Щуплого телосложения, маленького роста с признаками горбатости, с выделяющейся на фоне такой фигуры пистолетной кобурой на боку, всегда пьяный, взглядом хищного зверя он вызывал пугающую реакцию у детей, которые при его приближении разбегались, а взрослые старались отойти от него подальше. Как можно было догадываться, основной целью появления такого стража порядка была не столько охрана социалистической собственности, сколько желание найти самогонщиков и принять соответствующую дозу. Никто не видел, чтобы он уносил бутылки с собой. Он любил зайти в какой‐нибудь дом, принять дозу, закусить и выполнять дальше свои государственные дела. Особенно доставалось от него женщинам из окрестных сел, которые пытались вынести из леса вязанки хвороста. Он отбирал хворост, разорял вязанки, приводил их в непотребный вид и прогонял женщин. Очень сожалел, что при существующей власти никого не может подвести под расстрел, как было в прошлом. Как только он уходил, женщины возвращались, кое‐как собирали хворост и, уже в сумерках, уходили с тем, что могли унести. Через год, или меньше, этот реликтовый страж порядка куда‐то исчез. Видимо, алгоритм охранного пса, рычащего на любого увиденного человека, недовольство ограниченностью своих действий при новом хозяине, звериный душевный настрой, и режим постоянного пьянства, выполнили свою роль в ускорении отхода его в мир иной на соответствующее место. Того, кто пришёл вместо него, никто не видел. Может быть, это место упразднили, поскольку нужды в нем особо не было.
Большим подспорьем для заработка в те годы была заготовка корня бересклета, который принимали на заводе синтетического каучука, где он использовался в качестве сырья для получения какого‐то пластичного материала. За какие‐то полтора-два года в лесу были полностью уничтожены все кусты бересклета, что конечно, отразилось на состоянии других лесных культур.
Несмотря на все такие негативные процессы, лес в те годы был объектом научных изысканий. Частыми гостями в лесничестве были сотрудники Воронежского, сперва лесохозяйственного, далее лесотехнического института. Каждое лето в лесничестве в течение полутора – двух месяцев проходили производственную практику студенты лесохозяйственного факультета. Студенты жили в специально построенном для них бараке. Об уровне цивилизации их пребывания в лесничестве можно было судить хотя бы тем, что в одной из комнат конторы, отведенной для работы студентов, стоял биллиардный стол с точно выверенной горизонтальной плоскостью и комплектом шаров. Студенты приглашали местную детвору, в том числе и меня, поиграть в полноценный биллиард. Это нами рассматривалось как вершина проявляемого к нам уважения, хотя, особых успехов в таком деле, никто из нас не достиг.
Бабушка Маревна умерла в конце пятидесятых годов, так и не дождавшись своего мужа, пропавшего в системе сталинских спецслужб. Соседи похоронили её в пятьдесят четвертом квартале, где уже были захоронения умерших ранее жителей поселка.
В 1960 году в поселок наконец‐то провели высоковольтную линию электропередачи напряжением шесть киловольт, поставили трансформаторную подстанцию, снижающую напряжение до 380/220 вольт, подвели электроэнергию к пилораме и к каждому дому. Жизнь вроде бы улучшилась, но руководство лесничества почувствовало кадровый голод – наступила пора нехватки работников. Старшее поколение стало переходить в состояние неработоспособных пенсионеров, либо уходить в мир иной. Молодое работоспособное поколение начало рассматривать более привлекательные варианты работы на предприятиях Воронежа, благо электрификация железной дороги позволила сократить время в пути от Тресвятской до города до получаса. До Тресвятской был путь в четыре километра, но это всё равно казалось более лёгким, чем работа в лесу. Несмотря на блага электрификации, работать на пилораме стало некому. Люди из посёлка стали уезжать, дома стали пустеть. Контора Углянского лесничества была перебазирована на Тресвятскую. Не знаю, существует ли оно сейчас, это Углянское лесничество. В те годы на значительной площади леса, где росли деревья ценных пород, были проведены сплошные рубки. Лесовосстановление не проводилось, местность начала заполняться низкопробным осиновым естественным самосевом и захламляться.
