– Разве выставочные работы оплачиваются?

– Мой профессор сказал по секрету, что будут оценивать. Уже есть предполагаемый покупатель.

– Я рада за тебя, что всё хорошо. А в чём ещё счастье от напряжённой работы?

– У меня остаётся мало времени, чтобы тосковать по тебе.

– Хитренький какой, потосковать не хочет. Неужели это неприятно?

– Ты знаешь, – я слабый душой человек. С тобою рядом, любовь моя, я всё вынесу. Но как не хочется порой возвращаться в дом, где никто не ждёт.

– А твоя мама! Она тебя дожидается.

– Мама всегда мама, даже такая как моя. Но и она считает недели до твоего приезда в наш дом. Ты не была ещё здесь, а тебя уже всем не хватает.

– Потерпи, родное сердце, немного осталось.

– Что делать, приходится… Чем жива, моя дорогая?

– Мы неспешно живём. Я работаю рядом с женой Бахрама, в детском саду.

– Как там Амир без твоего присмотра!

– Амир наконец-то добился своего, – перешёл на работу в городскую администрацию.

– К нему раньше прислушивались, а нынче совсем большим человеком стал!

– И очень вовремя. Приболел наш Баха, и Амир устроил его в хорошую больницу. Правда, наши хорошие больницы хуже ваших плохих. Но хоть что-то.

– Может просто зимняя хандра. У нас такое часто бывает.

– Только не вздумай хандрить, мой свет, я сразу почувствую.

– Как ты можешь почувствовать на таком расстоянии!

– Разве для сердца важны расстояния? Иногда я закрываю глаза и вижу тебя, идущего по мокрой набережной под тяжёлым свинцовым небом. И мне становится зябко и неуютно.

– Прости, родная. Но в нашем городе действительно бывает не только зябко, но и промозгло. Не только неуютно, а невмоготу тоскливо. Потому что та, которой посвящаешь свою жизнь, находится так далеко.

– На самом деле я близко. И не потому, что это всего лишь четыре часа полёта, нет. Когда я вечерами сижу за рукодельем, то представляю, как ты только что вышел. Или наше расставание в аэропорту, которое было всего лишь вчера. Или тёплый летний вечер, когда ты первый раз пригласил меня на танец.

– Я помню тот вечер. Он не был тёплым. На тебе была лёгкая шерстяная кофточка, волосы скручены в тугую косу и обвиты бусами изумрудного цвета.

– Ты помнишь, любимый мой! Я плачу от счастья.

– Солнышко, позволь мне утереть твои слёзы. Только возьми платочек и проведи им по глазам. Я рядом, не плачь, дорогая, я с тобой.

– Уже не плачу, не плачу, не плачу. Я по тебе скучаю, муж мой. Целую. Твоя Соня

– Здравствуй, жемчуг моего сердца!

– Здравствуй, косточка моя виноградная!

– Подели со мною тяготы свои.

– Скоро выставка, я в трудах. С утра до позднего вечера.

– Ты думал обо мне?

– Я про тебя не забывал никогда.

– Никогда это очень и очень много. Смогу ли я чем искупить твоё никогда?

– Верь мне, верь в меня, в нас – вот твоё искупление, жена моя, любовь моя.

– Уж мне ли не верить! Но порой становится страшно.

– Чего ты боишься, родная! Что я тебя брошу?

– Что ты, Тошенька, мне такое и не приснится даже. Но обманывать не стану. Однажды приснилось. Но лишь однажды.

– Прости меня, Сонюшко.

– Ты не властен над снами, тем более моими.

– Наверно это был день, когда я вспоминал тебя накануне ночи. Тяжёлый был день.

– Я не виню тебя, Тошик, но прошу.

– Всё сделаю, что в моих силах. Но я начал зачеркивать на календаре прошедшие дни.

– Я так делаю давно уже.

– И вижу, – незачёркнутых становится всё меньше.

– У Герды каникулы, и она приезжала ко мне в гости. Мы всю ночь проговорили с ней, обнявшись, в нашей комнате. Горели свечи, и мы почти не пили твоё любимое вино.

– Я не забуду внимание и заботу, когда был в доме её дедушки.

– Оказывается, она и не была в тебя влюблена ничуть.

– Разве ты могла в этом сомневаться?

– Тогда могла. Я готова была с тебя пылинки сдувать. И если потребовалось бы, то и Герде не поздоровилось бы.

– Попроси у неё прощения. Она не виновата, что она ещё маленькая и глупенькая.

