— Чудак человек, это же суд. Суд им повестки разослал, когда и где будут судить, свидетелей вызвал, защитников, наверное, каких-то организовал, вот нас и ждут до этого времени.
— И что делать?
— Сейчас будем решать. Надо попробовать задержать кого-то из наблюдателей и потихоньку сюда притащить, допросить, с какой целью он наблюдает за нами. Ну а с задержанными мы поступим следующим образом — Задержанных связать, и поместить их в гробы.
— Куда⁈
— в гробы. У нас же гробы остались? Ну вот. Срочно нанять ломовиков, можно два-три гроба на каждую повозку. Наших павших товарищей впереди, по одному гробу в телегу. Пошлите мальчонку в ближайший театр, пусть оркестр наймет, всех, кого найдут и сюда. На у мы пока наметим маршрут, чтобы процессия шла мимо кабинета мирового судьи.
Пока я ломал голову над схемой города, мои соратники разбежались, после чего началась какая-то неразбериха. А потом ко мне зашла делегация «протестунов».
— Ваше благородие! — в дверь постучали, после чего на пороге кабинета появилась толпа бородатых мужиков в военной форме: — Разрешите до вас? Просим вас не делать этого?
— Чего не делать, братцы? — я встал из-за стола и сделал несколько шагов в сторону решительно смотрящих мне в лицо ветеранов.
— Да, божеское ли дело, живых людей в гробы запихивать? — мужик завертел головой, после чего перекрестился на икону, висящую в красном углу, единственной, левой рукой.
— Фамилия?
— Иконников Павел, стрелок. — вытянулся боец.
— Где руку потерял?
— Под Перемышлем, гонвед из пулемета подстрелил.
— И ты ветеран на пост ходишь?
— А как же, хожу, службу знаем.
— Службу знаешь… А когда нас взрывали и в патрули стреляли, ты где был?
— На Садовой, в патруле…
— И если бы анархисты, за которых ты сейчас пришел просить, поехали не на Офицерскую, а на садовую, то мы бы тебя сейчас хоронили? Честного солдата, что на войне все свое оставил, сегодня бы просто закопали бы в мерзлую землю, сверху крест березовый, и все, нет больше тебя. Так?
— Но ведь вон как орут!
— И что? Ты что, думаешь, что мне нравится их слушать? И я вовсе не за то их в гробы запихнуть приказал, что они наших товарищей в спины стреляли и нас здесь всех пытались взорвать. И не за то, что они делали это за деньги, хотя вроде бы революционеры и за счастье народное борются. Я просто хочу, чтобы вы сегодня живыми пришли после службы сюда, или по своим домам, своих жен и детей увидели.
— Это тут причем?
— Друзья этих веселых ребят, что сейчас там причитают, в количестве не менее ста штыков, да еще и с пулеметами, засели во дворах недалеко от нас. Как думаете, для чего?
Бойцы вытаращили глаза, изображаю усиленную мозговую деятельность.
— А мерзнут у костров по подворотням эти морячки для того, чтобы опять напасть на наш конвой, и отбить своих, как они считают, товарищей. А продажные писаки напишут, что вы не бандитов конвоировали в суд, а, подобно царским жандармам волокли революционеров на расправу. Вот поэтому вы арестантов положим в гробы, спокойно довезем их до суда, а там выгрузим, а наших товарищей повезем дальше, в их последний путь. И мне, товарищи, глубоко насрать до чувство бандитов, которые ради денег убивали наших милиционеров и грабили обывателей, насиловали женщин, просто проходящих мимо, потому что на шлюхах они решили деньги сэкономить. А кто со мной не согласен, то будьте любезны, сдавайте повязки, мандаты милиционеров, оружие и идите в столовую. Будете там сидеть, пока мы с похоронами и судом не закончим, а потом пойдете на все четыре стороны, куда хотите. Я с чистоплюями возится не хочу.
Бойцы потоптались в коридоре и пошли вниз, о чем-то недовольно переговариваясь, а мне доложили, что удалось скрасть одного из наблюдателей, когда он отлучился в близлежащую лавку.
— Так то там матросы рядышком стоят, при оружии, грузовики во дворы загнали и костры жгут, у жильцов дрова забрали, но никто пикнуть не моги, все боятся. — возбужденно рассказывали мне бывшие полицейские, утащившие наблюдателя, когда он с теплым калачом и куском колбасы возвращался на свой пост.
