Он вынул из кармана небольшой конверт и потряс над столом. Из конверта выпала марка.
— Самая дорогая марка в мире, — сказал он. Потом спокойно добавил: — Но это подделка… Нужно найти настоящую и, если найдешь, никогда уже не терять.
— Что вы сделали со своим другом, который продал вам марку? — спросил я.
Черты его лица снова расплылись и потекли, выражение исчезло, глаза стали пустыми, как будто он больше не видел меня.
Он вложил марку в конверт, сказал: «Да так», встал и зашаркал прочь. Я не понимал, зачем он мне все это рассказал, но был впечатлен. Меня поразило не только то, что случилось с этим человеком, но и то, что человек, переступивший границу безумия, собрал все свои силы, чтобы вернуться оттуда и сказать мне что-то, что, по его мнению, могло меня утешить. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы рассказать единственную историю, которую он мог вспомнить. Наверное, я мог бы расстроиться, осознав, что нуждаюсь в милости сумасшедшего, но мне было хорошо. Кто-то уходящий из жизни обратил в милость почти все, что у него оставалось, и отдал мне. И я успокоился. Я пошел в свою комнату и лег, не включая свет. Я боялся увидеть свое лицо. Полагаю, это был суеверный страх, что взгляд в лицо человека, свернувшего со своего пути на тропу безумия, приведет и меня на ту тропу. Это были дни, когда такие заботы казались мне естественными.
Через два дня мы с Сылой купили билеты. Сыла взволнованно говорила о будущем, мне нравилось слушать ее, и я изо всех сил пытался поверить, что забуду прошлое и стану новым человеком. Мне нужно было во что-то верить и держаться за мечту, другого способа остановить смерть внутри меня не было. Мы уезжали через две недели.
Однажды ночью, возвращаясь с одной из моих многочасовых прогулок по улицам, названий которых я не помню, я, включая свет в комнате, увидел подброшенный под дверь конверт. Я медленно развернул письмо и начал читать:
Почему ты еще здесь? Да, я слежу за тобой, время от времени захожу посмотреть, не уехал ли ты. Я уезжаю завтра. Вглубь страны. Вернусь не скоро. Может, и вовсе не вернусь.
Да, я горюю. И много. Ты хотел, чтобы я грустила. Вот я и грущу. Я забыла, что это значит. Теперь вспомнила. Быть грустным — значит забыть тот факт, что Земля — кусок скалы, дрожащий каждые двадцать тысяч лет.
Когда ты счастлив, ты тоже забываешь об этом факте. Как странно, счастье и несчастье похожи друг на друга, ради того и другого надо забыть правду. Я пережила и то, и другое.
Убирайся отсюда. Забери Сылу. Мне будет приятно знать, что вы в безопасности и здоровы. Я беспокоюсь за тебя. Ты напомнил мне о страхе.
Что бы ты ни делал, кого бы ты ни любил, от меня тебе останется один момент, верно? Не забудь выбрать момент и спрятать его где-то внутри. Я все еще хочу этого.
Мой красивый, добрый Антоний…
Как Поэт, мадам Хаят выскользнула из моих рук, я не смог ее удержать. Она скользнула в пустоту и никогда больше не вернется, и я уже никогда не буду прежним.
Я узнал, что она любит меня, когда понял, что больше никогда ее не увижу. Радость, чувство победы, которые я испытал, узнав о ее любви из тайного письма, такое странное для той минуты счастье умножили мою боль, поражение и горе.
Если бы я произнес те слова, которые не смог сказать ей, все мое будущее было бы иным, нежели сегодня. Эти неизреченные, незаконченные предложения ударились о жизнь и изменили ее течение.
Если бы я сказал ей, все было бы иначе.
Но я не смог.
XIV
Лето закончилось, уступив место прозрачной прохладе осени. Прошло три месяца с тех пор, как Сыла уехала. Я не смог поехать, отказался в последний момент. Решил, что должен искать счастье там, где потерял. Наверное, я чувствовал, что, засунув все прожитое в чемодан и швырнув его в прошлое, я что-то отнимаю у своего будущего, чего-то лишаюсь навсегда и это нанесет мне непоправимый вред. Я понял, что не выдержу этой потери и не смогу жить полноценной жизнью.
