Эльмар ввалился домой к Паулю ночью, сбросил с себя пальто, вытянул из петлички пиджака цветок, зашвырнул его в угол.

— Осточертело, Пауль, — объяснил он приятелю. — Третий день вожу по ресторанам и паркам эту художественную натуру Эстер Тийвел.

Он заходил по комнате чем-то раздосадованный.

— О женихах — ни звука. Придется теперь тебе, Пауль, заявиться к ней. Предлог найдешь.

— Я что-то не знаю такого предлога, чтобы ни с того ни с сего женщина начала исповедоваться в своих женихах…

Эстер Тийвел приняла молодого визитера в своей мастерской, из окна которой открывался вид на руины монастыря святой Биргитты. Эстер, сохранившая в эту морозную пору темный загар, яркая шатенка со слегка выпуклыми глазами, придававшими ее лицу выражение легкого удивления, и в самом деле удивилась:

— Кто у нас бывал? Зачем вам это, товарищ… товарищ…

— Пауль Удрас, — представился Мюри и быстро добавил: — Я хочу помочь, мадам, или простите, мадмуазель Тийвел, больному человеку. Он прикован к постели. Разыскивает своих университетских друзей. По его словам, встречался с ними в этом доме…

…Вернувшись к себе и встретив вопросительный взгляд Эльмара, Пауль отчитался о своем визите:

— А она сразу прониклась сочувствием к больному. Мы перебрали гостей трех поколений. Дом этой семьи был полон друзей. Как говорят, открытый дом. Она не употребляла слова «жених», но дала ясно понять, что по крайней мере три человека до войны были ей особенно близки. Один из них — архитектор Отто Сангел, второй — врач Калью Ояла… А третий — ты ни за что не угадаешь — Ивар Йыги, которого мы с тобой видели в Выру. Тройное сальто.

— А теперь я возьму реванш, — сказал Эльмар. — Удалось очертить круг знакомых Эстер. Между прочим, люди с положением, один референт министра, другой — заместитель начальника управления сельхозкооперации. Тоже Сангел.

— Не намекай на утечку информации через Эстер Тийвел, — запротестовал Пауль. — По-моему, у нее вполне советские взгляды на жизнь. А как связать твои наблюдения с тем, что во время оккупации Эстер Тийвел послала к черту приглашение главного директора марионеточного самоуправления? Мяэ надумал ее привлечь к оформлению театра по случаю дня рождения фюрера. Согласись, такой отказ мог кое-что повлечь за собою…

Просматривая через несколько дней донесения подчиненных, генерал Кумм с интересом задержал в руке один рапорт, обвел несколько абзацев красным карандашом, попросил сидевшего в кабинете Пастельняка:

— Павел Пантелеймонович, вызовите ко мне начальника контрразведывательного отдела. Широко мыслят наши молодые товарищи, широко… За какую-то неделю сделали для нас не только словесный, а я бы сказал, идеологический портрет интересующей нас Эстер Тийвел. И женихов ее превосходно описали.

Отложил рапорт, что-то вспомнил:

— Как там ваша подопечная Лауба-Вессарт?

— Появляется в Таллинне. Круг объектов пока сужен. Дома подруг, школы, несколько дамских салонов. Результаты пока нулевые.

— И нуль — цифра, — со значением сказал министр. — Кроме того, вашу подопечную инорезидентура уже приметила. Только что перехвачено очередное донесение Диска к Тесьме. Одна фраза звучит так: «Нас разыскивает якобы посланная ушедшим от нас Багровым Лауба-Вессарт, она же племянница осужденного Петроградской губчека Вессарта. Жду инструкций».

— Быстро сработали, — развел руками Пастельняк.

— Ну, раз она для них Племянница, — предложил генерал, — будем ее называть Переводчицей. Как-никак двумя языками владеет. И еще, Павел Пантелеймонович, уточните у редактора «Советской Эстонии», я слышал, они собираются изложить дело шпиона Вессарта в Петрограде. И в выруской газете собирались об этом писать. Нас интересуют сроки и характер публикации. Возможно, статья и нам сослужит пользу.

