Он выбрал себе один из домиков, и его радовало собственное закрытое от чужих глаз и визитов пространство. Ему даже удалось создать уют, устроив себе что-то вроде кабинета в одном из углов. Там стояло кресло, стол и книжная полка, где он выставил старые, доставшиеся от деда книги. На подоконнике он разместил крохотную орхидею, выращенную им из законсервированных клеток – единственное напоминание о его профессии биоинженера. Проснувшись, он усаживался в кресло с чашкой травяного чая и долго перелистывал истонченные страницы книг. Возникшее безлюдное пространство вокруг стало для него отрадой, и он тщательно оберегал собственную уединенность.

Иногда к нему заходил Андрей. Андрей Павлу нравился. Несмотря на юный возраст, было в нем что-то эдакое – какая-то собственная значимость, твердость и удивительная для его возраста уверенность в себе. И еще неожиданная аристократичность, не позволяющая ему нарушать невидимых границ между ними. Андрей никогда не спрашивал Павла о прошлом и не рассказывал о себе. Его интересовали устройство мира, история, космос, и Павел, как мог, удовлетворял его любопытство. Они обсуждали религию, источники возникновения философских течений, парадоксы Вселенной, и Павел поражался, что при частом отсутствии базовых знаний, Андрей высказывался метко и уверенно на разные темы. Они говорили о многом, но никогда о молчунах. Эта тема была негласным табу, и каждый из них неукоснительно придерживался этого.

Смена начиналась в восемь вечера, и в это время Павел сталкивался с напарником, но лишь здоровался с ним легким кивком головы. Он проходил в шлюз, надевал гермошлем, комбинезон и заходил на фабрику. Она встречала его привычным однообразным шелестом тысяч воображаемых крыльев. Павел высыпал биоконцентрат в цистерну, заливал его водой и смотрел, как серое месиво сворачивается, стягивается к тысячам мелких отверстий, по которым оно уплывало в соты. Примерно раз в час панель мигала красным. Тогда он нажимал кнопку и наблюдал, как очередной отработавший рукав уезжает в темное пространство, а вместо него загружается новый. За эти две недели ничего не выбилось из привычного ритма и Павел освоился и перестал волноваться.

Но в этот вечер напарник не прошел мимо. Он окликнул Павла и жестом подозвал к себе.

– Ты это, Паш… Сегодня готовься: начальство приедет. Заранее не бзди, у нас тут все в порядке. Ну, вопросы всякие спросят… Отвечай по уставу, как говорится, – он дернул себя за ухо и подмигнул.

– Какие вопросы? – нахмурился Павел.

– А кто ж их знает? По-разному. Меня вот спрашивали, не боюсь ли я темноты и зачем нам нужно электричество. Хрен их поймешь. Ты это… Начинай пока, я тебя дерну позже, – он сплюнул и вытер рот. Павел ощутил легкую тошноту, словно съел что-то несвежее. Ему тоже захотелось сплюнуть, но он сдержался.

Андрей позвал его примерно через час. Начальство принимало в доме, где раньше была столовая и хранились продукты. Навстречу Павлу вышел Петрович – лицо его было недовольным. Павел услышал, как тот пробурчал:

– Ездют и ездют. Мне спать надо, а им вопросы задавать охота. Иди, ждут тебя.

Павел вошел в комнату. Бывшая столовая была просторной. Десяток столов, расположенных в ряд, белели обшарпанными поверхностями, стоящие по периметру невысокие шкафы зияли темнотой распахнутых ящиков, гулко тарахтели морозильные установки. В воздухе витал слабый запах сгнивших яблок, и Павел подумал, что надо бы проверить плодохранилище. В самом дальнем углу за столом сидел человек в форме. Издалека Павлу показалось, что это тот самый человек-ящерка, который принимал его на работу. Но подойдя ближе, он понял, что ошибся – этот был крупнее, с редкими прилизанными волосиками на шишкастом черепе, нос, длинный и острый, несуразно торчал на лице, глаза казались подвижными – они словно слегка выкатывались и тут же втягивались внутрь. Этот – не ящерка, подумал Павел, это человек-краб.

Манера говорить у человека-краба тоже была странная – он завершал отдельные слова буквой «с».

– Так-с, Павел Александрович, вечерок добрый. Присаживайтесь. Как прошли первые недели работы?

