Пример города технического хаоса и перепроизводства, города победивших человека вещей представляет собой перформативное пространство, в котором разворачиваются события киносценария Льва Лунца (1901–1924) «Восстание вещей» (1923 г.)[7]. Как и у Гидони, действие у Лунца происходит в 1950 г. в некой островной республике. Здесь появляется ледяная женщина-машина, одушевленные и неодушевленные герои, читатель становится свидетелем обсуждения запроса в палате депутатов о новых секретных вооружениях. В киносценарии наряду с элементами поэзии футуристов (например, озвучивание языка вещей в виде звуков, щелчков, свиста и пр.) присутствует и использование библейских ассоциаций и эсхотологических мотивов[8], что отсылает к популярным синематографическим решениям того времени. Впрочем, Лунц опередил свое время: в его киносценарии ожившие предметы – мебель в комнате, автомобили на дорогах несут смерть героям, что в западном и американском кинематографе нашло отражение лишь после 1970-х годов. Формулируя постулат «Вещи не могут сами…» один из героев приходит к выводу о необходимости нового человека для управления вещами, не духовного лидера, но и не машины, но человека, который найдет баланс между эмоциями и порядком. Он резюмирует: «Так сделай с Катрионой новых людей и правь вещами! Не пускай тех, старых… Новых людей создай… Точных, спокойных. Чтоб не было крови, убийств, беззаконий!». Проблема конструирования нового человека интересовала в те годы, как философов, так и писателей. Эксперимент по созданию нового общественного строя в советской России давал уникальный материал и для безграничных фантазий на тему человека будущего[9].

О духовном мироустройстве будущего общества жарко спорили многие авторы-беженцы из России. Гонения и погромы обусловили одновременное присутствие двух тенденций в беженстве: секуляризации вплоть до разрыва с собственной религиозной традицией и роста интереса к новым религиозным учениям, философским концепциям и утопиям, популярным в Европе. Залман Шнеур (наст, фамилия Залкинд, 1887–1959), еврейский писатель и поэт, всю жизнь писавший на идише и иврите, был учеником известных еврейских писателей – у Х.Н. Бялика он брал уроки Талмуда, у Ш.Л. Гордона он работал редактором детского литературного еженедельника «Олам катан» (1901–1905) и, наконец, у И.Л. Переца он был переписчиком. Шнеур вбирал в себя не только знания, но и культурные пласты разных стран: в Сорбонне он слушал лекции по литературе, философии и естествознанию, в Берлине – изучал медицину и работал в редакциях газет и журналов на идише; дороги странствий вели его через многие города Европы, США и Северной Африки; умер он во время поездки в США и нашел вечный покой в Израиле. Последний раздел его единственного опубликованного в Берлине в 1923 г. сборника на русском языке «Рассказы» (авторизованный перевод И. Шехтмана[10], издательство С.Д. Зальцмана) назван «Из мира видений» и имеет подзаголовок «Из «Книги о космосе». Возможно, автор готовил сборник с данным названием, который так и остался неизданным. Рассказы, входящие в вышеназванный раздел («Вначале», «И было завершено», «Царица Свобода», «Моя тоска», «Время») представляют собой мистико-фантастические тексты, написанные белым стихом, по музыкальности текста напоминающие строки Андрея Белого. Это чистая абстракция мира и человеческого бытия. В данное издание включены три рассказа («Вначале», «Моя тоска», «Время»). Шнеур использует метафору одушевления неодушевленного (тоски, времени, свободы), обращаясь к Тоске и Времени, как к живым сущностям, эпическим языком молитвы. Автор ощущает бег времени, слышит его шум (вспомним вышедший в 1925 г. сборник автобиографических очерков Мандельштама «Шум времени») и говорит со Временем. По насыщенности и мистической возвышенности тексты его «видений» похожи на мифологические отступления романа «Гренадирштрассе» (1931) уже упоминавшегося выше выходца из известного хасидского рода Фишеля Шнеерсона. Его роман, повествующий о жизни еврейских эмигрантов в Берлине, был написан на идише и годом позже опубликован в Варшаве. Автор увлекает читателя в мир личных переживаний, утопических образов и мистики. Париж и Ницца, Копенгаген, Варшава, Вена, Бремен, Висбаден и Гамбург становились перевалочными пунктами, бивуаками, многих эмигрантов, которые в страхе перед растущим антисемитизмом покидали Европу, уезжая в США, подмандатную Палестину, Аргентину, Австралию и др. Стихотворение Мандельштама «Концерт на вокзале» (1921 г.) – лучшая иллюстрации голоса времени той эпохи:

