– Эля… – он провел рукой по спутанным светлым волосам. – Элечка…

– Там было холодно… – вдруг хрипло выдохнула Эля ему в шею. Крупно вздрогнула. – Темно и очень холодно. Но я знала… я знала, что ты за мной придешь…

– Эля… – беспомощно выдохнул Петр.

– Согрей меня, – Элина вдруг подняла лицо. – Согрей меня, пожалуйста.

Вот про питание он у врача выспросил. А про другое – нет. И спрашивать уже поздно. Когда женщина просит мужчину согреть ее – отказать невозможно. Только исполнять.

И Петр наклонился к поднятому к нему лицу.

Поразительно устроен человеческий мозг. Это центр управления всем телом. Как быстро он способен, если не поврежден критично, восстановить видимость нормальности. Взять все под контроль, чтобы человек говорил и делал то, что от него ожидают.

Но сгусток ледяной тьмы внутри никуда не делся. Его не способен изгнать даже мозг. Он может затолкать этот сгусток куда-то глубоко внутрь, сплести вокруг него кокон, создающий иллюзию, что тут ничего нет. Что ничего не было. Но сам это темный, дышащий ледяным холодом одиночества и отчаяния сгусток никуда не делся.

И заставить его исчезнуть навсегда может только одно.

Один.

Один-единственный человек. В которого она верила до последней искры сознания.

Который пришел за ней.

И жар, тяжесть, первобытная витальность его тела – это то, что ей сейчас необходимо.

К черту халат. К черту его одежду, всю, до последнего клочка ткани! Только так. Кожа к коже. Грудью к груди. Пальцы в пальцы. Губы в губы.

Подари мне свое тепло, любимый. Прогони, убери этот скользкий комок льда и ужаса у меня внутри. Сделай меня живой снова.

До какого-то момента он сдерживался. До какого-то момента он помнил, что Эля сейчас очень слаба, и надо быть осторожнее. А потом настоятельное требование ее тела перекрыло все. И если ей это нужно... Если ей надо, чтобы он до хруста сжимал ее – он будет это делать. Если ей надо, чтобы он широко развел ей ноги – он сделает это. Если ей надо, чтобы он взял ее сразу, глубоко – он сделает это. Если ей надо, чтобы он двигался в ней резкими толчками, сильно, быстро – он сделает это.

Ей надо это. И отчаянная, навзрыд, судорога ее тела кричит ему об этом.

– Вот теперь я согрелась. По-настоящему.

Петр не знал, что на это сказать. Потому что не мог понять, насколько серьезны эти слова Эли. И потому что понимать ему было нечем. Он обнимал ее крепко, прижимаясь подбородком к ее макушке. Если Эля хочет поговорить об этом – они поговорят. Но сам вызывать на этот разговор он ее не будет. Все кажется Петру пока еще невозможно хрупким. Включая Элю – несмотря на то, что сейчас она мягкая, горячая, влажная, податливая, как свечной воск, в его руках.

– Знаешь, я вот вообще не почувствовал никаких крошек в постели, – он слегка ерзает. – Ты что-нибудь сегодня ела?

– Нет.

– Эля!

– У меня не было аппетита. Но я пила чай. Два раза.

Петр вздохнул. Это категорически идет вразрез с выданными врачом рекомендациями.

– А сейчас… сейчас ты не проголодалась?

– Да, – неожиданно согласилась Эля. – Я проголодалась. Знаешь, чего хочу?

– Чего?

– Икры.

Прекрасно. Икра наверняка значится в списке для усиленного питания. Петр был почему-то в этом уверен.

– Сейчас закажем, – Петр сел на кровати и потянулся за телефоном.

– Нет, подожди. Не заказывай. Я хочу еще кое-чего.

– Говори.

А она молчит. Молчит и смотрит ему в глаза. Петр откладывает телефон.

Вот, собственно, и настал момент.

Прижать к себе. Крепко-крепко. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Вжать в себя так, будто хочется ее туда, в себя, внутрь, вобрать, забрать, спрятать там, чтобы больше никто и никогда не посмел причинить ей боль. Чтобы ничто плохое никогда не коснулось ее.

Это невозможно. В силу профессии Петр это отчетливо понимает.

Но так этого хочется.

Петр отвел от изящного женского уха прядь волос и тихо прошептал туда:

– Я тебя люблю. Ты же знаешь это, правда?

– Знаю, – после паузы прошептала она. – И знала… там. Если бы я этого не знала, я бы… я бы не дождалась.

