© Волков В.С., 2023

Шла осень 1942 года. Правобережная часть Воронежа была занята гитлеровскими войсками. Население города переместилось в северную и восточную части области, где были леса и, можно было найти какое‐то укрытие.

Ближе к середине осени с востока начали подтягиваться войска для формирования планируемого наступления. Лучшим местом для размещения военной техники были лесные массивы, которые при обзоре с воздуха не давали никакой информации о том, что находится под кронами деревьев и какие дела там творятся. Лес как ничто другое всегда умел хранить свои тайны.

Один из танковых корпусов был размещен в небольшом спрятанном в глубине леса посёлке с официальным названием «Ракитное», тогда как в народном лексиконе он именовался кратким словом «Ракитин». Кстати, на немецких картах того времени, находимых в комплектах пилотов сбитых самолётов, было слово «Rakitin». Посёлок состоял из не более чем пятнадцати избушек, где жили люди и одного нежилого дома, где располагалась контора Углянского лесничества.

Офицерский состав разместился в избушках жителей, солдаты рыли окопы, где маскировали технику и устраивали себе жилища. В домике, где жила старушка по имени Маревна, разместился офицер в звании майора, который попросил обращаться к нему просто по имени-отчеству, Прокопий Семёнович.

Почему хозяйку звали Маревной, никто не задумывался. Может быть её имя было производным от отчества типа Макаровна или Матвеевна, а может по документам она была Мария Андреевна? Паспортов в те годы сельское население не имело, какие‐то официальные списки где‐то были, но где они были и что там было записано, никто не знал. Старушка нисколько не протестовала против такого к ней обращения.

Поселившийся у Маревны майор был высоким, широкоплечим офицером, обладавшим хорошей военной выправкой. В диалогах был немногословен, всегда угрюм, никто не замечал на его лице даже подобие какой‐то улыбки. Распоряжения подчиненным он отдавал кратко голосом, не терпящим возражений и предполагающим строгую проверку исполнения. Хозяйке он приносил свой офицерский паёк, который на равных разделял с ней, но не пропускал ежедневные сто или сто пятьдесят грамм водки или что‐то того, что в условиях всех нехваток того военного времени, было в относительном достатке. Осенними длинными вечерами, после приема спиртного, майор практически не менялся, много курил, молча смотря куда‐то в одну точку. Маревна в таких случаях не пыталась с ним заговаривать, без лишних слов топила печку и жгла лучину или так называемый «коптюлёк» – небольшой фитиль, погружённый в банку с горючей жидкостью. Никаких мыслей о более совершенных световых приборах тогда не было.

Единственным живым существом, пользовавшимся хорошим расположением майора, была хозяйская собака Жучка, обычная средних размеров дворняжка, привыкшая сидеть если не на привязи, то на умеренно голодном содержании, поскольку сытной жизни в тех местах того времени никто не имел. При первом появлении майора Жучка не залаяла на появление незнакомого человека, а вопреки всем правилам собачьего алгоритма, подошла к нему, обнюхала и завиляла хвостом. Прокопий Семёнович нагнулся, погладил Жучку за ушами и угостил её чем‐то съестным, что было у него с собой. С того момента Жучка с активным выражением собачьей радости встречала майора, как будто раньше она всю прошлую жизнь жила в его доме. Как выдавалось время, Прокопий Семёнович любил сидеть на скамейке в небольшом дворике Маревны, курить папиросу и гладить сидящую рядом с ним Жучку. С появлением в домике Маревны Прокопия Семёновича Жучкино существование стало более сытным, поскольку ей кое-что перепадало из того, что входило в паёк майора.