– Хорошо прошли.

 Павел уселся чуть сбоку: ему не нравился нацеленный прямо в глаза немигающий взгляд.

– Ну-с, и прекрасно. Я ваш куратор – Рысако Артур Яковлевич. Приехал проверить, как вы тут поживаете, чем заняты. О чем думаете…, – он выжидательно замолчал.

Но Павел не поддался на манипуляцию и не подхватил незаданный вопрос ответом. Куратор слегка поморщился.

– Ну-с, так что вы о работе думаете, Павел Александрович?

– Ничего не думаю. Я просто работаю, – Павел пожал плечами.

Приезжий снова поморщился и постучал пальцами по столу.

– Ну что-с вы так, Павел Александрович? Как же вы можете не думать? Я изучил ваше дело и знаю, что личность вы не простая. Вы же в университете на факультете биоинженерии преподавали?

Павел неохотно кивнул.

– Специальность сложная. Учиться долго, а вы все бросили. Почему-с? – теперь в голосе зазвучали металлические нотки.

Павел сжал кулаки и поднял глаза.

– К чему эти вопросы о моем прошлом? Что за допрос? Насколько я понимаю, вы куратор того, чем я занимаюсь сейчас.

Рысако замер, подобрался, словно приготовился к прыжку. Выкаченные глаза еще больше выдавились из глазниц.  Он слегка склонился вперед.

– А вы-с, Петр Александрович, не ерничайте. У нас тут режимное предприятие-с. Государственной важности! И люди на нем должны работать ответственные и надежные. Проверенные люди! И вопросы я буду задавать любые-с. Если вам не нравится – скатертью дорожка. Найдутся люди на ваше место, будьте уверены, найдутся!

Павел низко опустил голову. Если бы он столкнулся с таким Рысако в момент устройства на работу, сейчас бы он тут не сидел – не стал бы терпеть. Но он успел попробовать и понял, что нынешняя работа его устраивает полностью.

–Так почему вы бросили работу в университете, а потом в школе? – Рысако откинулся назад и расслабился.

– Характер дурной. Плохо уживаюсь с коллегами, – буркнул Павел.

– Нехорошо-с это, Павел Александрович! – даже с какой-то радостью отозвался куратор. – Коллег нужно уважать и жить с ними в мире и согласии! Но теперь вам повезло-с – здесь коллег нет. Почти нет. Ведь повезло, правда?

Павел молча кивнул. Рысако ему не нравился. Его раздражал нарочито приветливый тон и внимательные выкаченные глаза. К тому же было непонятно, куда тот клонит.

– Но осмелюсь предположить, что совесть вас все-таки гложет. Вы же человек порядочный. Ведь гложет? Все-таки молчуны – люди-с. Человеки, так сказать, – он усмехнулся.

– Генетически модифицированные, – парировал Павел, – не осознающие себя, как личности. Не способные к общению, не приспособленные к реальной жизни. Насколько я знаю, для них даже обычная атмосфера ядовита.

Рысако слушал ответ Павла с вежливым интересом, даже несколько рассеянно, и лишь взгляд его цепко ощупывал лицо Павла, словно пытаясь уловить несоответствие между словами и эмоциями говорившего. Вероятно, увиденное его удовлетворило. Он слегка улыбнулся.

– Что-с… Хорошо, что работа вам нравится. У каждого, так сказать, свои резоны. Дело-с, понимаете ли, тонкое. Я хочу быть уверен, что вы не терзаете себя ненужными сомнениями и не питаете различных иллюзий.

– Я вас не совсем понимаю, – раздражение Павла усилилось, – о чем вы вообще говорите? Какие сомнения? Какие иллюзии?

– Иллюзии, что молчунам можно как-то помочь, – немигающие глаза смотрели на Павла.

Павел растерялся.

– Помочь? А разве их можно изменить? Но ведь…, – он замолк.

– Нет, нет! Конечно, ничего такого! – Рысако рассмеялся. – Генетические изменения, к сожалению, необратимы. Вы же биотехнолог. Сами-с все понимаете.

Павел кивнул и подумал, что на самом деле ничего не понимает. Не понимает, какие технологии были применены в том чудовищном эксперименте над людьми. Не понимает, почему они оказались утеряны. Не понимает, почему нет современных исследований. Все эти вопросы ему хотелось задать куратору, но спросил он совсем другое.