У Альвине не выходило из памяти побелевшее лицо Артура, его расширенные зрачки в минуту их прощания. «Я и не знал, — глухо сказал он, — что моя жена… в общем такая сильная». «Имей в виду, — предупредила она, — тебя могут проверить и проверят. Теперь от твоей силы и выдержки зависит моя жизнь. Повтори, как ты вылез из окружения».

Легенда была проработана тщательно, ее рассматривали со всех сторон опытнейшие контрразведчики, «прокол» находили лишь в том, что хутор, который велел поджечь Тыниссон-Багровый, «загорелся» двумя днями позже ликвидации банды. Но решили, что кто захочет убедиться в факте поджога и обнаружит обугленную овчарню, не станет уже скрупулезно сверять даты.

Формальным поводом для приезда Альвине Лауба в Таллинн явился месячный семинар учителей начальных школ, на который уезды направили своих лучших педагогов. План для Альвине был разработан тщательный. Семинар, визит к одной из подруг, по дороге — два-три магазина, и только. Где можно — пояснять, что она из Михкли. Изредка интересоваться, разрешается ли наследникам владельцев иностранных вкладов переводить последние на свое имя.

Проходил день за днем, ее не примечали. В дамских ателье Альвине начала подавать небольшие реплики с обязательным зачином: «Михкли не Париж, но и у нас хотят модно одеваться». Название местности, которое из-за недавних налетов Тыниссона-Багрового и Жигурса-Румянцева в эти дни было у всех на устах, пугало и настораживало.

Пауль, заглянувший в поздний час в общежитие к Альвине, подбодрил ее, объяснил, что не следует ожидать от противника немедленной реакции.

— Апрель уже звенит в воздухе, — тоскливо протянула Альвине, — мои ребята диктанты должны писать, яблони на хуторе подкормки просят, а я по Таллинну брожу, будто странница…

— Бродите, любуйтесь таллиннской стариной, — сочувственно сказал Пауль. — Завтра приезжает из отпуска мой друг Мати. Вы будете держать с нами связь через него.

Пауль не добавил, что у Мати в друзьях добрая половина молодых продавцов, кулинаров и обслуживающего персонала кафе и закусочных столицы, куда он полтора года назад, еще до прихода в органы безопасности, был переведен на комсомольскую работу. В задуманной операции это немаловажный фактор.

Сведения от учительницы по-прежнему поступали неутешительные. Никто к ней интереса не проявлял. Не зная, куда себя деть, она начала заходить в музеи. Апрель выдался ветреным, много по улицам не походишь.

Принеся Паулю очередной отчет, Мати однажды сказал:

— Сегодня один пижон тянул глинтвейн, а сам глаз не сводил с учительницы — она пообедала в «Лайне».

— Пижон мог пялить глаза от пустого любопытства, — охладил его пыл Пауль.

— А мог и по заданию.

Пастельняк вызвал к себе Мюри:

— Звонили из Выру. Завтра в газете появится статья о деле Вессарта и уроках из него. Нельзя ли нам извлечь из этого побольше пользы?

Комбинировали, прикидывали так и этак, но сошлись на том, что придется ожидать ответного шага противника.

— Эх, проследить бы нам, кто ухватится за этот номер! — помечтал Пауль.

Анвельт задумчиво сказал:

— Многое вертится вокруг Ратушной площади. Люди Рихо Рандметса, напившись, болтали, что коронуют Эрику на Ратушной площади… Обед в «Лайне», где учительницу, по данным Паоранда, фотографировали… Мы могли бы оставить одну газету у гардеробщика в «Лайне», вторую — на прилавке аптеки магистрата… Там всегда полно людей. Проследить путешествие номеров газеты будет трудно, но возможно…

На другое утро Эльмар Вяртмаа уже вернулся с несколькими экземплярами районной газеты. Статья была написана так, что можно было предположить: Альвине Вессарт имеет отношение к нечистым делам своей родни.

К вечеру были получены первые данные о странствиях газет. Экземпляр, который лежал на стойке у швейцара в кафе «Лайне», попал в руки музейного сторожа, но, по всем данным, этот человек далек от политики. Номер, что был в аптеке, взяла пожилая уборщица. Фармацевту показалось, что у женщины в руках был пакет с сельдью, и ей явно нужна была более надежная обертка. Уборщицу еще предстоит разыскать.