– Возражу, – с удовольствием принял на себя роль спарринг-партнера Кораблев. – Во-первых, у матери могли быть сбережения. У него вряд ли, а у матери – могли быть. Что же она, любимой сыночке не даст на то, чтобы он от полиции прятался? Это ж святое!

Петр хмыкнул.

– Логично. Узнай, что мы можем получить от банков по поводу снятия денег Поварнициной в последнюю… пару недель.

– Сделаю. Но у нас есть еще и во-вторых, Петр Тихонович.

– Офорты, – кивнул после паузы Петр.

– Офорты, – согласился Арсений.

– Думаешь, сумел так быстро сбыть? – усомнился Петр. – Не самый ликвидный товар – альбом офортов.

– Вообще не ликвидный. Но если у него уже был покупатель? – Кораблева было невозможно сбить с толку. – Если он целенаправленно шел за этим альбомом?

– А он поддельный…

– Ах, какая неудача!

Петр снова хмыкнул.

– Петр Тихонович, может, нам все-таки зарядить экспертизу икон? – неожиданно перешел на другой предмет Арсений. – А то проходят они у нас по делу – и без дела. Ведь в этой квартире, куда ни плюнь – все не то, за что его считают.

Петр хотел возразить, что про «все» – это преувеличение, а потом вспомнил вдову-девственницу – и возражать не стал. Вместо этого сказал другое:

– Экспертиза икон – это дело такое себе. Тягомотное. Надо оформлять выемку, организовывать хранение, привлекать внештатных экспертов. В общем, возни – выше крыши.

– Так что – не будем делать?

– Будем, – решительно ответил Петр. – Надо ж понять, как и, главное, зачем волос Поварницына оказался в сейфе с иконами, о которых никто не знал. Раз сам плакающий мальчик нам об этом поведать не хочет. Так что давай, приступай и тащи из болота бегемота.

– Есть!

– Слушай… – Петра вдруг озарила внезапная догадка. Точнее, проблеск памяти. – Погоди-ка…

Арсений с любопытством наблюдал, как шеф роется в своем смартфоне.

– Ну, точно! – Петр с победоносным видом захлопнул крышку футляра телефона. – Какой же ты молодец, что мне про иконы напомнил!

Арсений широко улыбнулся и даже слегка покраснел – похвалу он любил. А потом уточнил:

– А что с иконами и почему именно я молодец?

– У тетки моей юбилейная выставка через два дня!

– А-а-а-а… – что-то, а соображал Арсений шустро. – Та самая, которая эксперт по иконам?

– Она самая. И если бы я не пришел на ее выставку – меня бы съели. А ты мне напомнил!

– Да ладно, скажете тоже – съели! – расхохотался Арсений. – Зато теперь как удачно все складывается…

– Вот поэтому ты молодец! Меня не съедят, а я заодно выясню у тетушки, как бы ей посмотреть на иконы в частном порядке. Так в сто раз быстрее выйдет, а уж в достоверности ее мнения сомнений нет. Тем более что она… – Петр вовремя прикусил язык.

А ведь он чуть не ляпнул: «… тем более что она знает Элю». В общем-то, наверное, в этих словах не было никакого криминала. Кроме разве что «Эля» вместо официального «Элина Константиновна». Неужели он когда-то именно так ее называл? А сегодня ночью, перед самым финалом, шептал, задыхаясь: «Э-ля». У нее такое вкусное имя, сладкое на языке. Особенно если ты сам в этот момент в ней.

Так, стоп. Об этом думать на работе не надо. А надо думать о том, о чем ему стоило подумать сразу же, после их первого раза. Но Петр был так ошарашен произошедшим, что не подумал. О том, о чем стоило задуматься сразу.

О том, чтобы взять самоотвод по делу. Такая мысль пришла ему в голову с большим запозданием. И с уточнением: «Может, и надо, но не буду». Потому что у него теперь есть личная заинтересованность в том, чтобы найти убийцу профессора Конищева, найти пропавшие офорты – даже если они копии, и разобраться с иконами. Только после этого Петр может быть уверен, что Эле ничего не угрожает. А ведь именно эта личная заинтересованность является показанием к самоотводу. Но Петр так делать не будет. И если он не прав, если ошибается – это его выбор. Но разобраться с этим делом он должен сам. Надо просто соблюдать осторожность.

