Тогда Чарльз Элиот, попечитель Гарвардской высшей медицинской школы в Шанхае, предложил собственное реше­ние: основать лишь медицинский колледж, который бы стал в Китае очагом распространения западной науки в целом. В данном случае механистическая идеология, не теряя своей во­инствующей сущности, в который раз проявила способность внедряться постепенно, хитроумно, без лишнего шума, объе­диненными усилиями ученых, просветителей и состоятель­ных промышленников, вознамерившихся установить интел­лектуальное господство в мировом масштабе.

План Элиота сработал. Китайское правительство одобрило создание Пекинского медицинского колледжа под покро­вительством фонда Рокфеллера. Тем временем д-р Уоллес Баттрик (Wallace Buttrick), директор вновь сформированного Рокфеллером Китайского департамента здравоохранения, провел переговоры с уже существовавшими больницами при протестантской миссии в Китае, дав согласие на оказание им финансовой помощи, а по существу подкупив их.

В 1928 году фонд и другие благотворительные учреждения Рокфеллера подверглись перестройке, отразившей воз­росшую роль научных исследований. Все программы, «имею­щие отношение к расширению запаса знаний человечества», были переданы Фонду Рокфеллера, реорганизованному та­ким образом, что теперь он подразделялся на пять секторов: всемирного здравоохранения, медицинских, естественных, общественных и гуманитарных наук.

Перемены затронули и высшее руководство: президентом фонда стал ученый, доктор физико-математических наук Макс Мейсон (Мах Mason), бывший ректор Чикагского уни­верситета. По словам Рэймонда Фосдика, Мейсон уделял «особое внимание структурному единству новой стратегии фонда, деятельность которого должна идти не по пяти раз­личным направлениям в соответствии с числом секторов, а со­ставлять, по сути, единую программу изучения человеческого поведения, его механизмов, и установления над ним контро­ля». Можно сделать вывод, что проводившиеся Блэком иссле­дования пекинского человека полностью вписались в откро­венно сформулированную задачу, поставленную перед Фондом Рокфеллера и перед большой наукой в целом: взять поведение людей под контроль ученых.

Заручившись финансовой поддержкой исследовательской лаборатории эры кайнозоя со стороны Фонда Рокфелле­ра, Блэк возобновил свою разъездную кампанию по по­пуляризации пекинского человека, а затем вернулся в Китай. Там, в Чжоукоудяне, раскопки вяло продолжались, но ника­ких новых открытий, связанных с синантропом, они не при­несли. Энтузиазм изыскателей заметно поубавился.

И снова в самом конце сезона, первого декабря, Пэй Венчжун (Pei Wenzhong) сделал поистине историческое откры­тие. Позднее он писал: «Я обнаружил практически полностью сохранившийся череп синантропа. Он был частично занесен песком, а частично вмурован в материнскую породу, так что изъять его оказалось относительно несложно». Пэй промчался на велосипеде 25 миль до лаборатории, где и представил череп Блэку.

Открытие Блэка стало сенсацией. В сентябре 1930 года в Пекин прибыл сэр Грэфтон Элиот Смит для осмотра места раскопок и ископаемых находок. Во время пребывания Смита в Китае Блэк уговорил его организовать блиц-турне по Аме­рике с пропагандой пекинского человека. Затем Смит уехал и, судя по результатам, задачу свою выполнил великолепно. В декабре Блэк отмечал в весьма откровенном письме д-ру Ген­ри Хьютону, директору Пекинского медицинского колледжа, проводившему отпуск в Америке: «Я бы постоянно ходил с ба­гровой физиономией, если бы всякий раз краснел при мысли о той беззастенчивой рекламной кампании, которую я задумал, а Смит блестяще организовал».

