Сандалату отправили прочь – Галдан видел катившийся по центральной улице экипаж, – и он успел заметить мелькнувшее в грязном окне лицо бывшей возлюбленной, даже выкрикнул ее имя.

Галдан придвинул ближе кувшин вина. Он выпил больше, чем следовало, и Грасу вряд ли понравится, что ему требуется еще. В день полагался один кувшин, не больше. Но Галдан ничего не мог с собой поделать. Сандалата ушла от него навсегда, и точно так же безвозвратно миновали все те ночи, когда он подкрадывался к границе усадьбы, будто вор, борясь с желанием найти любимую и забрать ее с собой, подальше от этой бессмысленной жизни.

Ну, строго говоря, ее-то жизнь как раз нельзя назвать бессмысленной. А вот эти его ночные вылазки были всего лишь притворством, несмотря на все те речные камни, что он оставлял в известном только им двоим тайнике. По крайней мере, Галдан точно знал, что Сандалата их нашла. Нашла и куда-то отнесла, вероятно в кучу отбросов позади кухни.

Галдан уставился на кувшин и собственные грязные пальцы, сжимавшие керамическую ручку. Все, что он мог ухватить, исчезало подобно этому вину – рука, способная лишь брать, не могла ничего долго удерживать.

У настоящих мужчин имелось по две руки. С двумя руками они могли делать что угодно – держать мир в надлежащем отдалении и брать лишь необходимое, а если оно потом исчезало, это не имело значения, поскольку так происходило со всеми.

Когда-то он и сам был таким мужчиной.

Из глубокой тени внизу лестницы продолжал доноситься смех его преследователя. Но с другой стороны, жители селения всегда смеялись, увидев Галдана, и на их лицах он видел все оправдания своих поступков, те, которые ему нравилось называть причинами, и это его вполне устраивало. Как, похоже, и всех остальных.

Галар Барас знал, что форулканы всей душой ненавидели беспорядок и хаос. Многие поколения их жрецов-ассейлов посвятили свою жизнь созданию законов и правил поведения, насаждая мир во имя порядка. Но с точки зрения Галара, они взялись за меч не с того конца. Мир вовсе не служил порядку – все обстояло наоборот, а когда порядок становился священным и нерушимым, подобно некоему божеству, завоеванный подобным образом мир превращался в тюрьму, а те, кто стремился к свободе, неизбежно делались врагами порядка, и уничтожение таких врагов означало конец мира.

Он видел в этом определенную логику, но умозаключения подобного рода теряли силу, когда их навязывали тебе помимо воли, как бывало со многими умозаключениями. И их простоте противостояла смертельная буря эмоциональных крайностей и страстей, увенчанных страхом.

Форулканские жрецы решили проблему таким образом, что в результате воцарился порожденный страхом порядок, когда мир был обречен на вечную угрозу со стороны злых сил, многие из которых носили обличье чужаков. Барас вынужден был признать, что взгляды ассейлов отличались своего рода совершенством. При таком раскладе никакое инакомыслие не имело шансов: его моментально уничтожали на корню. А оставаясь неизвестными, чужаки всегда представляли угрозу для тех, кто служил страху.

Их цивилизация закалялась на холодной наковальне, и тисте обнаружили в ней изъян. По мнению Галара Бараса, ирония заключалась в том, что великий полководец, победивший форулканов, столь явно восхищался их культурой. Галар прекрасно понимал его, ибо и сам видел в ней определенные соблазнительные составляющие, но если Урусандера они привлекали, то Барас лишь смущенно отшатывался. Чего стоит мир, который приходится поддерживать с помощью угроз?

Только трусы благоговейно преклоняли колени перед порядком, а Галар отказывался жить в страхе.

До войны пограничным войскам на юге не хватало должной организации и снаряжения. И все же именно они первыми ответили на форулканское вторжение, первыми нанесли урон врагу. Цена оказалась чудовищной, однако Галар высоко оценил рождение в хаосе и раздоре сражения того, что впоследствии стало называться легионом Хуста. Создание этого подразделения не принесло мира, и первые годы его существования были тяжелыми и жестокими.

