„Мы будем безумствовать. Не так ли мой милый?“

„Ну, конечно.“

Губами — безумный — он стал ей плечи и шею ласкать, нежно и долго.

Покорно-послушная, она ласке его отдавалась. С желанием растущим новой ласки и новых объятий, сладострастных и нежных. А после, засыпая в объятиях мужчины, она точно сквозь сон, точно в кошмаре сказалась : „Мне страшно было сегодня. Все утро стреляли. Я спряталась в погреб. Мой милый, хороший.“...

У самой пристани — торговля. Шумная, обычная. Арбузы. Яблоки. Дыни.

Масло. Хлеб. Много дичи: кур, уток.

Шум. Ругань.

Арбузник, ловкий мужик. Саратовский. Сидит в широкой лавке. Сплошь заваленной сверху темными арбузами.

„Эй, граждане. Приходите, поглядите: Только рупь за арбуз. Прекрасный арбуз, лучше снаряда. Что тебе голова комисара!“

Общий хохот. Красные солдаты тоже смеются.

Их четверо. В форме обычной. Щелкают семечки.

В лавку лезут покупатели. Приценивают. Пробуют спелость арбузов.

„А как же, хитрая ты башка, пробрался сюда из Саратова! Ведь сказывают, нельзя ни пройти, ни проехать?“

„Что не гоже для собаки, то чудесно для орла.“

„Они действительно не пущают: да только ночью кому не охота спать. Вот и выходит на поверку, что ночью все спят. И белые и красные. А я не дурак, — ночью заставу то и проезжаю. Шмыг да и мимо.

„Граждане. Покупайте арбузы. Товарищам скидка!“ Снова хохот.

Тут-же две бабы сцепились друг с другом. Их спор скоро переходит в драку, к великому удовольствию праздной толпы.

„А ну ка, — задай ей. Будет она тебя обижать.“

У деревянного моста, против общественных бань — собака неистово лает. Рыжая. Пушистая.

Прохожие, разные, идя мимо у моста, останавливаются .

„Пошла вон, проклятая.“

Собака отбегает в сторону. Но скоро, снова возвращается на прежнее место и снова неистово лает.

„Тутотка дело не спроста,“ замечает подошедший хозяин собаки. Замызганный мужичонка. Сапожник. Он, задумчиво, чешется.

„Никак, сказывают, сюды заряд угодил“.

„Так ты думаешь что она станет по снаряду лаять? Нашел дуру“ обижается за собаку сапожник.

„Глянька, под откосом, никак что-то белеет.“

„Ан и в правду“.

Сапожник спускается по откосу,разрывает песок. Наклоняется.

„Э! Батюшки! Да здесь чья-то рука. Да с пальцами. Как есть человеческая.“

Он поднимает обсыпанную песком руку и показывает зевакам.

„Посмотри-ка, Петрович, нет ли чаво еще в песке. Може голову найдешь. Все же легчее будет опознать человека.“

Сапожник тщетно ищет.

„Нет,не видать.Видимо голова в реку скатилась.“

„Ну, ладно, буде! полезай на верх! Идем выпьем по чарке. Штожь. Одно утешение!!“... Уходят. Собака по прежнему лает.

К девяти часам город стихает.

Люди расходятся по домам. Ставни запираются.

Только сторожа ночные будят тишину приволжского города своими колотушками. Огни потушены.

Издали за городом раздаются оружейные выстрелы.

Редкие и глухие. Где то поет соловей.

Жизнь идет...

Заседание Совета шло вяло и уныло. Обсуждались вопросы неважные и мелкие.

В зале стоял шум голосов. Члены Совета — одни тихо, другие громко говорили друг с другом. И тщетно председатель просил, умолял дать тишину заседанию.

Ей тоскливо... Этот шум, духота и дым табака ежедневно обычные. Эти споры — всегда об одном. Ей надоело...

И закрывши глаза, она вспоминает прошлый год. Прошлое лето...

Крым. Много солнца. И море. Вечера полные неги и страсти. Кипарисные рощи, лучше других умеющие сказку любви рассказать... Ласка мягких губ...

Она вздрагивает... Открывает глаза. Что? Нет, все попрежнему. Заседание идет. Попрежнему — вялое, скучное.

Он приходил к ней. Смелый и нежный. О, он умел целовать. И ласки заветной изгибом ее пугал. И она смущалась. Впервые после многих мужчин, поняв силу страстного тела... А может быть годы пришли. Стала жаднее счастья тела искать. Может быть...

