У янки же подплав вообще, по-моему, в основном оперировал на Тихом океане. Там у них Локвуд, адмирал, рулит – низводит транспортный тоннаж империи самураев до мизера. Да и боевым не брезгует. Как раз примерно в конце ноября американская «Арчерфиш» должна утопить только что вступивший в строй авианосец «Синано» – переделку из линкора, что-то около семидесяти тысяч тонн. Прямо где-то под боком у островов японской метрополии, не сильно-то и вспотев.

«Зачем вспомнил? Зачем сказал? Память иногда подкидывает такие штуки, не относящиеся напрямую к делу. Хотя, кто его знает, что может пригодиться из тех имеемых знаний по нынешнему периоду (так и хочется добавить „историческому“) – тут любая информация военно-ценная».

К нему быстро вернулось невозмутимое спокойствие. Реакция – скоропостижное решение «атаковать субмарину», пусть и вступив в противоречие со своими же прежними установками «не ввязываться в войну», далось легко.

Легко, но не легкомысленно: цель одиночная, в заведомо проигрышной позиции.

«В конце концов, куда ей там – подлодке „давно прошедшей войны“ – тягаться против электронной и боевой начинки, отстоящей в развитии на поколение. А у нас, в конце концов, историческая справедливость – наши мёртвые, не вернувшиеся с фронтов Великой Отечественной, погибшие в концлагерях, под оккупацией, нас бы не поняли. И экипажу нужно встряхнуться. И проникнуться пониманием – куда попали. Ещё бы последом трофеи взять, что-нибудь эдакое: вытащить из соляровой воды промасленный нацистский флаг или китель, чего уж там, самого капитана цур зее, с железным крестом, с орлами и свастикой».

Напоминало ему это всё, правда… – как-то с атаки на ПЛ у него уже однажды начиналось[60].

Уходить на бо́льшую глубину обер-лейтенант Клауссен не торопился.

Вражеский корабль был ещё сравнительно далеко, чтобы опасаться с его стороны прямых противолодочных действий. Времени для манёвра оставалось достаточно.

Не последовала до сих пор и воздушная атака, и командир U-1226 всё более склонялся к удобной позиции, что они либо повредили, либо действительно смогли сбить гидросамолёт.

«Или, как уверяет верхняя вахта, геликоптер», – поправился Клауссен.

Тот самый сигнальщик Ганс, кстати, после недолгих колебаний, смущённый от собственной неуверенности, поделился ещё одним своим наблюдением:

– Герр обер-лейтенант, не совсем ручаюсь, но, по-моему, я заметил у него на фюзеляже опознавательные знаки, очень похожие на красные звёзды большевиков.

Здесь действительно можно было бы усомниться… если бы не наводящие моменты, связанные с перехватом в эфире.

Весь радиотрафик военного назначения «союзники» тщательно шифровали. Для прослушивания вражеского радиообмена на субмарине имелось два специальных приёмника. Один из которых, как правило, в дальнем походе настраивали на волну любой широковещательной станции, подключая к системе внутрилодочной трансляции, скорей для развлечения экипажа.

Интересней было ловить переговоры радиоточек патрульных самолётов или гражданских судов. Последние шифром не пользовались и могли сболтнуть что-нибудь полезное в плане информации.

Одно такое сообщение заинтересованный повышенной импульсивностью переговоров Клауссен услышал лично, сам надев наушники, подстраивая верньер настройки потрескивающего и подвывающего радиоприёмника – кто-то дважды, прежде чем его забило бесперебойной «морзянкой», протараторил рифмованной скороговоркой прямого текста: «Этэншн, этэншн! Рашин-капер-шипс он комуникэйшн»[61].

«Русские?!»

Признавая упорство англичан, равно как и поднявших свой технический уровень американцев, обер-лейтенант вдруг обнаружил, что воспринимает русских, руководствуясь исключительно пропагандой от господина Геббельса, кричащего, что «красные варвары на Восточном фронте оплачивают свои победы исключительно горой собственных трупов».

