Я вышел в низину, где росло одно лишь дерево. Старое, величины непомерной; наверное, четверо таких, как я, могли бы обнять его.

Оно росло из крутой глубокой впадины. Чтобы спуститься к нему, мне нужно было скользить по откосу.

– Помоги же, рыцарь! Спустись и освободи меня!

Голос шел прямо из большого темного дупла, начинавшегося на высоте четырех футов от земли. Отсюда разглядеть я никого не мог.

– Чудовище схватило меня и приковало здесь!

Раздался звон цепи, и бледная рука на мгновение мелькнула в темноте.

Я ступил на край и съехал по склону.

Дерево качнулось, изгибаясь, с ревом и грохотом обрушило на меня ветви. Земля выскочила из-под ног, и я кубарем полетел прямо головой в дупло. Которое враз ощетинилось треугольными сырыми шипастыми крючьями. Или зубами.

И древа…

Удар. Я влетел в темное липкое пространство головой вперед, и тут же пасть древа сомкнулась у меня на спине. Чудовищный удар сотряс все мое тело.

Я вонзил меч в днище этой пасти и оттолкнулся, отчаянно рванувшись назад.

Пасть приоткрылась и снова ударила, поведя в сторону. Меня собирались пережевывать.

Доспех не выдержал, кожаные пластины на животе лопнули, наплечник смялся и разошелся по шву; плащ промок и разорвался. Я же не чувствовал никакой боли.

Рев, грохот и все такое, конечно, мешали. Я перехватил меч лезвием вверх и вонзил в нёбо. Потом рванулся и выбрался из пасти. Что я успел увидеть, кроме ржавого железного мусора, – так это кости и маленькие бледные веточки, выросшие внутри дупла и похожие на руки. Никакой, даже завалящей красавицы, готовой меня отвергнуть. Только я и деревянная тварь.

– Притворяешься, скотина! – выдохнул я и тут же получил хлесткий удар ветками в лицо. Кто-нибудь другой и глаз лишился бы.

– Скотина! – повторял я, обрубая ветви, норовящие ударить по голове. Изловчившись, второй рукой достал склянку и запустил ее в дупло, сдавив перед этим в кулаке. Косая насечка на стекле лопнула, склянка разбилась, и бесцветная жидкость, резко посинев, вспыхнула и расплескалась огнем по всей пасти.

Должен же я был захватить пару на всякий случай.

Древо заорало, теперь без слов, и исторгло из себя горящую ветошь, кости и железо. Интересное железо. Нагрудник, например, с чибисом, гербом Агапа. И истлевшую, но целую еще суму.

И нечто, что я схватил мгновенно, не пожалев двух секунд, хотя древо уже пылало, как хороший факел. И орало не переставая. Не знаю, что оно такое было,

но, схватив эту штуку на простой цепочке, я побежал оттуда так быстро, как не бегал еще никогда.

Вот только лес загорелся на славу, не обращая никакого внимания на снег у себя на ветвях. Огненная стена шла за мной, и я начал ломиться наискосок, желая скорее достичь старой дороги.

В любом случае я продвинулся уже дальше, чем легендарный герой, который на деле оказался не так прочен.

Я вырвался на дорогу. И когда лес кончился, а за спиной у меня, обдавая искрами и пеплом, воспылало гигантское пожарище, мой плащ еще был относительно бел и почти нигде не прожжен.

Но ненадолго.

Я поднялся на острые камни по некоему подобию тропы и, стоя у подножия мглистых скал, чувствуя ветер, толкающий меня в спину, настигнутый дымом и пеплом, узрел Гварду наверху, в каменном гнезде. И, содрогнувшись, пошел к нему, не доставая меча. Откуда-то с высоты, из-за клубов дыма, планировал ворон; за ним другой, и вроде бы еще один. Устина? Или, может, уже божники? Такой фокус был бы в их стиле – если они нашли ее убежище, то могли отправить по моему следу воронов, со словом, которое, конечно, подобрали для меня, глядя на следы наших приготовлений. Устина вряд ли попалась, она слишком хороша в своем деле. Но посланий я читать не буду, даже если они и от нее. Ибо я уже у цели.

