Ира хочет куклу. Ничего необычного, она девочка, ребёнок, она может хотеть куклу. Ну и что, что таких кукол у нас три коробки на балконе, там, наверное, уже моя годовая зарплата. Я бы разбогатела, если бы продала эти коробки (если бы, конечно, эти куклы были с волосами и целыми ногами).

И вот она хочет одну. Такой у нас ещё нет. У старой платьюшко розовое в белый горошек, а у этой – белое в розовый. Там волосы заплетены в косички, а здесь хвост волнами. Разница очевидна же.

Пока я убеждаю её, что эта кукла нам не подходит, Ира натыкается на пони. Чтоб вы понимали, все остальное пространство балкона у нас завалено этими поняшками с пола до потолка. Иногда кажется, что они арендовали у нас квартиру.

А тут создатели взяли и выпустили обновленную версию пони. Видимо, родителям больше покупать нечего, им не нужно есть и одеваться, можно только собирать очередную коллекцию пони. Старые были недостаточно современными, видите ли.

И вот ситуация. Я смотрю на Иру, у меня все сжимается внутри. Я готова купить ей все на свете, потому что «в детстве у нас ничего этого не было, ну и что, что будет ещё одна коробка, рано или поздно мы их продадим и купим дом на Рублевке или квартиру оставим пони, а сами будем спать на коврике».

Но есть мааааленькая проблема…

Я забыла карточки дома и с собой у меня есть только 100 руб.

Это была такая ситуация, когда надвигается цунами, а ты не можешь залезть ни на какое дерево, потому что дерево – это ты сама.

Я хватаю леденцы у кассы, беру Машу и несусь с коляской к выходу так быстро, будто за мной галопом скачет табун пони. Ира соображает, что пони ей не светит, и включает сигнализацию. Я нервно озираюсь по сторонам, люди косятся на нас, кто-то недовольно цокает, а кто-то смотрит с сочувствием. Но меня не покидает ощущение, что выбор небольшой: либо меня сейчас сдадут опеке, думая, что я убиваю своих детей, либо меня сожрут пони.

Ирка вырывается из коляски, пытаясь упасть и ползти по направлению к цели. Настойчивости и целеустремлённости моей дочери позавидовал бы любой коуч. Я сажусь на корточки и пытаюсь поговорить с Ирой, называя ее эмоции, говоря, что она злится, что она очень хотела эту куклу и всякое такое, чему учат современные психологи. Ира кричит еще громче, демонстрируя всем своим видом, что она думает о современных психологах. Футболка холодит мне спину, шапка слезла набекрень, мне холодно и хочется есть. Я готова сесть прямо здесь посреди дороги в грязный снег и тоже начать плакать, но надо держаться. Я же дерево. Тьфу, то есть мама.

Кругом машины и люди, под ногами сугробы, я достаю бунтарку из коляски и, с трудом удерживая её, словно только что пойманную рыбу, тащу на руках в сторону дома. Маша везёт коляску, хотя она еле достаёт до ручки.

И вот мы таким табором почти 40 минут идём до дома. Дойдя до парадной, я отпускаю Иру в снег, потому что руки мои трясутся от напряжения. Дочка тут же мажется в грязи.

Маша держалась героем. Я видела, как она испугалась, но при этом ответственно везла коляску. Потом, намного позже, я её обниму и скажу, какая она молодец и как она мне помогла. Только вот приключения в этот день ещё не закончились, и самое «интересное» ждало меня дома.

***

После садика дети поспали ровно полчаса, за которые я успела съесть наспех поджаренную яичницу. Только я села за компьютер, чтобы доделать последние штрихи для вебинара, как Ира с Машей подскочили – у них словно бы открылось второе дыхание.

А делать дела с детьми – это все равно что плыть в лодке против течения. Без весел. Если вам надо, чтоб они немного поспали и вы назначили на это время какое-то супер-важное дело, то они, конечно, будут скакать и прыгать и ни за что не уснут. Если же нужно, наоборот, чтоб они не спали, потому что ты понятия не имеешь, как одновременно нести на руках двоих спящих детей из машины, то разумеется, они заснут. Ну то есть на всех опасных перекрестках, левых поворотах они будут истерить, а как только вы подъедете к дому – уснут.

Если вам нужно в магазин – они тянут на детскую площадку. Если хотите на площадку, то им, конечно же, надо в магазин.

