«А вдруг мышки сейчас начнут здесь бегать? Что я буду делать тогда? А вдруг дома погаснет свет?» В посёлке по вечерам часто отключали свет.

Марусе стало страшно. Вспомнив про иконку, свою защитницу, она сбегала в комнату, достала её из-под подушки, поставила на подоконник и сразу же успокоилась.

– Что если я прямо сейчас пойду в клуб? Я же не обещала не приходить на танцы. Пойду и сяду там, в уголке, подожду Любу, – говорила Маруся, глядя на иконку. – И никто меня и не заметит. А когда танцы закончатся и все станут собираться домой, я незаметно выйду из клуба и вперёд них окажусь дома, они и не узнают, что я там была!

Спрыгнув с табуретки, Маруся первым делом подошла к большому зеркалу, закреплённому на дверце шифоньера. Внимательно оглядела себя со всех сторон и решила, что для того, чтобы быть незаметной, ей нужно одеться так, как обычно одеваются на танцы подружки сестры Любы. Она побежала в свою комнатку, достала из-под кровати свой маленький чемоданчик и с сожалением заметила, что, кроме носочков, трусиков, маечек и капроновой косынки, там ничего подходящего для этих целей нет. Тогда она подошла к шифоньеру, открыла его и увидела Любино платье, которое висело на плечиках. Оно было очень красивым, из блестящей тёмно-синей ткани.

«Вот и хорошо! – подумала Маруся. – В таком платье меня точно никто не заметит».

Маруся, подставив табуретку, сняла платье с плечиков. Примерила. Оно оказалось очень даже велико. Немного подумав, Маруся взяла большие ножницы, которые лежали у швейной машинки, и, как умела, разрезала платье посередине.

«Теперь у меня будет платье, – любовалась на себя Маруся перед зеркалом, примеряя верхнюю половину бывшего платья сестры. – А Любе достанется юбка. Вот она обрадуется!»

Неожиданно в Марусе проснулся непередаваемый азарт модницы. И она, передвинув табуретку от окна к комоду, на котором стоял трельяж, первым делом достала из маминой шкатулки бусы с разноцветными камушками. Маруся надела украшение поверх платья. Хотела надеть еще и клипсы, но они постоянно спадали с ушей, так что пришлось с сожалением вернуть их на место. Потом Маруся вспомнила, что девушки как-то закрепляли на волосах шиньоны. У неё шиньона не было, но, бросив взгляд на свои новые валеночки, модница неожиданно поняла, что это именно то, что нужно.

Она примерила один валеночек к голове, а чтобы он не упал, привязала его, как сумела, косынкой.

«Хорошо получилось», – подумала Маруся, оглядевшись в зеркале со всех сторон. Накинула поверх платья шубку, на ноги надела свои старенькие валенки, которые взяла с припечка. Уже хотела идти, как вдруг вспомнила, что забыла накрасить губы. Она не раз видела, как прихорашивалась перед зеркалом старшая сестра. Теперь ей самой в первый раз в жизни требовалось навести красоту. Не раздеваясь, девочка кое-как забралась на табуретку возле комода, на котором стоял трельяж. Нашла губную помаду, вытянула губки в трубочку, как это делала сестра Люба, и нарисовала себе красный ротик. Он получился, конечно, неровный. Затем она припудрила лицо, сделав его неестественно белым, добавила немного румян и, подумав, нарисовала черным карандашом еще и брови. Получилось совсем неровно, но очень ярко. Маруся не стала стирать макияж. Пусть будет так.

Вспомнила Маруся и о том, что на танцы надо приносить какую-нибудь пластинку. Проигрывателя у них дома не было, но пластинки всегда лежали на этажерке. Она взяла самую верхнюю и вместо надписи просто прикоснулась к ней губами, оставив отпечаток.

«Ну ладно, вроде бы всё. А то пока я буду собираться, и танцы закончатся», – подумала она.

Накинула на голову шаль. Выключила свет и захлопнула за собой дверь. Немного постояла, убедившись, что та не откроется, а потом почти бегом направилась самой короткой дорогой до клуба.