С 1952 года или с семилетнего возраста мои родители перевезли меня в Воронеж, где я учился в школе и в лесничестве бывал, преимущественно в летний период, во время каникул, либо в редкие выходные. Приезжая туда всегда приходилось слышать о радостях, горестях и трудностях бытия местного населения.
В 1962 году мой дедушка продал дом, построенный когда‐то моим прадедом, и они вместе с бабушкой уехали в Воронеж. Связь моей семьи с бывшим местом жительства прекратилась. Через два года, когда я в студенческие годы на заработанные во время производственной практики деньги, купил мотороллер, заехал в бывшие родные места. Проехал по посёлку, но из своих сверстников почти никого не нашёл. Грибов в то время в лесу было мало, да и мотороллер оказался не таким хорошим транспортом для лесных дорог, так что в глубине леса не побывал. Заметил только, что домик Маревны был заколочен и забор вокруг него начал разрушаться.
И вот, спустя сорок восемь лет от того времени я решил проехать по когда‐то бывшим родным местам. Почему не бывал там раньше? Может быть, сказывался дефицит времени – п рошедшие годы ни для кого не характеризовались лёгкостью жизни. А может из-за того, что имеющийся у меня тогда низкоседящий автомобиль с приводом на одну ось не мог служить хорошим средством передвижения по дорогам тех мест, характеризуемыми труднопроходимыми участками рыхлого песка или непролазных луж. После того, как у меня появился полноприводный автомобиль с достаточно высоким дорожным просветом, такая задача оказалась легко решаемой.
Подъехать к поселку я решил со стороны Сомова. Теперь там есть асфальтированная дорога, ведущая к Маклоку. Эта дорога пересекает участок леса, когда‐то бывший в собственности воронежского землевладельца Харина. Кто был этот землевладелец и как его звали, не знаю, из воспоминаний детства помню, что те места, находящиеся сравнительно далеко от Углянского лесничества, характеризовались наличием деревьев ценных пород и обилием грибов. Там были окультуренные заросли ирги, ягоды которой люди использовали как лекарственное средство. Тогда мне в компании сверстников приходилось совершать утомительные велосипедные поездки до так называемой «Харинской канавы», наградой за что было возвращение с обильными порциями даров леса в виде грибов или ягод, половина которых съедалась на обратной дороге. Но что‐то в обязательном порядке довозилось до дома. Современный взгляд на эти места выявил изменения далеко не в лучшую сторону. Тогда мне запомнились величественные сосны разных пород с несколько иной кроной и хвоей на ветках в сравнении с тем, что можно видеть в ещё сохранившихся пригородных лесонасаждениях. Сама канава, вырытая когда‐то примитивным ручным трудом, бывшая непреодолимым препятствием для гужевого транспорта, находилась в полузаросшем кустарником, слабо заметном состоянии. Не было знаменитых реликтовых сосен. Были какие‐то не особенно примечательные, в большинстве своём хилые хвойные деревья. Когда‐то казавшееся огромным Харинское озеро полностью высохло, на обнажившемся дне рос хвощ и появляющиеся самосевные произрастания березы. Высоты более метра они не достигали, видимо, погибали от подхода их корней к грунтовой воде. В лесу было много упавших никому не нужных деревьев, никто не подбирал ещё пригодную к чему‐нибудь лесопродукцию, не то, что когда‐то дефицитный сухой хворост, за сбор которого люди ощутимо рисковали.
Некоторые просеки были в заросшем состоянии, но по отдельным из них можно было проехать. Мой автомобиль с приводом на все колёса без особых трудностей преодолевал все встречающиеся на пути участки рыхлого песка или раскисших луж. Поневоле возникла мысль – такую бы технику, да в те годы. Поневоле вспомнилось, как мужики вытаскивали застрявшие в грязи гружёные лесом автомобили, какие только приёмы распределения силовых факторов не применяли. Как натужно выли моторы, а какие речевые лексические обороты там звучали – можно только догадываться. Но, как сейчас приходится слышать – всему своё время. Или как хочется сказать – всякому времени своя техника.