Звонок. Председатель сердито звонит.

— Товарищи. Тише.

„Нет, это глупо. Надо взять себя в руки.Не время мечтать о любви. Есть великое дело — народное. И великий любовник — восставший народ... Надо взять себя в руки.

Целый год отделяет сегодняшний день от Крымских ночей.

Целый год. Работа, политика. Снова работа. Целый год вне любви. И это было легко. Но сейчас,— сейчас ведь весна, раннее лето...

Ясно, отчетливо помнится вечер в Крыму. Тихий и нежный. Сидит на скамейке. Чу, слышны шаги. Чьи? Разные... Он подходит сзади и губами ласкает открытую шею... Открытую. Как хорошо... Усы щекочут нежную кожу. Остро и жадно. Хочется страстно, чтобы губы его...“ Ах.

„Товарищ комиссар. Товарищ комиссар, слово за Вами.“

Она смущена. В чем дело. Ах да. О налогах. Отлично. Она согласна с докладчиком.Надо взыскать с буржуев крупный налог. Чем скорее,тем лучше. Вот все. Ей больше сказать нечего. „Голосуем проект“. Председатель звонит. Долго. Упорно.

За? Все. Против? Никто. Проект принят.

Заседание закрыто.

„Товарищи, стойте. Помните завтра пленум. Должны быть все члены. Иначе взыщем с виновных денежный штраф.“

Ух. Какая тоска. Пора по домам...

Вышла на площадь. Тихо. Славно. Лунная ночь.

Не слышно трамваев звонков. Шум колесный умолк... Бульвары пустеют. Только нежные пары, обнявшись бродят взад и вперед. Сидят на скамейке. Целуются долго, лаская друг друга.

И всюду стоит легкий шелест любви. Весенний. Летне-весенний. Этот шелест любовный — тревожит деревья — холодно-бесполые, мешают им спать...

„Хорошо на бульварах. Легко дышится среди этой весенней любви. Так не хочется идти куда-то к себе, в неуютно безлюдные комнаты. Хочется ласки...

„Это нелепо. Надо идти, к себе, на квартиру“.

Она поправляет пенсне. Серьезная, строгая, с портфелем. Черным. Полным бумаг. Ускоряет шаги... Скорее... Мимо этих весенних бульваров...

„Pardon. Сударыня, извините. Вас проводить. Вы так хороши. Ваши глаза...“

„Что такое? Оставьте меня...“

Но голос приятный и нежный. Кто он. Она обернулась. Немного сердясь на себя...

Это глупо, чисто по женски!

Она улыбнулась слегка, незаметно.

О. Он красивый. Стройный. К тому же бритый. Она не терпит небритых мужчин.

„Оставьте меня. Слышите.“

А сама ловит себя на желаньях, неясных, желаньях тела.

Сказала. Пошла.

Он за нею.

„Не сердитесь. Позвольте сказать несколько слов“. Она молчит. Продолжает идти. Попрежнему скоро.

„Вы должны ведь понять. Летний вечер. Я одинок. Мне тоскливо. Я молод. Хочется ласки, участия. Я увидел, скорее почувствовал Вас. Вашу душу. Меня потянуло за Вами. Разве можно меня обвинить в дерзости. В грубом нахальстве. Почему нельзя просто подходить к людям, к тому, кто кажется близок?

„Сударыня“.

„Ну. Ну что?“ Она согласилась, что нужно быть иногда выше условностей...

Они стали болтать. Идя рядом по просвету бульваров. Сначала чужие друг другу, они искали в другом черт неприятных. Вскоре, перестав быть чужими — нашли общий язык слов, настроений.

Говорили о многом. О себе, о других.

„Вы кто?“

„Я — он замялся, я бывший студент.“

„А. Почти как я. А я только в прошлом году кончила курс. Вы юрист, не так ли?“

Идя по Таганке, она,точно что-то вспомнив, остановилась и серьезно-строго спросила!

„Но Вы. Вы — конечно, коммунист?

„Да, да, конечно. Поспешно ответил он. Я коммунист. Только не здешний. Я в партию вписан в городе Туле.

„Ну, это неважно. Я очень довольна.

„Почему?

„Ах, я так ненавижу всю эту интеллигентскую слякоть. Как много вреда она приносит народу.