезвычайно высокая для Веймарской республики явка избирателей (88,7 %) — одна из самых примечательных особенностей выборов 5 марта. Мобилизация новых избирателей обеспечила национал-социалистам почти половину из пяти с половиной миллионов прибавившихся у них голосов. В общей сложности за Гитлера проголосовали около 17,3 миллиона немцев[64].

Хотя полностью поставленных целей на выборах НСДАП не достигла, она все же добилась желаемого: все прочие партии проиграли ей и в процентном, и в политическом отношении. Это относилось даже к Немецкой национальной партии, принявшей теперь название «Черно-бело-красный боевой фронт», и к партии Центра: хотя они и завоевали около 200 000 новых голосов, это не шло ни в какое сравнение с приростом голосов у НСДАП. Положение СДПГ в абсолютном выражении фактически не изменилось, КПГ потеряла более 1,1 миллиона избирателей. В то время как результаты Центра и социал-демократов в последний раз продемонстрировали сплоченность идеологических блоков, мало подверженных воздействию даже самой активной пропаганды, сокращение электоральной базы коммунистов свидетельствовало о значительном «дрейфе» избирателей, обусловленном «бессознательным родством»[65]радикальных партий и общим источником рекрутирования их членов — в среде тех, кто наиболее пострадал от экономического кризиса. Понимая, что КПГ преследуют чем дальше, тем больше, особенно в Пруссии, избиратели, выражавшие в первую очередь социальный, не оформленный идеологически протест, склонялись к принятию прагматичного решения — обратиться к более действенной силе, перейти от коммунистов к национал-социалистам. Одним из аргументов в пользу такого решения наверняка служило влияние, которым национал-социалисты пользовались уже на многих предприятиях, когда вставал вопрос о предоставлении рабочих мест.

По отношению к коммунистам и по их результатам на выборах можно судить, насколько еще осторожно и уважительно Гитлер обращался со своими партнерами-консерваторами в первые недели канцлерства. Полностью запретив КПГ перед выборами, НСДАП, вероятно, завоевала бы абсолютное большинство, при котором НННП стала бы ей не нужна. Но фюрер предпочел демонстрировать «сращивание»[66] национал-социалистического движения с признанными властными группами, чтобы иметь возможность претворить успех на выборах в соответствующее государственное и общественное влияние, не вызывая раздражения у военных и промышленников. Дорога к монополизации политической власти оказалась длиннее, чем дальнейшее существование партий, которым оставалось всего-то несколько месяцев жизни.

На первом заседании правительства, через два дня после окончательного подведения итогов голосования, Гитлер вел себя почти так же, как национал-социалистическая пресса, писавшая о результатах выборов со смесью торжества и угрозы. Он «лично рассматривает события 5 марта как революцию», заметил канцлер для протокола, «в Германии в конце концов больше не будет марксизма». Он оспорил тот факт, что «многие коммунисты перешли в лагерь национал-социалистов», но, скорее, по обязанности. Его больше занимал не анализ результатов выборов, а последствия, которые они за собой должны были повлечь: «Теперь нужно начать широчайшую работу по пропаганде и просвещению, чтобы не наступила политическая летаргия… Необходимо смелее взяться за решение проблемы взаимоотношений центра и земель»[67]. Первая фраза предвосхищала создание рейхсминистерства народного просвещения и пропаганды, вторая подразумевала уже начавшуюся «унификацию» земель, которые пока еще не находились под контролем национал-социалистов.

В Гамбурге механизм заработал еще в день выборов, когда сотрудники национал-социалистической полиции вывесили на общественных зданиях флаги со свастикой. Слаженная игра нацистского гауляйтера и рейхсминистерства внутренних дел стала характерной чертой процесса унификации, повсюду протекавшего весьма схоже[68]. Местные вожди НСДАП намеренно поощряли выступления своих штурмовых отрядов, захватывавших учреждения и грозивших «недовольством народа» перед лицом «невыносимой политической обстановки». Тем самым они давали национал-социалистическому рейхсминистру внутренних дел повод для вмешательства. Ссылаясь на постановление «О защите народа и государства», Фрик отдавал распоряжения (чаще всего по телеграфу) о назначении так называемых полицейских комиссаров; в вольном ганзейском городе Гамбург, где буржуазно-социал-демократическую коалицию в сенате уже деморализовало закрытие газеты СДПГ по требованию берлинского правительства, это было сделано вечером 5 марта.