– Что я понял – так это то, что на данный момент нет точной гарантии, что это был оригинал, как утверждают Виктор-Эммануил и вдовица.

– Виктор-Эммануил?

– Племянник убитого. В смысле, покойного.

– А вдовица… – медленно протянула София Аристарховна, а потом потрясенно ахнула. – Так это что же – Элечка?!

Та-а-ак… Все интереснее и интереснее. Мир деятелей искусства оказался еще более тесным, чем Петр предполагал.

– А ты знаешь Элину Конищеву?

– Конечно! Очень талантливая девочка! Чрезвычайно одаренная – и в художественном смысле, и в человеческом. Очень светлая девочка.

– Блондинка, я заметил. Именно поэтому Конищев на ней и женился, верно?

– Ты сейчас, любимый племянник, подзатыльник схлопочешь!

– Но ведь, согласись, это несколько странная ситуация – учитывая их разницу в возрасте. Точнее, не странно, а возникает одна-единственная версия произошедшего, когда вместе оказываются молоденькая студентка и весьма немолодой преподаватель.

– И какая же? – прищурилась София Аристарховна.

Петр помолчал. Он понимал, что ступает на зыбкую почву – похоже, тетушка действительно питала теплые чувства и к Элине Конищевой, и к ее покойному супругу.

– Ты права. Версий несколько. И только ты знаешь, какая правильная. Почему Конищев женился на своей студентке?

– Я, Петруша, к людям в постель не лезу и тебе не советую! – отрезала София Аристарховна. – Нехорошо это. Неправильно. Не по-людски.

– А что делать, тетушка, работа у меня такая. Я вынужден лезть к людям в постель. И не только в постель.

Он помолчал, выжидательно глядя на Софию Аристарховну. Два фирменных Тихих упрямства сошлись в очном поединке.

– Я одно тебе скажу – Валентин Элечке ничего дурного не сделал. Это я доподлинно знаю.

Произнеся это, София Аристарховна встала и принялась выкладывать на блюдо вторую порцию пирогов. А потом долила себе и племяннику горячего чаю и выдала ответочку.

– Ты посмотри на себя, Петруша. На кого ты похож? Рубашка мятая, не выбрит, а пироги ешь так, словно с голодного края. Запустил ты себя!

Петр не смог сдержать улыбки. Так, тётушка села на своего любимого конька.

– Гладить белье – это пережиток прошлого, и потом – рубашка из льна, а он всегда мятый. Пироги у тебя такие вкусные, что их грех не уминать с аппетитом. А что до бритья – да, каюсь. Вечно забываю. Надо бороду, наверное, отрастить. Как у деда Аристарха.

София Аристарховна снова хмыкнула.

– Вот допросишься. Приеду к тебе домой с инспекцией! Там, наверное, пыль по углам и бардак.

– Приезжай, – безмятежно согласился Петр и взял с блюда еще один пирожок. Откусил. – О, этот с капустой и грибами! Приезжай, тетушка, приезжай. Мне стыдиться нечего, дома у меня порядок как в казарме.

– Вот именно что как в казарме! Жениться тебе надо, Петя!

Он не выдержал – расхохотался.

– А почему это я должен первым жениться? А не Пашка?

– Ну, потому что ты же старший.

Ну вот! Подловила его тетушка. И не скажешь же, что не старший.

– А я, тетушка, как вы – в пятьдесят три женюсь. На молоденькой студентке. Или стажерке.

– И в кого же у тебя характер-то такой? – вздохнула София Аристарховна – и пошла снова ставить чайник.

Визит к Софии Аристарховне не принес Петру ничего существенного – кроме пакета с пирогами и удовольствия от общения с тетей. Сейчас он, забравшись с ногами на диван, наблюдал за деловито ползающим по полу роботом-пылесосом и размышлял – обо всем потихоньку. И о работе, и о личном.

Про казарму зря, конечно, ляпнул. Но Петр, правда, любил, когда дома порядок. Эта квартира, просторная, в хорошем жилом комплексе, была тем, что Петр практически безоговорочно принял в качестве подарка от семьи. Точнее, от отца. У Петра на тот момент были в голове завиральные идеи о том, чтобы встать в позу и отказаться. Но эти идеи из него мгновенно выбила матушка, которая твердо сказала: «Пока можем – поможем. Это наш родительский долг – дать своим детям собственный дом».