– Так что – тем более? – голос Арсения отвлек его от мыслей о процессуальных нюансах. – Продолжайте.

– Да так, – отмахнулся Петр. – В общем, поеду послезавтра на разведку. Эх… – он раскинул руки, потянулся. – Придется хорошенько побриться, нацепить костюм, достать из закромов «Ролекс».

– А у вас есть «Ролекс»? – изумился Арсений.

– И даже настоящий, – Петр щелкнул кнопкой чайника. – Батя на окончание школы подарил мне и брату. Он, по-моему, не верил, что мы сможем школу закончить и аттестат получить, на всякий случай нам уже техникум поприличнее подбирал. А тут вон оно что.

– Ой, наговариваете вы на свою семью, Петр Тихонович! – блеснул Арсений знанием профильного киноматериала. – Грех это!

– Да уж, поверь мне, скорее наоборот. Недоговариваю.

Петр и в самом деле недоговаривал. Мало кто знал, из какой он семьи. Ну, разве что про брата, работника прокуратуры, знали – такое утаить сложно, да и незачем. А о том, какое место в столичных деловых кругах занимает Тихон Аристархович Тихий – об этом сам Петр не распространялся. Это к его работе не имеет никакого отношения.

Но данное обстоятельство никак не уменьшало любви и привязанности Петра к своим близким. И как бы он ни ворчал притворно в присутствии Арсений – встречу с родными, а на юбилейной выставке у Софии Аристарховны Тихой – а, нет, это он по привычке, она же теперь Воробьева! – в общем, там будут все Тихие – вот эту встречу Петр предвкушал. Для этого можно и костюм напялить, и «Ролекс» из ящика достать, чтобы не посрамить честь семьи и порадовать любимую тетушку.

Эля принимала звонки с незнакомых номеров. По необходимости это делала. Программа анти-спама блокировала большинство нежелательных номеров, а что до остальных… После смерти Валентина Самуиловича на Элину свалилось многое, связанное с его делами, его знакомыми, его наследием – в широком смысле этого слова. Не брать трубку, когда ей звонят с номеров, не занесённых в адресную книгу ее телефона, Эля не могла себе позволить. Пока не могла. Она и телефон Валентина Самуиловича первое время держала включенным и отвечала на звонки. Это было ужасно тяжело. Но в последние дни телефон Валентина Самуиловича молчал. Наверное, пришло время его выключить. Окончательно.

– Слушаю, – Эля как раз сделала перерыв в работе. Ефимыч у противоположного конца стола разворачивал пакет с бутербродами и наливал из термоса чай – какой-то он с собой из дома приносил, травяной и особо целебный. За окном царствовал хмурый пасмурный новорожденный ноябрь. И работа сегодня не шла. Бывают такие дни.

– Здравствуй, Элечка, – отозвались из трубки женским и совершенно незнакомым голосом.

– Здравствуйте, – осторожно отозвалась Эля. Женщина на другом конце трубке явно ее знала. А вот Эля свою собеседницу – нет.

– Элечка, не знаю, помнишь ли ты меня. Я Воробьева. София Аристарховна Воробьева.

– Помню! – от неожиданности громко отозвалась Эля. А потом прокашлялась и добавила уже спокойнее. – Я вас помню, София Аристарховна.

Элина и в самом деле вспомнила эту женщину. Она недолго преподавала у них в училище, кажется, только один год. Была дружна с Валентином Самуиловичем. Читала их курсу основы иконописи – очень интересно и увлекательно читала. Но запомнила ее Эля отнюдь не поэтому. Эля помнила, как увидела эту женщину, как говорят, элегантного возраста, в первый раз – просто она шла навстречу Эле по коридору. А Элина замерла. Бывают такие лица… Эля потом, спустя годы, для себя определила, что это за лица. Их очень мало. Эля таких людей, как София Аристарховна, больше не встречала. Это человек, у которого лицо УЖЕ из бронзы. Идеальное литье – сразу для вечности. Но у Эли тогда, конечно же, зачесались руки – так ей хотелось это лицо повторить. В бронзе настоящей, попробовать посоревноваться с матушкой природой, изваявшей такое совершенство. Но она, разумеется, не решилась тогда – девятнадцатилетняя студентка – просить преподавателя позировать. Да и мастерства бы не хватило – какое там в девятнадцать мастерство? Но теперь Эля чувствовала, как от этого внезапного звонка у нее быстрее забилось сердце.