Письма, стихи, дневники и литературные произведения эмигрантов содержат немало свидетельств этой уникальной музыки памяти, анданте и аллегро лиловых теней, аромата ветки сирени, запаха снега, прощального взгляда. Но самое значимое место в пространстве памяти занимали у большинства эмигрантов воспоминания о революции, трагедии гонений и утрат. Отсутствие ощущения себя в море драматических будней беженства приводило авторов к капсулированию в темах прошлого либо в пространстве утопического макромира, когда победившие красные захватывают не только новые страны, но и целые планеты. Освобождение от красных представлено разнообразными фантастическими способами, которые изобретают гениальные ученые, спасающие Россию (или человечество): всевозможные «лучи смерти», яркие взрывы, испепеляющие власть большевиков, можно встретить у ряда авторов-эмигрантов (например, «Перст Божий. Гибель российской коммуны: Фантастическая повесть» П.П. Тутковского (Новый Сад, 1924), «Диктатор мира: Роман будущего» А. Ренникова (Белград, 1925)? «Пугачев-победитель: историко-фантастический роман» М.К. Первухина (Берлин, 1924), «Похитители огня» В.Я. Ирецкого (Берлин-Лейпциг, 1925). Интересно, что наряду с ожидаемым крушением коммунистического мира в отдельно взятой России или по всему миру или даже на острове коммунистического рая (см. Например И.Ф. Наживин «Во мгле грядущего»), авторы-эмигранты видели успешный исход борьбы с большевизмом сквозь призму исконно-русского сознания. Так, роман П.П. Тутковского завершается великим молебном патриарха и утверждением православной монархии, повесть И.Ф. Наживина «Круги времен» – уничтожением коммунизма в России в 1947 г. и воцарением в Европе (!) русского князя. В романе будущего «Диктатор мира» А.М. Ренникова Россия не только восстанавливает монархию, но и противостоит всем странам Запада. Этот же исход видит П.Н. Краснов, осужденный в 1947 г. решением Военной коллегии Верховного суда СССР и расстрелянный в Москве по делу «красновцев». Главными героями его романа «За чертополохом» (1922) становятся уже потомки эмигрантов, т. к. роман адресован новому поколению, которому завещано освободить Россию.

Считающийся классикой советской фантастический литературы, роман «Аэлита», А. Толстой начал писать в 1921 г. находясь в эмиграции, в Берлине. В сюжете романа отразились все мотивы, которые волновали эмиграцию: здесь и революция, и ответственность интеллигенции, гибель цивилизации и исход, противопоставление новой России западной Европе.

Ориентация на «исконно-русское разрешение» мировых конфликтов, присущая авторам русской эмиграции, впрочем, не была специфическим «русским взглядом». Германские авторы 1920-1930-х годов видели будущее мира сквозь призму их локальных национально-консервативных взглядов: в их произведениях Германия снова превращалась в великого лидера техники, политики и мировой истории; этому предшествовали катастрофические разрушения, политические и социальные конфликты, которые вели к гибели людей в результате воздействия гипнотического оружия и к возникновению нового государства Атлантис со столицей Ной-Гамбург[12]. По подсчетам литературоведа Кристины Платт только в Германии в эти годы было опубликовано 400 футуристических романов. Во французской литературе жанр антиутопического романа открывает Эмиль Сувестр книгой “Le Monde tel qu'il sera” («Мир, каким он станет») (1846). Роман описывал мир в 3000-м году, в котором не существует более чувств, литературы, воспроизводство человека происходит только искусственным путем[13]. В Англии вышли антиутопии «Грядущая рада» Бульвер-Литтона (1870), «Через Зодиака» Перси Грега (1880), «Машина останавливается» Э.М. Форстера (1911) и др.[14] Среди европейских авторов, которые оказали влияние на развитие русскоязычной утопии следует также отметить Герберта Уэллса, Анатоля Франса и Джека Лондона.