К моему изумлению, Пай не рассмеялся сказанной им шутке про «выгнать». Ага, кампус, как же... А рядом — другой, с девчонками и ароматами цветочных духов, обожаемых студентками на моей родине.

— Потому, Маяк, — продолжился затяжной инструктаж о «в общем обо всём», — рекомендую просчитывать последствия будущих поступков. Любое неправильное действие неизбежно породит противодействие, а наказание будет не всегда соизмеримо с нарушением. В подавляющем большинстве случаев — более суровым. Ты меня понимаешь?

Красиво сказано! Горькая пилюля подаётся в праздничной конфетной обёртке.

Я неожиданно отметил, что мне приятно его слушать. Хрипловатый, густой баритон, отсутствие напускной строгости или поддельной жалости. Так говорят правду. В довесок, имелось в голосе старшего надзирателя нечто основательное, заставляющее верить окончательно и бесповоротно в озвучиваемые тезисы. Но слушать — ещё не значит соглашаться.

— Да, господин Пай. Понимаю.

— Голословных утверждений мало. Поэтому от праздной болтовни и взаимных заверений перейдём к делу. Ты же любишь подраться? Выпускай! — полуобернувшись, повысил голос надзиратель, обращаясь явно не ко мне.

Дверь карцера лязгнула запорным механизмом, распахнулась, открывая путь к выходу.

— Так что, любишь?

— Не особо, господин Пай.

— Но умеешь?

— Так себе, — я постарался не вдаваться в подробности моего прошлого обучения рукопашному бою. Хвастаться там особо нечем.

— Драчуны в блоке — источник проблем. Это нужно лечить, — непонятно произнёс надзиратель, приглашающе взмахнув рукой. — Выходи. Отсидка закончена.

Внутри всё сжалось. Неужели будут избивать, вколачивая тумаками послушание? Очень похоже, особенно после недавних разглагольствований о дисциплине и почти семейных отношениях между надзирателями и осужденными. Тогда почему не здесь? В карцере же гораздо удобнее. Или отведут туда, где система наблюдения имеет слепую зону?

Да и хер с вами, вытерплю. Но ботинки лизать, унижаясь, не стану.

Я думал неправильно.

На яркой, знойной площадке я увидел всё тех же оранжевых — будто и не уходил. Околачивающиеся у тренажёров и штанг торопливо набрасывали на потные организмы рубахи, сидящие поднимались на ноги, не произнося ни звука без разрешения.

— У нас объявляются состязания! — громко провозгласил Пай, привлекая общее внимание. — По рукопашному бою! Заключённый 2024А готов дать мастер-класс всем желающим! Схватка продолжится до полной победы одного из участников или до свистка рефери, то есть меня. Нанесение ударов после остановки боя карается двумя сутками карцера. Других правил нет!

Мне показалось, что на нас смотрят даже глазки видеокамер, оставив привычные сектора обзора.

— Кто не испугается, и рискнёт попробовать науку заключенного 2024А? — умело изображая профессионального боксёрского конферансье, продолжал нагнетать надзиратель. — Кто решится первым испытать на себе всю мощь молодого кулака, почтившего нас своим присутствием?

Говорил он на ходу, целеустремлённо двигаясь в центр размеченной для баскетбола площадки. Я плёлся следом.

У скамеек держались наособицу, каждый, как бы, отдельно, а вот среди любителей тяжести началось кучкование. Кое-кто поигрывал мышцами, предчувствуя забаву, иные вопрошающе переглядывались, а курчавый, широкий в плечах мужчина порывисто схватился за низ рубахи, готовясь её стащить по первому зову.

— Я жду добровольца!

— Разрешите мне, господин старший надзиратель! — опережая прочих, проорал курчавый, умоляюще глядя на тюремщика.

— Тебе? — Пай изобразил раздумья. — Разрешаю. Выходи на площадку. Желающие насладиться зрелищем могут стать по периметру.

Рубаха мгновенно покинула туловище намечающегося противника, перекочевав к кому-то из приятелей, а её владелец трусцой побежал в центр очерченного белым круга.

Заключённые восприняли распоряжение с энтузиазмом, занимая места по вкусу. До-До, красуясь синеватыми разводами на скуле, о чём-то шептался с низеньким старичком, откровенно сравнивая мои габариты и мощь курчавого.