Любая бравада на берегу, здесь в море, под водой и тем более под обстрелом, приобретала иной оттенок. Потопить неуклюжий транспорт куда как проще. Эскортное прикрытие конвоев вносило в эту задачу свои сложности, и престижные привилегии – записать на свой счёт боевой корабль.

Сейчас выбор сам шёл в руки.

Акустик начинал «увеличивать» тоннаж неизвестного судна, со знанием дела заверяя, что шумы, издаваемые любым транспортом от быстровращающихся винтов военного корабля, он уж отличит:

– Класса не меньше тяжёлого крейсера. По-прежнему не фиксирую присутствия какого-либо эскорта.

Отсутствие эскорта превращало корабль-одиночку в заманчивую цель.

Так почему бы нет?! Тем более что лучший способ избежать нападения – напасть самому.

До сих пор U-1226 не произвела ни одной атаки. И это, признаться, задевало двадцатипятилетнего Августа-Вильгельма Клауссена. Громкая победа подняла бы его авторитет в глазах экипажа. Да и в собственных глазах.

– Взять их на пенную дорожку?.. – будто прочитал мысли командира второй офицер.

В течение следующих десятка минут лодка активно маневрировала, а экипаж, взвинченный командой подготовки к атаке: «Achtung! Auf Gefechtststionen!», забе́гал, заскользил в тесных проёмах люков, занимая боевые места.

– Акустик?! – запрашивали с центрального поста, получая обнадёживающее:

– Цель сохраняет прежний генеральный курс. «Контакт» поддерживаю устойчивый.

– Машинное! Какова плотность аккумуляторных батарей?

Принимая и оттуда доклад, не самый… но вполне терпимый.

Большая дистанция до цели позволяла растянуть все отработанные манипуляции, подходя к делу с выдержанным тщанием. Впрочем, нормативы и тут соблюдались – команда соскучилась по боевой работе.

– Глубина 12, тихий ход, поднять перископ… опустить перископ, – прильнув к окулярам, только лишь для того, чтобы убедиться – видимость по горизонту сохраняется прежней и не позволяет обнаружить цель визуально. В то время как угроза быть замеченным с воздуха вполне сохранялась.

– Глубина на 30. Угол погружения 10 градусов… выравниваем.

– Шумы усаливаются.

– Зигзагом?

– Как водится. Не особо они утруждают себя зигзагом. Предсказуемо. Слышу их чётко. Пеленг 25, скорость 16–18.

В притихшей тишине (не тавтология) слышалось привычное шуршание забортной воды, обтекавшей обводы субмарины, ноющие звуки электромоторов, бормочущий голос матроса, следящего за глубиной погружения, сдавленное покашливание простывшего второго вахтенного офицера.

– Зарядить носовые аппараты: «один», «два», «три», «четыре», торпеды парогазовые, самонаводящиеся, – мягко и негромко, будто смакуя сказанное, распорядился Клауссен. Наблюдая, как на панели счётно-решающего прибора управления торпедной стрельбой загорались пронумерованные контрольные лампочки готовности.

– Задать последовательность пуска и интервал.

Большая дистанция, волнение на море и какой-никакой зигзаг вражеского корабля усложняли расчёт атаки. Боцман вручную вводил данные: скорость и курсовой угол цели, её положение (справа или слева по курсу лодки); окончательный выбор скорости торпед, глубины их хода и, главное – атакующий режим.

Ставку здесь обер-лейтенант делал на полученные малой партией новейшие торпеды G7as с активной системой «Flachenabsuchender Torpedo» в модификации T5[62].

– Ход малый. Скорость шесть узлов. Пеленг на цель – тридцать семь. Дистанция – четыре семьсот. Угол атаки – двадцать.

– Что? Что там, акустик? – немедля уточнял вахтенный, услышав возглас из соседнего отсека.

– Цель – левый коордонат, дистанция уменьшается.

– Руль лево на десять.

Считывая курс по репитеру компаса, рулевой сориентировал лодку в указанном направлении.

– Атаку производим по акустическим данным, – объявил командир, положив ладони на ручки перископа, в привычке, лишь бы куда-нибудь их деть… нервишки начинали натягиваться. Произнося с растяжкой: