Сейчас, когда детство уже осталось позади, Аратан считал себя пленником или, возможно, заложником, которыми традиционно обменивались Великие дома и Обители, заключая между собой союзы. Официально он не принадлежал к семейству Драконс; хотя никто не пытался скрыть его происхождение, равнодушие, с которым окружающие воспринимали данную подробность, лишь подчеркивало, сколь несущественной они ее считают. Семя проливается где попало, но отец должен взглянуть ребенку в глаза, чтобы признать его своим. А этого Драконус не желал. К тому же в жилах Аратана текло не так уж много крови тисте: он не мог похвастаться ни светлой кожей, ни высоким ростом, а взгляду его глаз, хотя и темных, недоставало свойственной чистокровным изменчивости. В этом отношении он ничем не отличался от своих сестер. Где же в таком случае кровь их отца? Почему не заявляет о себе?

«Она прячется, – подумал юноша. – Где-то глубоко внутри нас».

Хотя Драконус и не признавал сына, однако это не давало Аратану повода ненавидеть отца. Любой, будь то мужчина или женщина, после того как закончится детство, должен был встретиться лицом к лицу с внешним миром и найти в нем для себя место, полагаясь исключительно на собственную волю и имеющиеся ресурсы. А уж форма этого мира и прочие его параметры в полной мере соответствовали силе этой воли. В этом отношении общество Куральда Галейна являлось точным отображением способностей и возможностей каждого по отдельности. По крайней мере, так почти ежедневно внушал своему ученику наставник Сагандер.

Ни при дворе Цитадели, ни среди селений Пограничья не оставалось возможностей для притворства. Слабым и неопытным негде было скрыть собственные неудачи. «Это естественная справедливость, Аратан, и она во всех отношениях превосходит справедливость, скажем, форулканов или яггутов». У Аратана не имелось причин считать иначе. Никакого иного мира, кроме того, который столь решительно поддерживал его наставник, он никогда не знал.

И все же он сомневался.

За спиной Аратана послышались шаги обутых в сандалии ног, заставив его обернуться, слегка удивленно. Юноша давно уже объявил эту башню своей собственностью, провозгласив себя повелителем ее пыльной паутины, теней и эха. Лишь здесь он мог какое-то время побыть самим собой, когда никто не отталкивал его руку ото рта и не насмехался над изуродованными кончиками пальцев. Никто к нему сюда не приходил, а об уроках или трапезе Аратана извещали домашние колокола, по приглушенному звону которых он отмерял свои дни и ночи.

Шаги приближались. Сердце Аратана сильнее заколотилось в груди. Отдернув руку ото рта, он поспешно вытер пальцы о рубашку и повернулся к провалу лестницы.

К удивлению юноши, наверх выбралась одна из его сестер, та, что была меньше всех ростом и последней покинула материнскую утробу. Лицо девочки раскраснелось, она тяжело дышала. Темные глаза взглянули на него в упор.

– Аратан…

Никогда прежде она не называла его по имени. Юноша молчал, не зная, что ответить.

– Это я. – Глаза ее сердито вспыхнули. – Твоя сестра Подлость.

– Имена не должны становиться проклятием, – не подумав, ляпнул Аратан.

Даже если слова брата и задели ее, девочка ничем себя не выдала, а лишь слегка наклонила голову, глядя на него.

– Похоже, ты не настолько прост, как говорит Зависть. Отец будет… доволен.

– Отец?

– Он зовет тебя к себе, Аратан. Прямо сейчас. Мне велели тебя привести.

– К отцу?

Сестра нахмурилась:

– Зависть так и знала, что ты тут прячешься, будто рыжак в норе. Утверждает, что ты, мол, такой же тупой. Да? Она права? Ты что, рыжак? Зависть всегда права, – по крайней мере, так она всем говорит.

Метнувшись к Аратану, Подлость схватила его за левое запястье и потащила к лестнице.

Он не сопротивлялся.

Отец позвал его к себе. Зачем? Тут могла быть лишь одна причина.

«Меня собираются прогнать». Больше ничего в голову Аратану не приходило.

Пока брат с сестрой спускались по лестнице Старой башни, вокруг кружились облака пыли, создавая ощущение, будто эти двое нарушили царившее здесь спокойствие. Но пыль вскоре осядет, и вернется прежняя пустота, словно свергнутый король на свой трон; Аратан знал, что никогда уже больше не сможет бросить вызов ее господству. Все это было лишь глупым самомнением, детской игрой.

