Небольшая пауза – дать осмыслить, упорядочить и принять данность.

…и можно дальше:

– А тут уж как есть – военное назначение корабля никуда не спрячешь. Разумеется, наводящие вопросы у них возникнут! Сочтут гидроавианосцем. Пусть бы. Пусть с самолёта увидят флаг… ну, там… помашут рукой… Может, парой слов с ними в эфире перекинемся. Ответим: «Русские!» Почему бы и нет?! Мало ли чего сейчас перегоняют в СССР. Помню: эсминцы, линкор «Архангельск». Правда, это из Великобритании. Из США́[21] – тральщики, фрегаты, лёгкий крейсер «Милуоки»[22]. Всех силуэтов пилоты могут и не знать. Но однозначно – прилетят на базу, доложат. Там начнут разбираться, созваниваясь по инстанциям. Вплоть до того… – что им помешает напрямую обратиться в Москву и поинтересоваться: «Есть ли такой корабль в реестре?» И когда нынешний главком флота Кузнецов удивится и скажет: «Нет, знать таковых не знаю» (от нас откажутся, даже не подозревая, от чего)… Вот тогда наш сомнительный статус даст союзничкам все – основания на подозрения. И досмотр…

По офицерам пробежался возмущённый ропот…

– А что вы думали?! – фыркнул зло. – Они тут, здесь по месту, в Атлантике «сорок четвёртого», как ни крути, бесспорно – хозяева. Воздушный разведчик улетит, но явится какой-нибудь HMS или USS[23], коли поблизости окажется. И вероятно, что окажется. С артиллерией и инспекцией: «Кто такие? Предъявите документики, господа рейдеры под чужим флагом!»

То, что он ляпнул про «допустить чужих на борт», это так, вертелось в голове одним из умозрительных вариантов: если на них выйдет быстроходный крейсер и англосаксы посмеют «тормознуть» военный корабль под флагом СССР.

«Показать, что мы действительно русские? Ерунда всё это. Любые состряпанные документы – филькина грамота. Любая надуманная легенда: корабль на перегоне или некий секретный „Сталинский экспресс“, не выдержит критики. Будь мы хотя бы классическим крейсером под стать эпохе, а не „полкорабля, полпалубы“. Мимо такого не пройти. Как скоро они, взглянув на лес антенн, сообразят, что наш „Кондор“ выбивается из формата?»

Чем больше Скопин обдумывал вероятные и логические сценарии встречи с американцами или англичанами, тем больше склонялся к мысли, что показывать им себя никак нельзя.

«Мы для них сюрприз… и приз – плиз. Ценный».

По правде говоря, он готов был сбивать любые воздушные разведчики. А от встреч с надводными кораблями, пользуясь преимуществом РЛС, считал, вполне сносно можно уклоняться.

Проблема была в том, что, сбивая «союзников», они выводили ситуацию на тонкие грани.

«Потянуть за собой дурной след исчезающих самолётов, а то и случайных свидетелей полёта ЗУР – тем самым ступить на скользкий путь прямого противостояния. И тогда за „советского летучего голландца“ могут взяться всерьёз, с полным основанием записав во враги. Не дай бог, рассорив Сталина с союзниками. Чёрт!.. Проскочить бы Исландский рубеж… А уж там выйдем на оперативный простор. Мимо Ян-Майена, Медвежьего[24], забирая выше к северу, к Полярному кругу, в Баренцево море – в зону ответственности советского флота».

Исландский рубеж – оперативный район, пролегающий от берегов Гренландии до северной части Великобритании. Включая Фарерские острова. Проход между Исландией и Фарерами шире Датского пролива[25], однако ближе к Британскому архипелагу, с заведомо более плотным присутствием патрульной авиации англичан. А радиоразведка у англичан, включая развёрнутую службу радиопеленгации, поставлена наилучшим образом.

Что безмерно радовало – метеосводка, дающая неплохие шансы, – с воздуха, по крайней мере визуально, их будет затруднительно увидеть. Просветы в облаках были, но небо затягивало порой так, что нижняя кромка опускалась до ста метров и… всё говорило за то, что погода будет только портиться.

«Сигнальную вахту обязательно усилить! Повышенное внимание акустиками. Ход будем держать умеренным, так что возможность слушать окрестное море, на предмет посторонних винтов, у нас будет. А когда начнёт неизбежно темнеть… Ночью, конечно, в условиях и без того туманной взвеси, без РЛС будет опасно. Не хотелось бы налететь на кого-то впотьмах. С другой стороны…»

С другой стороны, с языка так и лез избитый ярлык: «Не так страшен чёрт, как его малюют!»

«И чего я в самом деле?! Не переоцениваю ли я возможности нынешних средств радиообнаружения? Напрасная перестраховка?! Не спорю, короткое, с отмеренной периодичностью включение (в режиме „однообзор“ – один круг на развёртке „Ангары“[26]) верно заявит о себе, как о каком-то мощном неизвестном источнике излучения. Пеленгация даст какое-то направление на источник. И приблизительную, но отнюдь не достоверную дистанцию. И?..»

Безбрежность океана, когда дальность радиогоризонта 36 километров, а визуально и до десяти не дотягивает, была совсем не кажущаяся.

И если действовать безупречно…

Под ногами мягко «загуляла» смешанная (одновременно бортовая и килевая) качка – крейсер выписывал плавную дугу, разбивая волны подставленной правой скулой.

Определились. В целом коллегиально, но больше, конечно, за мнением командира, выбрав переход через Датский пролив. Полагая, что там будет менее оживлённо в плане судоходства, а коли их разглядят (да наверняка) расставленные американцами в Исландии и Гренландии радиолокационные станции, то не станут бить тревогу – крупная засветка никак не может быть немецкой субмариной.

Какая-никакая, но определённая логика в этих прикидках была.

Собственно, до того чтобы втянуться непосредственно в Датский пролив, так, чтоб по правому траверзу за горизонтом терялись исландские берега, а по левому паковые льды Гренландии, на 12 узлах шлёпать ещё часов пятнадцать.

Сами «эрэлэской» всё же разово «мазнули», готовые это делать периодически по необходимости – на зелёном экране навигационного локатора оббежавший по кругу луч поискового вектора пока ничего не выявил.

Осназовцы (радиоразведчики) доложили, что чётко слышат только береговые радиостанции, но похожих на корабельные или самолётные поблизости не идентифицируют. И вообще-де в данном районе наблюдается плохая проходимость радиоволн. В связи ли с погодными условиями, либо тут так называемая «локационная яма».

«Ну и добре».

Раздав ещё какие-то дополнительные распоряжения, Скопин, прихватив навигационный журнал, направился к себе в каюту. Надо было спокойно посидеть над заполнением, расписав всю последовательность происходящего, указав теперь не только настоящее место, координаты, курс, но и дату – 1944 год.

Вследствие «перехода» они не только оказались в другом часовом поясе, но и «перескочили» с раннего утра за полдень. Это тоже требовалось отобразить, скорректировав корабельный распорядок.

До слуха доносились фоновые звуки: металл задраек, голоса, хождение-топот, дурные децибелы боцмана, подвахтенные, вахтенные – кто ещё не успел, переодевались, сдавая «тропичку» каптёрщикам.

Готовность по кораблю объявили по состоянию «2». Нельзя держать людей в долгом напряжении.

Он даже не подозревал, насколько скоро снова придётся пробить «боевую тревогу».

– …она была вся такая, знаешь… не просто женщина – вагиня!!!

– Может, богиня?

– Не-е, именно вагиня! И несла она себя в… в массы, так сказать, с чувством, с толком и расстановкой!

– Замёрзли, старшина?

– Никак нет, – тот одёрнулся, смутился, понимая, что командир умудрился «подкрасться» незаметно, услышав праздный трёп на посту.