Знаете, не так-то просто сохранить веру в себя после пережитого, даже имея под боком постоянную – за счет своей взаимозаменяемости на единомышленников – группу моральной и психологической поддержки. Ибо ее членам было невдомек, что жалость это последнее, чего я хотела. Особенно же больно было видеть, как уже катапультировавшая бутылка посылает в твою сторону утешительные слова, с напутствием не отчаиваться. Пусть и чувствовалось, что это искренне, без ехидства, но про себя я в тот момент надеялась, что и она окажется в моей оболочке: что рука возьмет да и поставит ее, откуда взяла. Потому что своим участием они лишь сильнее забивали гвоздь в крышку гроба моей самоокупаемости. В их глазах я ощущала себя неполноценной, презренной. Словно я стала жертвой шутника, затащившего меня под нож с целью превратить в колу на один глоток: сверху горлышко, снизу – дно, а между ними, на месте соединения, только ужасный бугристый след от расплавленного пластика, на который они все с омерзением поглядывают, догадываясь, откуда он у меня. Словно всем пространством завладело дрожжевое тесто, что обволакивает отовсюду и сковывает даже самый ход мыслей, – в силу чего противно становится всем – и тебе, и окружающим. И в этом заключена вся суть досады: ладно бы, если только тебе неловко было пребывать в такого рода состоянии, но ты каким-то образом чувствуешь ответственность за происходящее на одной себе – точно все вокруг пытается сказать: одним лишь своим существованием ты всем мешаешь.

Но что самое отвратительное – жалевших меня неподдельно я ненавидела гораздо больше тех, кто презирал. Мой дух был до того надломлен, что я не просто не оспаривала их мнения о себе, что, дескать, они ошибаются на мой счет, но даже не старалась. В поруку тому ход моих мыслей приобрел следующий оборот: «Вы считаете меня пустым местом? Хорошо. В таком случае я стану пустым местом».

Уверена, окажись в моей биографии и третья неудача, я бы не выдержала и совсем размокла от обиды. А для соседей окончательно превратилась в списанный материал, пристанище коему бесславная когорта нерукопожатых – товарам стыдно с ними общаться, а у людей рука не поднимается их брать.

Но все же и я познала день икс, поворотный момент в жизни, что под другим углом, одной восьмой оборота в сторону, обещал обернуться поставленным на ней крестом и равно в карму плюсом, но кто ж знал, что таинственный мистер проходил третье измерение вдоль и поперек и решит озадачить меня лежанием пластом на невидимой плоскости; и теперь я в минусе, без ответа относительно дальнейшей судьбы, дознаться коей придется постараться чрез разрушение несущей опоры (его поднять, так он еще столбом позорным станет!), а там падение, рисование всевозможных пируэтов и символов (мыслимо ли расшифровать?), и ожидание, ожидание…

Но не будем отвлекаться.

То было утром. Мы как раз отдавались любимому времяпрепровождению – игре «Кто кого выберет»…

«Смотри, смотри. Спорим, я ей понравлюсь».

«Ага, раскатал этикетку. Ты разве не видишь, что она не твоего отдела товар? Ты ей ничего кроме кариеса и лишних сантиметров на талии предложить не сможешь, в отличие от меня».

«Уж больно ты знаешь! По-твоему, она похмельем страдает, чтобы на тебя взглянуть?»

«Ты посмотри на ее формы. Однозначно следит за собой, а я для этого как нельзя кстати».

«Эй-эй, идет… Прошла».

«Ха! Выпил?»

«Что смеешься? Тебя тоже не взяли… Она, видно, держит путь в алкогольный… Ага, что и требовалось доказать».

«Ну что ж, значит, завтра за мной придет. Хи-хи».

Тем временем, пока я целиком и полностью олицетворяла молчание, а вокруг меня одни парочки – взяв пример с героев вышеприведенного разговора: Молочного Коктейля Из Смеси Молока, Арахисового Масла И Шоколадного Мороженого с одной стороны и Томатного Сока с другой – предавались диалогу, чаще всего находившего свой конец в полилоге, с небольшим исключением в виде отдавших свое предпочтение монологу, на горизонте появился тандем из двух полов, который быстро привлек на себя внимание, невзирая на избыток других потребителей.