Я надвинул капюшон пониже, пригнул голову и пошагал вперед и вверх, где на условном краю мира открыл четыре огненных глаза Гварда Запада, страж древних и суровых богов.

Конечно, он рад бы еще раз ударить издалека пламенем, но запасы его в легких, или где там, истекли. С острой шипастой морды, с загнутого крюка над пастью падают кипящие огненные капли, но это уже не то. Я подхожу ближе, на расстояние прямой схватки, и наконец Гварда, огромный, рукастый, цвета камня, сдвигается с места и, как ящер, рвется ко мне.

Я поднимаю меч, но надеюсь не на него. В левой руке у меня чистейший зеленый камень в стальной оправе, ключ Гварды, похищенный Агапом у божников. Я показываю ключ, зеленый и граненый, чудовищу, и оно припадает на лапы. Кладет голову на зализанный пламенем, еще горячий камень. В глазах его тоска. Во всех четырех.

– Лежать! – говорю я, словно командую собаке. А что мне еще говорить? Я не знаю. Он лежит…

Вдали, чуть выше края скал, я вижу какой-то исполинский силуэт – горный кряж или отдельный пик. Я поднимаюсь, чтобы выйти на край скалистой гряды, который со времен богов зовут краем мира.

Кожа моя трескается все сильнее, сыплется чешуйками, осколками. Камень падает на камень.

Человек бы тут не выдержал… И я бы давно сгинул, гораздо раньше даже, чем схватился с кадавром раганы. Если бы шел в своем теле.

Но я, колдун Центра по рождению и обучению, хорошо научился создавать другие. Синяя глина, рыжая глина, белая глина, огонь, колдовские шестерни и свиток со словами, замурованный в крепкое нутро. И вот мой человеческий разум – в

каменно-прочном, по-звериному гибком, неприхотливом, несокрушимом, безликом теле, которому не нужны ни отдых, ни еда. Мое же тело лежит, словно в забытьи, в надежном доме, далеко и отсюда, и от нашего с Устиной убежища.

Я поднимаюсь на самый гребень. Я, победитель.

Внезапно откуда-то сверху, с высоты облаков, падает ворон, перемахнувший-таки и выжженные территории, и скальный подъем. Падает мне почти в руки, заслоняя горизонт. Я узнаю его. Это точно ворон Устины, на лапке письмо, на нем – ее печать, ее почерк.

«Остановись и читай!»

Красными чернилами.

Не вовремя, ведь я уже вижу за дымом очертания неведомых гор.

Но я останавливаюсь, вскрываю письмо и читаю.

«Игнат, остановись! Божья книга права!

Мир есть диск, и за краем его живут твари. Я нашла это в книгах, которые мы украли.

Гварды сидят на краю мира, а люди никогда не должны показываться на нем. Так твари думают, что на нашем диске живут сплошь опасные чудовища, равные им.

А шар же – родной мир богов, и ту книгу они принесли оттуда. То их шар, не наш. Наша – плоскость.

Беги оттуда. Ни за что не приближайся к краю. Сейчас богов нет. Стоит тварям из-за края узреть человека, и они не пощадят никого, как бывало в иные времена в других мирах.

Надеюсь, ты читаешь это, Игнат.

И да помогут нам боги.

Устина».

Медленно я разжимаю пальцы, и письмо падает в бездну; ветер как раз унес дым.

Я стою на срезе земли, на краю, и вижу слоистые пласты, уходящие в полную звезд черноту. Вдалеке, в огромном далеке висит остров, похожий на гору, на пик, на летающую скалу; и с него на меня взирает тварь.

Я не могу оценить ее размер, но думаю почему-то, что Гварда рядом с ней покажется не крупнее пса.

Тварь вытягивает шею, встает на сложенные крылья. И я понимаю, что она заметила меня.

И что она не одна.

Ужас пронзает мою душу насквозь, и я понимаю, что наделал.

Разглядела ли она меня? Узрела ли во мне человека? Боги, я не знаю. Но я поднимаю глиняную ладонь и мечом царапаю на ней слово, которое заставит мое тело рассыпаться и рухнуть. Я смотрю на то, что пишу, и, лишь только я завершаю последнюю черту, как приходит легкость, невесомость и полная темнота. Хватает меня невидимой лапой и разбивает на куски.