Обретенная таким способом известность обеспечила Блэку постоянный доступ к финансам Фонда Рокфеллера. Вот что он сообщал сэру Артуру Киту: «Вчера мы получили от Элиота Смита телеграмму: он в добром здравии возвратился домой после своего весьма напряженного вояжа. Как это ему свойственно, он воистину не щадил себя, работая на благо ве­домства по геологическим изысканиям и кайнозойской лаборатории, и после организованной им в Америке рекламы синантропа на следующий год мне будет относительно легко го­ворить с руководством о дополнительном финансировании».

Для пропагандистов теории эволюции пекинский человек возник очень вовремя: всего несколькими годами ранее со­стоялся один из самых шумных в мировой истории процессов. Тогда суд штата Теннесси признал некоего Джона Скопса (John Т. Scopes), преподававшего эволюционное учение, ви­новным в нарушении закона штата. Ученые жаждали реван­ша и горячо приветствовали любое новое подтверждение тео­рии эволюции человека.

Затем случился казус с доисторическим обезьяночеловеком под названием Hesperopithecus, якобы воссозданным учеными на основании одного-единственного зуба, похожего на человеческий и обнаруженного в штате Небраска. К стыду деятелей науки, которые представили человечеству его пред­ка, выяснилось, что зуб принадлежал ископаемому кабану.

Тем временем явно затянувшиеся споры и сомнения от­носительно Pithecanthropus erectus Дюбуа также требовали разрешения. Так что столь важное открытие явилось настоя­щим подарком сторонникам эволюционного учения, оказав­шимся перед лицом серьезной внешней угрозы и раздирае­мым внутренними противоречиями.

В 1931 году впервые появились сообщения о широком при­менении в Чжоукоудяне огня и хорошо обработанных орудий труда из камня и кости. Необычным было то, что раскопки в Чжоукоудяне систематически проводились весьма компетентными исследователями еще с 1927 года, однако со­общений об огне или орудиях труда от них не поступало. Так, Блэк в 1929 году писал: «При исследовании многих тысяч ку­бометров отложений из этого источника не было обнаружено каких-либо признаков существования творений рук челове­ческих или применения огня». Прошло всего два года, и вот уже другие изыскатели, в том числе некий Анри Брейль (Henri Breuil), оповещают об обнаруженных в тех же самых местах толстых слоях пепла и сотнях каменных орудий труда.

Судя по всему, новые находки 1931 года в Чжоукоудяне привели в замешательство Блэка и его коллег, поставив их пе­ред необходимостью предъявить какое-то объяснение тому, каким образом от их внимания ускользнуло столь важное сви­детельство. Было заявлено, что они и ранее отмечали призна­ки применения огня и наличия орудий труда, но из-за отсут­ствия уверенности о них не упоминали.

Объяснений того, почему Тейяр де Шарден, Блэк, Пэй и другие исследователи не сообщали о многочисленных наход­ках орудий труда и следов огня в Чжоукоудяне, существует по меньшей мере два. По их собственным словам, они упусти­ли эти свидетельства из виду или не сочли нужным сообщать о них, так как те были недостаточно достоверными. Второе объяснение сводится к тому, что все они были прекрасно осве­домлены об орудиях и следах применения огня еще до сооб­щений Брейля и преднамеренно это скрыли.

Но зачем? Дело в том, что во время раскопок в Чжоуко­удяне следы огня и наличие каменных инструментов счита­лись безусловно достоверным доказательством присутствия в местах их обнаружения либо Homo sapiens, либо неандер­тальцев. Согласно Дюбуа и фон Кенигсвальду, на Яве, в мес­тах предполагаемого обитания Pithecanthropus erectus, не бы­ло обнаружено ни каменных инструментов, ни следов огня. Экспедиция Селенки сообщала об остатках кострищ в Триниле, но широкой огласки эта информация не получила.

Итак, вполне возможно, что первые исследователи Чжоукоудяня намеренно не стали сообщать об обнаружении ка­менных инструментов и следов огня. Скептики могли припи­сать их употребление каким-то современникам синантропа, стоявшим на более высокой ступени физического и культур­ного развития, а это могло лишить его статуса неизвестного ранее и важного звена в цепочке предков современного чело­века.