Ее тело снова крупно вздрогнуло – словно отпуская совсем, разжимая ту страшную пружину, что держала ее. А потом Элина вдруг подняла голову – и крепко поцеловала его в губы.

– То, что я тебя ужасно люблю, тебе и так известно. Давай заказывать икру.

– И блины?

– И блины!

– Слушай, а, может… А, может быть, если ты себя нормально чувствуешь, то мы…

– Еще раз? Я согласна!

Петр рассмеялся.

– Еще раз – это само собой. Я подумал, что, может, на блины с икрой завтра съездим к моим родителям? Я блинов вкуснее, чем у нас дома, не ел.

– Сын ресторатора в блинах разбирается! – рассмеялась Элина. Петру ужасно нравился этот ее легкий смех. Такой же, как раньше. Она снова вернулась – его умница Эля. Теперь уже по-настоящему и совсем – его. – Я согласна! Только надо съездить ко мне домой, взять какие-то вещи. И… слушай, меня же ждут! – вдруг, словно окончательно проснувшись и вернувшись в реальный мир, воскликнула Эля. Она смотрела на Петра широко раскрытыми глазами. – Петя, я же должна была лететь… Меня же ждут. Ой…

– Давай так, – Петр привлек девушку к себе. – Сегодня мы об этом думать не будем. А завтра – завтра мы об этом подумаем. И все решим. Но, в любом случае, пока ты окончательно не поправишься – ни о каких поездках не может идти речи. А для того, чтобы быстро поправиться – ты должна хорошо питаться.

– Ты манипулятор, – прищурилась Эля.

– Да.

– И диктатор.

– Да, – снова согласился Петр. – А еще я твой любимый мужчина.

– Трудно с этим спорить, – Эля уткнулась лицом ему в шею. – Тогда пойдем хорошо питаться, любимый диктатор.

– Пойдем.

После сытного ужина – явно без соблюдения рекомендаций от доктора, но зато обильного, и с двумя чашками чая, Эля зазевала.

И спустя пять минут пригрелась в руках Петра и уснула.

Пётр смотрел в ее безмятежное лицо с легким румянцем. Снова мелькнуло перед глазами то ее лицо, когда он достал ее из погреба – синюшнее. И ледяной холод ее тела вспомнился.

Но это все в прошлом. Петр прижал спящую Элю к себе. Тёплая, мягкая, от волос пахнет его шампунем.

Что может быть лучше?

Невесомо поцеловав Элю в макушку, Петр осторожно встал. Ему сегодня еще надо насчет завтрашних блинов договориться.

Эля проснулась и, не открывая глаз, долго лежала, наслаждаясь телесными ощущениями. Телу было хорошо – тепло, мягко, уютно. Тело лежало в чистой постели под теплым одеялом, и тело обнимали.

Все так же не открывая глаз, Эля провела ревизию своего внутреннего состояния. Комок холода и ужаса ушел. Но нельзя сказать, что бесследно. Он оставил после себя кое-что. Какую-то пустоту. И потребность эту пустоту чем-то заполнить как можно быстрее.

И сейчас Эля чувствовала в себе эту жажду, даже жадность. Ничего не упустить. Жить здесь и сейчас. Каждое мгновение жить. Завтра может не быть. Мы не знаем, что ждет нас завтра. Но есть сегодня, и его надо выпить до дна.

Эля улыбнулась и открыла глаза. Сквозь шторы пробивался тусклый поздне-осенний рассвет. Эля немного поворочалась, но тяжелая рука на ее талии не двинулась, а за спиной продолжали мирно сопеть. И тогда Элина повернулась.

Петр, сонно вздохнув, откатился на спину. Но не проснулся. А Эля, опершись на локоть, принялась его рассматривать.

Даже не рассматривать. Она вглядывалась с какой-то жадностью в лицо Петра. Любимый человек красив совершенно по-особенному.

И нет ничего красивее, чем высокий открытый лоб, широкие темно-рыжие брови, крупный нос и покрытые темной щетиной щеки. Эля вспомнила, как удивлялась еще в самом начале их знакомства, почему у него темная щетина при рыжей шевелюре.

Интересно, а в другом месте с оттенком как? Не испытывая ни капли смущения, ни даже сомнения, Эля потянула одеяло вниз и вбок. Это же форменное безобразие, что она своего любимого мужчину в самом интимном месте до сих пор как следует не разглядела!