Сейчас мне надо, чтобы они хотя бы немного посидели и спокойно поиграли, чтобы я могла сосредоточиться. А им надо стоять на голове и громко визжать.

Поэтому мне срочно нужен кофе. Кофе-кофе-кофе. Кофеюшко.

Пока я наливала кофе, Машка посадила Ирку в мешок для игрушек и пытается его закрыть. Ирка громка возмущается. Пытаюсь отвлечь их мороженкой.

Едва сажусь на стул, чтобы поработать:

– Мам, я хочу мороженку, как у Иры. Мама, я хочу пить. Хочу в туалет. Хочу на ручки. Завяжи мне бантик. Сними футболку. Надень футболку. Помыть ручки.

Размазали мороженое. Раскрошили печенье. Пролили компот. Поскользнулись на нем и упали. Поплакали, успокоила. Вытерла, умыла, собрала раскиданное.

Ира снова в мешке для игрушек.

Через два часа: «Блин, кофе!!!»

И вот так всегда. Странно, что мне психиатр так спокойно выдал разрешение на водительское удостоверение. Иногда я уже начинаю сомневаться в своей адекватности.

А теперь представьте. Уже вечер, у нас начался продающий вебинар. Я одновременно пытаюсь отвечать на сообщения в директе, делать скрины для сторис и следить, чтобы дети на разгромили квартиру и себя вместе с ней. Машка приходит с синим лицом и жалуется, что у нее болит живот. Я одной рукой глажу ей животик, не придавая этому большого значения. Но через полчаса становится очевидно, что дело плохо, потому что Маша кривится от боли и скулит.

Я звоню маме – она сто лет проработала медсестрой в больнице и к тому же живет рядом. Спрашиваю, может ли она прибежать осмотреть Машу? Но мама уехала за город с подругами, и вообще, оказывается, медсестры диагнозов не ставят, а только врачи. Она задает мне кучу вопросов и в итоге, распереживавшись, кричит мне в трубку: «Вызывай скорую! Это может быть все, что угодно! Счет может идти на минуты!» Спасибо, дорогая мамочка, успокоила.

Я трясущимися руками вызываю скорую. Пишу начальнику, что у меня форс-мажор, но все равно не могу отключиться от работы, потому что мне продолжают писать и я вынуждена висеть на телефоне.

Ира скачет по квартире и просит то мультик, то игрушку, то чего-нибудь сладенького. Машка бледная лежит на кровати. Я красная пытаюсь не сойти с ума от всего происходящего. Уровень тревоги космический, у меня начинается какая-то сыпь от нервов и путаются слова.

К тому моменту, как приезжает скорая, я уже едва дышу, прокрутив в голове самые страшные варианты. У меня почти собрана сумка со всем нужным для больницы, я готова плакать от того, что не знаю, как помочь своему ребенку, при этом по инерции продолжаю отвечать на сообщения по работе.

Аппендицит не подтвердился. И вообще врач сказал, что она просто что-то не то съела. Когда скорая уехала, я легла, глядя в потолок и пытаясь переварить случившееся. Что-то я явно делаю не так. Почему, когда моему ребенку плохо, я отвечаю на сообщения по работе? К черту такую работу.

Данил заходит домой, когда дети наконец-то вырубились, в квартире бардак, везде разбросаны детские игрушки, на кухне гора грязной посуды. Он уже знает, что с Машей все хорошо, потому что я сразу же ему написала.

Слышу, как он раздевается, моет руки и идет на кухню, по пути матерясь, что дома не убрано и как же ему надоел этот бардак. Потом заходит ко мне в комнату, держа в руках кухонное полотенце, и говорит:

– Сколько раз можно тебе говорить? Вот это полотенце должно висеть на ручке духовке, а не валяться на столе. Неужели это так сложно запомнить?

«К черту всё», – думаю я и начинаю тихо плакать.

Иногда я сижу во всем этом хаосе из детей, игрушек, рабочих задач и грязной посуды и пытаюсь вспомнить: как я здесь оказалась? У меня нет сил даже шевелить языком. Пожалуй, все, что я могу делать, это тыкать пальцами по кнопкам смартфона или клавиатуре. Сейчас у меня такое состояние, что я даже не могу ругаться на детей или пытаться их построить. Батарейка внутри меня на минусовом заряде, но я понятия не имею, как ее зарядить. Полночи я проплакала от несправедливости, злости и отчаяния. Я благодарила Бога за то, что с Машей все хорошо. Но мечтала только об одном – уехать куда-нибудь одной в отпуск.