— Вы кто такой будете, товарищ, и какую партию представляете? — склонился я к молодому пареньку, под глазом которого наливался синяк, руки были связаны ремнем за спиной, а из карманов кургузого пальто торчали калач и надкусанный полукруг жаренной колбасы.
— Я анархист-синдикалист, немедленно отпустите меня!
— Замечательно! То есть вы не бандит?
— Какой бандит⁈
— Ну мы боялись, что нас бандиты обкладывают. А как вас зовут?
— Платошкин Михаил.
— Подскажите, а товарища Бодрова вы знаете?
— Знаю конечно. Он мне лично сегодня руку жал.
— Попятно. А скажите, люди, вооруженные, рядом с которыми вас задержали — это ваши товарищи?
— Ну конечно товарищи. Там же флаги наши на грузовиках висят.
— Подскажите, с какой целью столько человек из числа товарищей-анархистов в соседних от нас дворах несколько часов мерзнут?
— Нам сказали…- пацан захлопнул рот.
— Ну смелее! Сказали отбить ваших товарищей по партии, когда их десяток лопухов — калек в суд поведут.
Пацан кивнул головой, опустив глаза.
— Понятно. Этого в кладовую, и чаю дать, чтобы он сухой булкой не подавился. Выпустим после суда. И общее построение командуйте.
Когда все свободные от дежурства и охраны были построены в холле, закрытом сегодня для приема посетителей, я коротко рассказал о том, для чего страдают уже разложенные по гробам страстотерпцы и предложил тем, кто мои методы не приемлет по моральным или религиозным соображениям, выйти из строя.
Вышли два человека, один из которых был бывший стрелок Иконников, второго я не помнил.
— Иконников, расскажи пожалуйста нам, если ты недоволен моим решением, что ты предлагаешь? Как доставить бандитов в суд.
— Ну я…
На этом предложения Иконникова закончились.
— Ты что предлагаешь? — я повернулся ко второму.
— Рядовой Кулебяка.
— Говори, милиционер Кулебяка, твои предложения.
— Ну смелее! Например, вы вдвоем с Иконниковым обязуетесь доставить бандитов в суд. Я даже за вами тачанку с пулеметом направлю. Когда анархисты вас убьют, то я лично их из пулемета расстреляю, отомщу за вас. Или вас расстреляю, за то, что вы без боя отдадите бандитов анархистам. Согласны?
Бойцы, понурив головы молчали.
— Кто у этих товарищей командиры отделений?
Из строя вышли два милиционера с унтерскими лычками.
— Командиры, этих двоих отведите на кухню, в помощь кухаркам, и одного человека выделите, чтобы следил, как бы они морячков не предупредили. А завтра эти ребята поедут к семьям наших убитых товарищей, деньги им повезут, послушают, как родня по убитым убивается, да расскажут, как злой начальник с бандитами и душегубами плохо поступил. А остальные, кто не занят в охране дворца, выходи строится, я слышу, что музыканты уже подошли.
И опять над замершей гладью реки мойки разносились плачущие звуки оркестра, трепетали на ветру закрепленные на первых повозках транспаранты «Земля будет гореть под ногами бандитов». Впереди колонны шел я, с черной ленточкой на милицейской повязке, и Трефом, важно идущим у правой ноги. Затем несли знамя отдела народной милиции, пиратски скопированное с советского знамени. На последнем по очереди гробу, был установлен немецкий пулемет на станке, и лежала солдатская папаха. За последней телегой, не в ногу шагали мобилизованные оркестранты из труппы Суворинского театра, что за скромные деньги бросили репетицию и прибежали с набережной реки Фонтанки. За оркестром шагали в ногу две сотни вооруженных бойцов. Путь наш лежал на воинское кладбище рядом с Чесменской богадельней, насколько я помнил из прошлой жизни, могилы возле Чесменской церковью существовали и через сто лет.
Присутственно место мирового судьи находилось в начале улицы Казанской, у Екатерининского канала, в обычном доходном доме, в одном дворе с Пробирной палатой. Судя по всему, анархисты нашу траурную процессию оставили без внимания, ожидая конвоя с преступниками. Мы же дошли до арки дома, выходящей на будущий канал Грибоедова, после чего подходы к дому оцепили, а гробы с живыми обитателями стали быстро заносить во двор, где домовины вскрывались, оттуда извлекались находящиеся в прострации «жильцы», что силами охраняющего судью усиленного караула поднимались на второй этаж, к кабинету мирового судьи.