«Там, где властвует естественная справедливость, Аратан, слабым негде спрятаться, если только мы не наделим их этим правом. И помни, что это всегда лишь право, за которое слабые должны быть вовек благодарны. В любой момент, если сильные того пожелают, они могут взмахнуть мечами и покончить со слабыми. И таков будет сегодняшний урок. Снисходительность».

Рыжак в норе? К существованию этого зверька относятся терпимо, пока он не становится помехой, после чего в прорытый в земле туннель спускают собак, которые раздирают беднягу на куски или выгоняют на открытое пространство, где уже ждут копья и мечи, жаждущие лишить его жизни.

В любом случае зверек проявил пренебрежение к дарованным ему правам.

Все уроки, преподанные Сагандером Аратану, кружили, подобно стае волков, вокруг слабости или надлежащего места для тех, кому она стала проклятием. Нет, Аратан вовсе не был простаком или глупцом. Он прекрасно понимал очень многие вещи.

И он знал, что однажды причинит Драконусу невообразимую боль.

«Отец, я считаю твоей слабостью себя».

Пока же, спеша следом за Подлостью, крепко сжимавшей его запястье, юноша поднес другую руку к лицу и прикусил ноготь.

Капитан Ивис ждал за дверью, утирая пот со лба. Его позвали, когда он был в кузнице, объясняя мастеру, как правильно затачивать клинок. Считалось, будто все в роду Хустов знали железо так, словно бы впитали его расплавленный поток с молоком матери, и капитан нисколько не сомневался в правильности данного утверждения. Кузнец и впрямь был опытным оружейником, но сам Ивис унаследовал кровь Хустов от отца и, хотя считал себя солдатом до мозга костей, без труда мог на слух определить дефект клинка, еще когда меч вытаскивали из ножен.

Мастер Гилал вроде бы отнесся к словам капитана спокойно, хотя, разумеется, сложно было догадаться, что он думает на самом деле. Склонив голову, кузнец пробормотал извинения, как и подобало нижестоящему, а уходя, Ивис услышал, как этот великан орет на подмастерьев, хотя никто из них не был виноват в том, что клинок вышел бракованным: последнюю доводку мастер всегда выполнял своей собственной рукой. По этой его тираде капитан понял, что Гилал не держит на него зла.

Ожидая повелителя Драконуса у дверей Зала Кампаний, Ивис убеждал себя, что пот, от которого жгло глаза, – всего лишь следствие его пребывания в кузнице, где жарко пылали четыре печи, воздух был насыщен едким запахом металла, сажи и дыма, а работники лихорадочно трудились, выполняя дневное задание.

Во имя Бездны, кузница была далеко не фабрикой, и тем не менее за последние два месяца они здорово развернулись. Всех новобранцев, приходивших сюда, удавалось быстро обеспечивать доспехами и оружием, что намного облегчало Ивису задачу.

Но теперь повелитель неожиданно вернулся, и капитан отчаянно пытался понять возможную причину этого. Драконус неизменно был сдержан и вообще не отличался склонностью к необдуманным поступкам. Он обладал терпением и невозмутимостью камня, но все знали, что лучше не попадаться ему на пути. Что-то вынудило повелителя приехать в Большой дом, и вряд ли после долгой ночной скачки он пребывал в добром расположении духа.

Драконус срочно вызвал Ивиса, а теперь заставляет его ждать под дверью. Нет, тут явно что-то было не так.

Мгновение спустя послышались шаги, и дверь, щелкнув, открылась. Капитан увидел перед собой наставника Сагандера. Вид у старого ученого был такой, как будто он испытал немалый страх и еще не до конца пришел в себя. Встретившись взглядом с Ивисом, он кивнул:

– Повелитель сейчас вас примет, капитан.

И, ничего больше не сказав, Сагандер прошел мимо и удалился по коридору такой тяжелой шаркающей походкой, словно бы вдруг постарел на десяток лет. Что же такое ужасное поведал ему Драконус? Ивис тут же обругал себя за подобные мысли. Он редко видел наставника, который долго спал по утрам, а вечером частенько отправлялся в постель самым последним; так что, скорее всего, это лишь последствия непривычно раннего подъема, ну и плюс, возможно, вполне объяснимая в пожилом возрасте скованность движений.