Время идет. Я проживаю то, что остается от времени, — мою собственную историю, которую я ношу внутри. В этой истории накопилось много всего, о существовании чего я еще год назад и не догадывался. У всего собранного в этой короткой истории есть цена, и я плачу эту цену.
Мне трудно было сказать Сыле, что я не поеду с ней, я откладывал почти до самого конца, тысячу раз мысленно говорил с ней, но… В действительности же разговор получился очень неожиданным, шокирующим, обидным, какого я даже не предполагал.
Я сообщил ей резко и внезапно, что не поеду в Канаду, что верну свой билет. Наверное, она сначала не поняла, о чем я говорю, потом уставилась перед собой. Я увидел, как она сцепила руки и как побелели костяшки ее пальцев.
— Это из-за той женщины? — произнесла она.
Помню, я вцепился в край стола, словно вот-вот упаду, и подумал, что во всех женщинах живет ведьма, они знали то, чего не видели, разгадывали тайны и держали их при себе.
— Какая женщина? — сказал я.
— Сам знаешь, твоя старушка.
Потом она сказала нечто неожиданное:
— Думаешь, она не сможет жить без тебя?
В том, как она это сказала, проступила израненная сторона, которую, я думал, никогда не увижу. Я верил, что красота защищает женщину и делает ее неуязвимой. Но Сылу зацепило за живое. Я никогда не думал, что в моей власти причинить боль такой прекрасной женщине, как она, и чувствовал странный, невыразимый стыд, будто я тайно украл что-то, замаскировавшись под кого-то, кем я не являюсь.
На мгновение мне захотелось быть с ней честным, все рассказать, но я вспомнил, что «честность не всегда справедлива, нужно подумать, когда следует быть честным»; что честность может ранить ее больнее и что я должен дать ей возможность укрыться во лжи.
— При чем тут она, я с ней даже не вижусь…
Хоть что-то из того, что я сказал, было правдой.
Сыла посмотрела на меня, такая красивая, красивее всех, кого я когда-либо встречал. Если бы мы встретились с ней раньше, когда мой папа был жив и мы оба были богаты, все, вероятно, сложилось бы иначе. Она была женщиной, о которой я мечтал с юности. Может, мы поженились бы. Если бы кто-то и отказался от этих отношений, то, скорее всего, она. Но по непонятным мне причинам все пошло не так. Человек не всегда понимает себя и то, что он делает.
— Ладно, — сказала она, поднимая сумку и вставая. Сделав несколько шагов, она обернулась: — Не грусти.
Последний удар был нанесен с присущим ей изяществом.
Она быстро ушла. Что-то в ее походке напомнило тот день, когда она стояла, раскинув руки на пронизывающем ветру. Я вдруг почувствовал такую глубокую любовь и тоску, что хотел передумать и бежать за ней. Прежде чем я успел пошевелиться, она села в такси. Я смотрел, как уезжает автомобиль. День стоял прекрасный, по ясному небу плыли маленькие облачка, чайки летали кругами, дразня друг друга, по улицам разносился насыщенный аромат пшатового цвета. Все, что я видел и слышал, каждый запах, который я чувствовал, вся эта светлая радость вокруг меня усиливали грусть разлуки и чувство одиночества.
Как последний толчок после великого землетрясения, уход Сылы разрушил все, что уцелело, и я был погребен под тяжестью обломков. Как всегда, я нашел прибежище в литературе и учебе. После письма мадам Хаят я не мог пойти на телестудию, а через некоторое время и студию закрыли. Я устроился на работу в университетскую библиотеку. Сейчас я провожу большую часть времени в стенах учебного заведения, а на обеденных перерывах сижу под деревьями с одноклассниками и ем свой бутерброд. Обычно что-то объясняю, помогаю с домашними заданиями. Это мне подходит.
Когда я смотрю на свое лицо по утрам, я больше не вижу в своих морщинах той страшной печали, которая толкает людей на путь безумия. В выражении моего лица есть спокойствие и зрелость, что не редкость для людей моего возраста. Я немного похож на старика. Странное несоответствие моей внешности и моей молодости почему-то привлекает женщин, как будто они хотят заглянуть дальше моего лица, как за обложку книги, чтобы узнать мою историю. «В моей жизни нет ничего интересного», — говорю я им, улыбаясь.