«А вон та парочка, с полными тележками, чьих будет? Никто не знает?» – задался вопросом мой дальний родственник из побочной ветви цитрусовых.

«Вон сколько всего понабрали! Скоро за третьей пойдут», – поделился своей наблюдательностью Тархун.

«Видать, отмечают что», – сказал с некоторой ноткой надежды, сулящей неплохие для него перспективы, один из тех, кого я имею по праву рождения считать кровным врагом своего клана.

И покуда чета приближалась в нашу сторону, голоса имели свойство возрастать количественно и акустически. А в таких случаях всегда находились шутники, не преминувшие воспользоваться гулявшей в наших кругах – столь же популярной, сколь и надоевшей – шуткой:

«Не толкаться. Просьба соблюдать этикет».

Что незамедлительно вызывало ответную реакцию:

«Кто это сказал?»

«Я».

«Ты?»

«Да».

«Вот как?»

«Именно».

Прошу знакомиться, «тянучка-прилипала» – переводится как «говорю много, но мало». Крайне заразительная штука. Ее можно вообразить в виде натянутого над обрывом мостика, к которому каждая следующая реплика добавляет по одной ступеньке. Предсказать же точно, когда именно мост рухнет, не так легко. Только обладая внушительными знаниями и превосходным слухом можно заметить провисание, намекающее на обрушение. Но при всем при том его можно ускорить – встроив в тематическую лесенку фраз внеконтекстную реплику, как это сделал наиболее из нас славившийся рассудительностью Гранатовый Сок:

«Ладно, перестаньте: они уже здесь».

«Нет. Я хочу знать, кто он».

«Водка это».

«Ишь, спалил! Но ладно, так и быть, прощаю. Но только потому, что это ты, Гранат».

«Благодарю. – Тихо. – Опираясь на свой опыт, скажу: никогда не связывайтесь с Водкой. Если она что говорит, просто слушайте и молчите. И больше ничего». – Громко, с прежними настройками. – Эй, на колесах, слышит кто? Не знаете, что парочка эта празднует?»

«Салют, – отозвался Наполеон на носу тележки, воображая, будто он ведет всех за собой. – Ну, судя по тому, о чем они толкуют, у их дочурки скоро день изготовления».

«Совсем отмороженный? Правильно говорить „рождения“. Ро-жде-ни-я», – накинулась Водка на Наполеона, обжигая самолюбие последнего, но тот отступать не собирался:

«Не велика розница».

«Я не пойму, это ты мне сейчас возразил? Ты вообще хоть понимаешь, на кого напал? Нет, вы слышали?! – поддала она жару. – Уясни же себе раз и навсегда одно правило: если я что говорю, ты должен слушать – и молчать!»

«Да кто дал вам право так…»

«И ты тоже!» – заткнул он Цезаря, попробовавшего из другой тележки заступиться за товарища. На этот раз оба проглотили грубость, здраво решив, что бороться с Водкой выйдет себе дороже.

Тут женщина и мужчина оказались в непосредственной близости от меня, чем я и не упустила случая воспользоваться, дабы разглядеть их наряду с содержимым тележек.

Они шли не спеша друг около друга (никому не давая усомниться, что пришли вместе) и вяло толкали нагруженные впереди себя тележки. Их скорость, пропорциональная той, с которой пенсионеры совершают оплату на кассе, объяснялась непрекращающимся, вполголоса, обсуждением покупок, чью выразительность время от времени подчеркивала жестикуляция рук, когда из положения «схватить ручку насмерть» одна, а то и две поднимались и начинали рисовать в воздухе иероглифы.

Мужчина свою тележку, казалось, нагрузил до отказа, но это было иллюзорное впечатление, поскольку, по зрелом размышлении сравнив два ковша на колесах, бросалось различие в способностях мужчины и женщины придавать вещам порядок. Ибо он безусловно не обладал этим навыком: дело его рук являло собой груду хаотично наложенных один на одного предметов. Воздух, беспрепятственно проходя сквозь рисунок из стальной проволоки одного конца тележки, столь же вольготно добирался до другого, не обнаруживая для себя преграды в несистемном расположении ее содержимого. И если бы кому-то вздумалось вычислить площадь нагруженного и площадь образовавшихся между ними пустот, вторых бы, наверняка, оказалось ничуть не меньше.