– Она уже не маленькая. Скажу тебе по секрету, – она нашла, кажется, своего суженного. Но кто, – не говорит. Только опускает глаза и смущается.

– Значит, у неё всё будет хорошо.

– У нас будет лучше.

– Никто не должен отказывать кому-нибудь в его праве на счастье.

– Я не отказываю, нет. Но о любви сильней моей я могу только в книгах прочесть. Потому что в жизни так не бывает.

– Спасибо тебе, радость моя ясноглазая, ничего слаще для меня не было в моей жизни. И наверно не будет.

– Будет, муж мой, приезжай поскорей.

– Тороплю дни и ночи, не трачу время на пустое хождение из угла в угол загнанным волком. Лишь бы день поскорее закончить, ночь без сна, – это если мне повезёт. А когда не везёт – я плачу, просыпаюсь, – и подушка вся мокрая, от слёз.

– Невозможное сделать возможным. День проходит, и ночь настаёт. Я купаюсь в любви, одеваюсь в неё, укрываюсь холодною ночью. И когда засыпаю, – мне любовь колыбельную песню поёт.

– Спи спокойно, родная, не мучай себя неизвестностью. Нам немного осталось в разлуке, чуть-чуть. Вот январь уже на исходе, в Ленинграде морозные ночи. Как ты там!

– Мне тепла твоего не хватает, любимый. Укрываюсь чем можно, но порой до костей пробирает кладбищенский холод. Мне становится страшно, как будто весна не настанет, не распустятся маки, и вишня не зацветёт. А потом всё проходит, – мой милый частичку тепла мне прислал из далёкого севера. И я засыпаю.

– Спи, моя дорогая. Я покой твой стеречь не устану. Верь мне, – я не заставлю страдать мою нежную, самую верную. И любимую. Твой Антон

– Свет мой, Сонюшко, здравствуй!

– Здравствуй, милый!

– Обнимаю колени твои. Сколько вынести в тяжкой разлуке! Я плохого был мнения о себе. Для тебя я готов даже гору свернуть, если ей вдруг захочется время или пространство меж нами воздвигнуть.

– Дорогой мой, любимый, оставь их в покое, и они нас тревожить не станут.

– Я во снах пролетал облаками, и сквозь редкий туман видел дом, и тебя в этом доме.

– Видел? Разве такое бывает!

– Я поверить готов в чудеса, что описаны были. Что со мной происходит – не поверил бы, если бы кто рассказал!

– Говорят, что когда человек начинает летать, это значит, – растёт он. Пожалей ты малышку свою. Я и так снизу вверх любовалась тобою!

– Как мне радостно видеть в тебе, что не разучилась шутить, веселиться, смеяться. Будь почаще с людьми, кто поможет тебе разогнать грусть твою. Я могу только небо расчистить над вашими головами. Мне кажется, – я это смогу.

– То-то думаю, света прибавилось снова! И улыбки на лицах людей. А детишки, так те просто землю не чуют! Так и носятся. И кричат, и смеются. Хорошо, что с детьми наконец-то работаю. Это будущее. Мне помогает работа понять, как своих мы поднимем, и радоваться будем веселью. Ты помнишь, мой Тошик, про речку? На берегу будет лодка причалена, в лодочке этой кататься мы будем. Сначала вдвоём. А потом будем первенца нашего на прогулках в пелёнках катать. Разреши мне поплакать, я женщина слабая.

– Будь по-твоему, не возражаю. Ты прижмёшься к груди моей, я обниму, убаюкаю и улыбку твою сохраню в своём сердце, любимая.

– Как светло и покойно мне чувствовать рядом тебя, и тепло твоих рук на плечах.

– Огрубели руки мои от работы, прости дорогая. Но в тепле моих рук недостатка не будет. Я готов целовать их за то, что они обнимали тебя.

– Утром рано, едва приподнявшись с постели, одеваю рубашку твою, что осталась нечаянно в доме. Одеваю её как на праздник. Изучила все складочки, перешила все пуговки. Запах оставила. Твой, родной мой, любимый, единственный. Не покидай меня, я умоляю тебя.

– Даже думать забудь, и не смей говорить. На кого я могу променять черноглазую птичку мою! Эти пёрышки, клювик. А крылышки!

– Ты добился того, что хотел. Я смутилась, а ведь не должна бы. Муж мой, ласковый, хоть и далёкий. Истомилась супруга твоя в ожиданьи. Жду. Целую. Целую. Целую. Навеки твоя. Соня