Среди оружейников из кузниц Хуста бытовало поверье, что в сердце каждого клинка тянется нить страха, которую невозможно уничтожить, ибо она связана с жизнью самого железа. Ее называли Нитью Сердца. Стоило ее перерезать, и оружие теряло страх быть сломанным. Ковка мечей посвящалась укреплению Нити Сердца; каждый очередной слой металла скручивал эту нить, раз за разом свивая ее в прочные узлы: тайным искусством подобной закалки владели лишь кузнецы-оружейники Хуста. Галар слышал, что они якобы обнаружили сущность этой нити страха, жилы Хаоса, придававшей мечу его силу. И нисколько не сомневался, что так оно и есть, поскольку Хуст наделил эту Нить Сердца голосом, полным безумия или бьющей через край радости, одновременно чудесным и ужасным, кричащим сквозь закаленное железо, и у каждого меча этот голос был свой, а тот, который пел громче всего, считался самым грозным оружием.

Кузница Хуста начала снабжать пограничников юга ближе к концу Форулканской войны, но к тому времени враг был уже разбит, в беспорядке отступая перед неумолимым наступлением легиона Урусандера. Понесшие потери опытные пограничники играли роль вспомогательного подразделения, участвуя во всех основных сражениях последних двух лет кампании. Силы их были на исходе.

Галар до сих пор помнил ставший теперь легендарным день, когда начались поставки от Хуста: как в облаках пыли появились громадные фургоны, а воздух наполнился мычанием и стонами; сперва потрепанное войско пограничников решило, что это голоса вьючных животных, но оказалось, что звуки издает лежащее в деревянных ящиках оружие. Галар вспомнил ужас, охвативший его самого, когда он, положив на землю свой зазубренный потертый меч, взял в руки новое оружие Хуста. Оно вскрикнуло от его прикосновения, издав оглушительный вопль, и Галару показалось, будто по всем его костям прошлись острые когти.

Меч ему вручил сам Хенаральд, сын Хуста, и, когда вопль внезапно оборвался, отдавшись звенящим эхом в черепе Галара, молодой оружейник кивнул и сказал:

– Ему приятно ваше прикосновение, капитан, но имейте в виду, что меч этот весьма ревнив. Как мы выяснили, с самыми могущественными клинками всегда так происходит.

Галар не знал, благодарить ему мастера или нет. Некоторые дары оказывались проклятием. Но вес оружия вполне соответствовал силе его руки, и оно казалось ему продолжением собственных костей и мышц.

– Не существует меча, который невозможно сломать, – продолжал оружейник, – хотя, ведает Бездна, мы старались изо всех сил. Капитан, слушайте меня внимательно, ибо то, что я сейчас скажу, известно лишь немногим. Мы вели не то сражение, против не того врага. Любое железо имеет пределы гибкости и прочности – таковы законы природы. Я не могу ручаться, что ваш новый меч не сломается, хотя он настолько могуществен, что ни одно обычное оружие, вероятно, никогда его не повредит, и он никогда не подведет хозяина, оставаясь в ваших руках. Но даже если этот клинок вдруг сломается, не бросайте его, капитан. На Нити Сердца много узлов. Очень много.

В то время Барас понятия не имел об узлах или о Нитях Сердца. Знание пришло позже, когда тайны мечей Хуста стали у него навязчивой идеей. Теперь Галар считал, что понимает значимость этих узлов, и, хотя пока что ни разу не видел, как ломается меч Хуста (и даже не слышал об этом), однако полагал, что в каждом клинке скрыто некое чудо, колдовство, не похожее ни на какое другое.

Мечи Хуста были живыми. Галар Барас в этом не сомневался, да и не только он один. Похоже, никто из бойцов легиона Хуста не считал иначе. Солдаты Урусандера могли вволю насмехаться и отпускать ехидные шуточки. Но именно рудники Хуста были главной целью вторжения форулканов, и именно благодаря сопротивлению южных пограничников их удалось сохранить. Хуст Хенаральд выразил свою благодарность единственным возможным способом.

Даже высокородным воинам из домашнего войска становилось не по себе при виде легионеров Хуста и их пугающего оружия. Естественно, бывали и исключения. Взять хоть Келлараса, командира личной гвардии Обители Пурейк. Не случайно Галар Барас ехал сейчас верхом в обществе именно этого офицера.