Далеко не каждый родитель так думает – это Петр теперь отчетливо, с высоты своих тридцати двух, понимал. Далеко не у каждого родителя такая возможность есть. Ему вот с родителями повезло, получается. Нет, он, в самом деле, так считал. Но после покупки квартиры все дальнейшие попытки как-то себе помочь и в чем-то посодействовать – пресекал. Местами, возможно, излишне резко. На его неизменное «Я сам» мать как-то тихонько выдохнула: «Самец, блядь». Петр сделал вид, что не расслышал. Мама не должна ругаться матом! Где-то в другом, идеальном мире.

Петр проследил взглядом за скрывшимся с углом роботом-пылесосом. Может, кота завести? Ну, чтобы, и правда, не было как в казарме. Петр бы предпочёл собаку, но с ней же надо гулять. Нет, это не с его работой. Если только какую-нибудь комнатную, из тех, что, как коты, ходят в лоток или на специальную пеленку. Но это же тогда и не собака вовсе. Петру доводилось работать с кинологами, и не раз, вот у них собаки – так собаки. Невозможно не любоваться на умниц немецких овчарок, брутальных ротвейлеров, строгих догов. А это комнатное недоразумение... Лучше уж кота. Рыжего.

С кота мысли Петра перешли все-таки к работе. Тетушка в людях видит только хорошее. Точнее, упорно не замечает грязи. Характер такой. Светлая девочка, видите ли. Не исключение, что в Элине Конищевой из светлого только цвет волос. А может, и нет.

Надо с ней наконец-то обстоятельно побеседовать.

Элина Конищева явилась на допрос, как на парад. Точнее, при полном параде. Петр вспомнил зареванную девочку с крысиным хвостиком волос, потом леди в чёрном на похоронах. Сегодня к нему в кабинет пришла женщина «из илиты». Темно-синие брюки, шелковая блузка, небрежно перекинутый через локоть пиджак. С лицом тоже что-то сделала, потому что теперь ее лицо просилось на разворот глянцевого журнала или в рекламу чего-то люксового. В общем, сейчас вопроса о том, на что клюнул Конищев, не возникало. Возникали иные, встречные вопросы.

– Прошу вас, садитесь.

Она изящно опустилась на стул напротив.

– Элина Константиновна, у меня к вам несколько вопросов. Во-первых, меня интересует альбом офортов.

– Слушаю.

– Скажите, вы совершенно уверены, что это подлинник?

Она помолчала. А потом качнула головой.

– Вы знаете, теперь уже – нет.

– Вот как? – Петр не стал демонстрировать своего удивления. – Поясните.

– Понимаете, Валентин Самуилович был уверен, что это подлинник восемнадцатого века. В этом был абсолютно уверен Виктор, его племянник – он тоже разбирается в таких вещах. Я доверяла их суждению. Я не слишком хорошо знакома ни с этим периодом, ни с этим видом изобразительного искусства. Мне было достаточно мнения Валентина Самуиловича. Но сейчас… сейчас, после того, что произошло… я тоже задалась вопросом подлинности… особенно после ваших вопросов.

– Продолжайте, – подбодрил Петр Конищеву. Она интерпретировала его слова по-своему.

– Это касается Валентина Самуиловича! – запальчиво отозвалась она. – Для меня было важно это понять. Могли ли… В общем, я связалась с некоторыми своими коллегами, которые разбираются в этом вопросе гораздо больше меня. Так вот, – она выдохнула. – Все они сходятся во мнении, что это не мог быть оригинал. Его просто не могло быть в России. Скорее всего, более поздняя копия, например, девятнадцатого века.

– Наши эксперты придерживаются такого же мнения, – решил поделиться информацией Петр. И не кривил душой. Вслед за Софией Аристарховной внештатный эксперт озвучил точно такое же мнение. Но, с другой стороны, это мнение основывалось не на фактах. А на предварительных архивных и исторических изысканиях о том, мог ли быть этот альбом оригиналом восемнадцатого века. Ответ звучал – маловероятно. Но для точного ответа нужно иметь этот альбом в руках. А этого-то как раз и не было.

– Ну вот, – невесело вздохнула Конищева. – Так что… – она замолчала, глядя куда-то в угол кабинета. Петр на всякий случай посмотрел туда же. Там не было ничего, кроме кулера с водой.