Да, тут я проигрывал. Соперник тяжелее меня раза в полтора. Крепко сложен, силён. Мускулатура не очерчена сухими контурами, но впечатляюща. Сплошные выпуклости.

— Топай, — с ленцой бросил Пай, наблюдая за подопечными. — И твоё мнение о происходящем меня не заботит. Или ты дерёшься, или становишься блочным чмом. Решай сам.

— Как скажете, господин старший надзиратель.

Курчавый, ожидая, пока я доберусь до круга, подпрыгивал на носках тапочек, разминал шею, пытался вращать предплечья. А заодно рисовался перед оранжевыми, снисходительным оскалом демонстрируя провал в передних зубах — такой же, как у меня.

Его поведение, включая корявый плагиат разминки профессиональных боксёров, говорило о многом: не прочь подраться, но на любительском уровне — перекачанный организм профессиональному бойцу неудобен; предпочитает атакующую тактику — иначе в добровольцы бы не подался; полноценным разогревом конечностей пренебрёг — надеется на скорую победу и физическое преимущество.

Сила удара наверняка кошмарная. Пропущу — не встану.

Дальше. Ноги двигаются тяжело, без отработанной скакалкой пружинистости, вращательные махи руками идут туго, мешает переизбыток наращённого штангами мяса. Костяшки на кулаках нормальные, загорелые, ни мозолинки.

Обычный забияка?

Тут бы не обмануться... Любой индивидуум может быть полон сюрпризов. Если курчавый мало-мальски знаком с техникой рукопашного боя Федерации — мне кранты. Ему она, судя по комплекции, идеально подойдёт.

Простая, примитивная, умышленно заточенная для действий в полной солдатской сбруе, включая каску и бронежилет. Изучить способен любой, было бы желание или оруще-пинающий сержант.

Рубашки нет, за потное после железяк тело не ухватишь — руки соскользнут. Броски отменяются... Попробую использовать умения, приобретённые в «Титане». Там через одного мастера поединков. Их школа больше спортивная, для честного ринга, и более сложная, с расширенным арсеналом рукопашных хитростей. Зря меня, что ли, на всех занятиях лейтенант дубасил, вколачивая азы? Кое-что отложилось.

— Иди, — потребовал Пай, с пониманием следя за мимикой на моей физиономии. — Пытаешься выработать тактику?

— Скорее, прикидываю шансы, господин старший надзиратель. У нас слишком разные весовые категории.

Про то, что после карцера еле ноги волоку — умолчал. Вряд ли этот аргумент мне поможет.

***

Когда я входил в нарисованный круг — условное поле боя, заключённые оживились, а кое-кто, раздухарившись, приветственно захлопал в ладоши, как бы приглашая не затягивать с началом представления.

Заждавшийся курчавый состроил зверскую рожу, напряг подкожные бугры.

— Рубаху сними, — посоветовали сбоку.

Дельно. Комплект одежды у меня единственный.

Скомканную ткань, не глядя, протягиваю за спину, её забирают. Между мной и добровольно вызвавшимся метра три. Того аж дрожь бьёт от нетерпения.

— Бой! — почти в ухо провозглашает надзиратель, опустив приличествующие перед схваткой формальности.

Поднимаю руки со сжатыми кулаками, подбородок держу поближе к груди. Слежу за малейшим движением курчавого. Бросится или нет?

Мой противник показал себя с лучшей, к огорчению, стороны. Вместо бездумной атаки, призванной задавить оппонента массой и мощью ударов, он подобрался, втянул голову в плечи и крохотными, надёжными шагами двинул по часовой стрелке, приглашая меня вступить в этот танец.

Тоже присматривается, изучает. Хочет понять, какую тактику выбрать.

А я никуда не иду. Синхронно поворачиваюсь, перетаптываясь, следом за курчавым. Стопы стараюсь не отрывать, отчего перемещения сопровождаются шаркающим постаныванием подошв.

Бросок кулака начинается издалека, на пределе допустимого расстояния между бойцами. Так, проба... Проверка на дёрганность. Настоящей угрозы он не несёт. Отклоняюсь, заставляя увесистую, сжатую пятерню повиснуть в воздухе, шлепком отбиваю новую попытку достать меня той же рукой и, как на картинке, вижу перед собой приоткрытый подбородок.