— Погоди-ка, ты нам даешь четыре тысячи монет? — проговорила она с мучительной силой.

Гумберт-Майдановский прикрыл лицо руками, его сотрясали рыдания. Лолита прикоснулась рукой к его кисти.

— Ты совсем уверена, что не поедешь со мной? Нет ли отдаленной надежды на то, что поедешь? Только на это ответь мне, — тихо произнес Гумберт.

— Нет, нет, душка, нет. Нет. Об этом не может быть речи. — Она встала с дивана и пошла провожать Гумберта к выходу. Шаркающей походкой шли сгорбленный старик и прекрасная в своей беременности молодая женщина…

Больше всего меня поразил финал спектакля. Минимум декораций — как сейчас принято в сценографии, — которые изображали тюремную камеру — нары, передняя стенка, окрашенная под бетон, с зарешеченным узким окошком. У окна в арестантской одежде стоит Гумберт. Он поворачивается лицом к зрителям:

— Когда я начал пятьдесят шесть дней тому назад писать «Лолиту», — сначала в лечебнице для психопатов, где проверяли мой рассудок, а затем в сей хорошо отопленной, хоть и порядком похожей на могилу, темнице, — я предполагал, что употреблю полностью мои записки на суде, чтобы спасти не голову мою, а душу. Посредине работы, однако, я увидел, что не могу выставить напоказ живую Лолиту. Я, может быть, воспользуюсь кое-чем из моей повести на закрытых заседаниях, но ее напечатание приходится отложить.

По причинам, которые могут показаться более очевидными, чем они есть на самом деле, я против смертной казни; к этому мнению присоединятся, надеюсь, мои судьи. Если бы я предстал как подсудимый перед самим собой, я бы приговорил себя к тридцати пяти годам за растление и оправдал бы себя в остальном. Но даже так Долли Скиллер, вероятно, переживет меня на много лет. Нижеследующее решение принимается мной со всей законной силой и поддержкой подписанного завещания: я желаю, чтобы эти записки были опубликованы только после смерти Лолиты…

Из глубины сцены в камере появляется Лолита. Повзрослевшая, беременная Лолита. Гумберт остолбенело смотрит на нее.

— Господа судьи! Вы можете глумиться надо мной и грозить очистить зал суда, но пока мне не вставят кляпа и не придушат меня, я буду вопить о своей бедной правде. Неистово хочу, чтобы весь свет узнал, как я люблю свою Лолиту, эту Лолиту, бледную и оскверненную, с чужим ребенком под сердцем, но все еще сероглазую, все еще с сурмянистыми ресницами, все еще русую и миндальную, все еще Карменситу, все еще мою, мою… Все равно, даже если эти ее глаза потускнеют до рыбьей близорукости и сосцы набухнут и потрескаются, а прелестное, молодое, замшевое устьице осквернят и разорвут роды, — даже тогда я все еще буду с ума сходить от нежности при одном виде твоего дорогого, осунувшегося лица, при одном звуке твоего гортанного молодого голоса, моя Лолита…

Произнося монолог, Гумберт подходит к Лолите, становится перед ней на одно колено, целует ее руки, обнимает набухший живот. Лолита в задумчивости гладит своими длинными пальцами его седые пряди…

Под шквал аплодисментов Гумберт-Майдановский поднимается с колен, берет Лолиту-Алю за руку и подводит к краю сцены на поклоны. С обеих сторон сцены выходят остальные актеры, занятые в эпизодических ролях. К сцене подходят благодарные зрители, вручающие цветы в основном Кириллу и Але.

После завершения поклонов в зале раздается голос администратора:

— Журналистов, присутствующих на премьере, просим пройти в малый зал на пресс-конференцию.

В конце концов я для руководства театра по-прежнему остаюсь московской журналисткой, корреспондентом популярной газеты «Купидон-инфо». Соответствующие корочки лежат в моей сумочке. Пойду послушаю своего кумира.

Достав из сумочки и прикрепив к своему вечернему платью фирменный блэдж с логотипом крупнейшей специализированной газеты страны, я решительно направилась в малый зал. Журналистов собралось вполне достаточно для областного центра — человек двадцать местной пишущей братии, съемочная группа ОРТ, репортеры местных телеканалов — чувствовался интерес к творчеству Майдановского, давно не радовавшего публику большими режиссерскими работами.