Взбираться по высоким ступенькам ей постоянно что-то мешало: то пластинка, которую она держала под шубой, то валенок, выползающий из-под косынки, то платье. Оно было очень длинным постоянно цеплялось за валенки, так что приходилось придерживать подол. Уже поднявшись, Маруся вдруг поняла, что внутрь зайти сама не сможет. Дверь была слишком большая и тяжёлая. Она всегда кого-то просила открыть её. Но теперь эту дверь предстояло отворить без помощи взрослых.

Тут на крыльцо вышли покурить поселковые парни. Они остолбенели, увидев маленькую «красавицу». Маруся догадалась, что теперь незамеченной ей на танцы не проскочить, и уже хотела повернуть обратно. Но один из парней взял её на руки, занёс в клуб и поставил в самый центр танцплощадки.

Включили свет. Всё ещё играла музыка, но никто уже не танцевал. Общее внимание было обращено на чудо, которое стояло посреди фойе. Никто не знал, кто это и зачем оно здесь. Через минуту танцплощадка наполнилась смехом. Казалось, что смеются даже стены клуба. Маруся понимала, что смеются именно над ней, только не понимала – почему. Ведь она всё сделала вроде бы правильно.

Ей захотелось скорее уйти отсюда, но мешали окружившие её парни и девчата. Спасла Люба, которая быстро оделась и, растолкав толпу, подхватила сестрёнку и понесла к выходу. У Маруси из-под шубы выскользнула пластинка с отпечатком ее губ. Это вызвало ещё одну волну смеха.

Любе было стыдно, щёки её полыхали. Не говоря ни слова, она очень быстро донесла до дома барахтающуюся Марусю. Вошли в дом. Сначала Люба сняла с Маруси шаль и убрала её «причёску» – валенок, изображающий шиньон. Потом заставила Марусю, не снимая шубы, смыть с себя весь макияж. И только когда Маруся стала снимать шубу, Люба от неожиданности даже присела.

– Что это? – тихо спросила она сестру, указывая на платье. – Что это?! – теперь уже закричала Люба и побежала к шифоньеру.

– Маруся, что ты натворила! – кричала Люба. – Что я теперь маме скажу?

Она сдёрнула с вешалки остаток своего платья.

– Маруся, это же было моё самое лучшее платье. А теперь что? Вот спасибо, сестрёнка. Вот прямо большое спасибочко!

– Люба, ты же его всё равно не носила, а теперь у меня будет платье, а у тебя – юбка. И ты её будешь носить.

– Что? Юбка? Ну уж нет, носи теперь сама такую юбку! – и Люба бросила испорченную вещь прямо Марусе в лицо, а сама разрыдалась, закрыв лицо руками. – Знаешь ты кто? – продолжала через всхлипывания ругаться Люба. – Ты чучело! Ты просто огородное чучело. Теперь все ребята будут смеяться надо мной. А тебе хоть бы что. Стоишь тут, улыбаешься.

Марусе стало обидно, но она не заплакала. Она пошла сняла шубку и платье. Ей теперь стало понятно: всё, что она сделала, совсем неправильно. И девочка искала способ загладить свою вину.

Сначала Маруся подошла к сестре и стала гладить её по голове. Она молчала, потому что ещё не знала тех слов, которые надо было сказать в такой момент. Затем подошла к швейной машинке, достала из коробочки, которая стояла рядом, иголку и прошла на кухню. Села на скамеечку, вдела в иголку нитку и принялась сшивать две половины платья. Но так как Маруся не умела шить, у неё ничего не получалось, и она молча, беззвучно заплакала. Слёзы сами катились и падали на испорченное платье сестры. Маруся так и заснула здесь.

Люба, наплакавшись, пошла на кухню и увидела, что её маленькая сестрёнка спит, сидя на скамеечке возле печки. На коленях у неё – две части её бывшего платья, а в руке – иголка с ниткой. На лице Маруси сестра увидела следы от слёз.

«Надо же, – подумала Люба, – оказывается, Маруся плакала, а я думала, ей всё равно. Ведь при мне она только улыбалась».

Люба взяла сестрёнку на руки, унесла в комнату и уложила спать. Укрывая её одеялом, сказала:

– Прости меня, Маруся, за чучело огородное.

Маруся не могла ответить, потому что уже крепко спала.

Поправляя на ней одеяло, Люба продолжала:

– Почему от тебя, Маруся, постоянно одни только неприятности? Но я всё равно тебя люблю, – она поцеловала девчушку и прижала её к себе. – Спокойной ночи, сестрёнка.