К концу осени – н ачалу зимы сумерки наступают раньше, но начинающий выпадать снежок позволяет в темноте кое-что различать. В один из таких длинных вечеров Прокопий Семёнович после очередного принятия фронтового напитка сидел в избушке Маревны, курил папиросу и, молча смотрел на горящие в печи дрова. Неожиданно со стороны дороги, за которой росли сосны, раздалось несколько винтовочных выстрелов и автоматная очередь. Майор выбежал на дорогу, пытаясь что‐то рассмотреть в темноте, но разглядел только метнувшуюся к нему тень. Не особенно раздумывая, он выхватил пистолет и наугад выстрелил в эту тень. Позднее выяснилось, что в ту ночь солдаты застрелили оленя, но тогда майора отрезвил отчаянный крик собаки. Его парализовала мысль, что он застрелил Жучку. Глаза уже начали видеть в темноте. Он разглядел распластанную на земле собаку, пытавшуюся подняться передними лапами, когда её задние ноги не двигались. Жучка кричала, как можно кричать только от невыносимой боли.

Трудно представить, что произошло с майором, его человеческое осознание того, что он по своему дурному действию лишил жизни единственное преданное ему живое существо. Прокопий Семёнович засунул пистолет в кобуру, схватил в руки Жучку и побежал в контору лесничества, где располагалась медсанчасть. Было поздно и всё было заперто, но сильный стук в дверь и командный голос майора быстро подняли расположившихся к отдыху врача и медсестёр. Врач, которого звали Константин Егорович, хорошо знал Прокопия Семёновича и, конечно, его удивило такое появление майора на руках с окровавленной собакой.

– Егорыч, выручай, я спьяну по собственной дури её порешил, сделай что сможешь, прошу тебя.

– Семёныч, опомнись, у меня для людей медикаментов не хватает, а ты с собакой, не занимайся ерундой, иди. Или дострели её, чтобы не мучалась.

– Костя, я тебя никогда не просил, а сейчас прошу. Спаси эту собаку.

– Меня же люди засмеют, если кто узнает, что я лечил собаку.

– Скажи, что я тебе пистолет к виску приставил.

– Тогда тебя под трибунал начальство отправит, тебе такое надо?

– Мне всё едино, пусть отправляют куда хотят, Костя, прошу тебя, не медли.

Врач провёл майора в комнату, велел положить Жучку на стол. Оказалось, что ранение было сквозным, пуля прошла сквозь основание задней левой лапы, слегка был задет позвоночник. Прокопий Семенович настоял, чтобы врач сделал Жучке обезболивающий укол. Можно представить, какой напор надо было осуществить майору, чтобы сотворить такое в условиях дефицита новокаина и наличия небольшого количества стеклянно-металлических многоразовых шприцов. Жучка перестала скулить, только с какой‐то надеждой в глазах смотрела на окружавших её людей. Врач обработал раны и забинтовал обработанный участок. Раны перестали кровоточить, но собака до этого потеряла много крови и, о тлевшейся в ней жизни свидетельствовало то, что она дышала и иногда открывала глаза.

Прокопий Семёнович вернулся домой на руках с Жучкой. Маревна охала, сожалея о том, как ей придется жить без Жучки, все‐таки хорошая собака была. Майор чётко сказал, что сделает всё, чтобы собака выжила. У Маревны нашлась какая‐то подстилка, на которую положили Жучку. Всю ночь майор просидел возле собаки, почти не сомкнув глаз. Утром ему пришлось идти на службу. Несколько раз он возвращался, смотрел, что происходит с Жучкой и уходил обратно. Жучка ничего не ела и почти ни на что не реагировала. Так же было и на следующий день. Вечером Пркопий Семёнович привёл врача, тот сказал, что не лишним было бы сделать инъекцию глюкозы, но её у него нет. Следующим утром одна из медсестер проболталась майору, что в медсанчасть, которая расквартирована в селении Маклок, что в семи километрах отсюда, доставили партию медикаментов из генеральского резерва. Там должна быть глюкоза. Но это генеральский резерв и майору оттуда медикаменты, естественно, не дадут. На это Прокопий Семёнович сказал: ‘’Посмотрим’’. Спустя час он раздобыл лошадиную повозку и, вместе с врачом уехал в Маклок. К вечеру они вернулись с двумя ампулами глюкозы и еще кое‐какими медикаментами. Оказалось, что майор выбил медикаменты для генерала, но тот отбыл в ставку командования, которая располагалась где‐то в районе Россоши. Врач удивлялся пробивной способности майора.