«Коллеги» уважительно глядели на мой блэдж — собкора в нашем городе «Купидон-инфо» не имела, следовательно, появление спецкора на премьере также свидетельствовало о внимании центральной прессы к местному театру.

Вопросы сыпались самые разнообразные.

— Ваша постановка — это ответ на «Лолиту» Виктюка?

— В искусстве нет дуэлей. У каждого из нас разный подход к роману и, следовательно, к постановке. Виктюк исследует запретный плод, я же хочу доказать, что Гумберт любит Лолиту и страдает без нее. Только и всего.

— Российский кинематограф не обращался к набоковской «Лолите». Не хотите ли вы восполнить этот пробел?

— Я учту это предложение. Если обстоятельства позволят, фильм по «Лолите» может иметь место.

— Постельные сцены в вашей инсценировке — дань моде или дословная передача содержания произведения?

— Вы предлагаете одеть Лолиту в бронежилет? (Смех среди журналистов.)

— Почему Лолиту сыграла школьница, а не профессиональная актриса?

— В советское время Джульетту играли сорокалетние — пятидесятилетние актрисы. Соответственно, столько же было и Ромео. Самой молодой и талантливой актрисе здешнего театра, которая могла бы сыграть эту роль, уже двадцать пять. Она, кстати, занята в дублирующем составе. А в первом играет талантливая девушка, одного — тринадцатилетнего — возраста с героиней постановки. Профессионализм определяется не специальным образованием или опытом возраста, а талантом. Думаю, вы убедились в мастерстве Алевтины.

— Родители девочки дали согласие на ее участие в этом спектакле?

Майдановский повернулся к Алевтине, сидящей по левую руку от главного режиссера театра Вадима Чебышева, ведущего пресс-конференцию:

— Алевтина Кирилловна, ты ответишь сама?

Я, довольно безразлично слушавшая предыдущую часть пресс-конференции, вздрогнула: Алевтина Кирилловна… Совпадение или?..

Юная девушка, успевшая переодеться в модный кожаный черный строгий костюм, взяла протянутый Чебышевым микрофон.

— Когда папа около года назад предложил мне эту роль, я очень испугалась. В драматической студии нашего городского Дворца творчества юных я уже сыграла много ролей — Снегурочку, Герду, Золушку, но такая сложная и многоплановая — мне досталась впервые. И без папы я просто бы не справилась. Девушка встала со своего кресла, подошла к Майдановскому, обняла его, чмокнула в щеку. — Спасибо, папа!

Надо ли говорить, как засуетились телеоператоры и фоторепортеры! Представляю, какой заголовок придумает для своего репортажа о премьере корреспондент местной «желтой» газеты, называвшейся весьма символично — «Волжский бульвар»: «Отец и дочь в одной постели» или еще хлеще — «Кровосмешение на сцене», «Грехопадение Мастера»!..

А Кирилл между тем хитро посмотрел в мою сторону… Когда пресс-конференция закончилась и ее участники стали спускаться в зал, я встала у прохода, чтобы подождать Кирилла. Его и Алю долго не отпускали взявшие в плотное кольцо «борзописцы», как не всегда справедливо, но для большинства верно называю я своих «коллег». Шедший мимо Чебышев, заметив меня, остановился:

— Добрый вечер! — он поцеловал мне руку. — Давно не было видно в театре.

— Дела, дела… — неопределенно отмахнулась я.

— Их ждете? — главреж показал глазами на героев дня.

— Жду. Более того, собираюсь украсть! — честно выдала я свои планы художественному руководителю театра.

— Только через мой труп, Надежда Александровна! — Чебышев попытался изобразить этюд «Александр Матросов закрывает своим телом амбразуру вражеского ДОТа», загораживая проход. — Конечно, вы имеете на них полное право сегодня, премьера без вас просто бы не состоялась, мы давно бы оплакивали Кирилла, но не губите традиций русского театра, идущих из глубины веков, — обмывать премьеру обязательно! А какой же премьерный банкет без ведущих актеров?

Я не успела ничего возразить. Продираясь сквозь толпу журналистов, к нам спешили Кирилл и Алевтина.