Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Семёныч, ты даешь. Ты хоть представляешь, чем мы рискуем?

– Не беспокойся, Костя, здесь я главная фигура, а если что – мне терять нечего.

Они прошли в домик, подошли к Жучке, которая, как и прежде, неподвижно лежала на правом боку. То, что собака была жива, выдавали лишь ее перемещающиеся за людьми, глаза. Прокопий Семёнович достал из кармана драгоценную ампулу, передал врачу. Константин Егорович набрал шприц, сделал Жучке укол. Затем достал из чемоданчика еще одну маленькую ампулу, набрал шприц и сделал Жучке еще один укол. Прокопий Семёнович спросил:

– Это что?

– Камфора. Для лучшей работы её сердца. Тебе же надо собаку вылечить.

– Спасибо, Костя. Требуй от меня что хочешь.

Через какое‐то время Жучка слабо пошевелила головой.

– Вот видишь, лечение действует. Пойдем в медчасть, отметим. Кстати, ты спирт получил?

– Получил, пойдем, я тебе отолью.

– А что, принять не хочешь?

– Нет, что‐то во мне произошло. Не могу.

Они ушли, но вскоре Прокопий Семёнович вернулся. Маревна заметила, что уже несколько дней майор совершенно трезвый и не курит.

На следующий день врач сделал Жучке второй укол глюкозы. Он начала шевелить головой и пыталась подняться. Самым главным было то, что она начала есть. Майор кормил её полученной в пайке свиной тушёнкой и всякими прочими изысками, неведомыми ей в прошлом отрезке жизни. Прокопий Семёнович недоедал сам, но кормил собаку в надежде, что она поправится.

В ночь под наступление Нового 1943 года все жители поселка и размещенные там военнослужащие праздновали с наличием кое‐какой закуски и обильной выпивки. Прокопий Семёнович в ту ночь был дома и, как показалось Маревне, был совершенно трезв и радовался тому, что Жучка стала подниматься, хотя бы на три лапки. Впервые за всё время его пребывания у нее она заметила на его лице какое‐то подобие улыбки, чего никогда не замечала ранее.

К середине января Жучка начала пытаться наступать на раненую лапку, но до уверенной ходьбы было ещё далеко.

К этому времени из ставки командования вернулся генерал с приказом о наступлении на Воронеж. Готовность к выступлению отводилась в течение двух дней. Про медикаменты из генеральского резерва в наступившей суете, естественно, никто не вспомнил. Перед отбытием Прокопий Семёнович оставил Маревне значительный запас продуктов с настоятельной просьбой хорошо кормить Жучку. Перед тем как уйти, он посидел возле места, где лежала собака, погладил её по загривку и пошел к двери.

– Маревна, если буду жив – вернусь, обещаю.

– Возвращайся, Семёныч, храни тебя Господь – она достала икону и перекрестила его.

Лес наполнился рёвом танковых двигателей. По мере удаления танкового корпуса этот рёв постепенно стал утихать и, наконец, совсем прекратился. Наступила непривычная тишина, иногда нарушаемая всплесками низкочастотных колебаний от падающего с ветвей деревьев снега.

После ухода танкового корпуса жизнь в посёлке возвратилась в режим вялотекущего состояния. Из рассказов людей, побывавших в освобожденных местах, можно было заключить, что при наступлении на Воронеж особо сильных боёв не было. Гитлеровцы заранее оставили город заминированным и отступили в строну Касторного. Размещенный в лесничестве танковый корпус участвовал в боях Курско-Касторненской операции, далее в боях за Харьков. Как известно из истории, этот город несколько раз переходил из рук в руки, и там погибли практически все, кто был размещен в лесничестве.

Ближе к концу войны к Маревне заехала её племянница, Дуняша, которая была в оккупации в Подгорном. Из её рассказа следовало, что самыми добрыми из оккупантов были итальянцы. Она рассказала про несколько случаев, когда итальянцы подкармливали голодающее местное население, заранее предупреждая, чтобы об этом не сообщали немцам. Про немцев она говорила, что они насаждали, прежде всего, порядок, но без причин местное население не трогали. Грабежами в основном занимались румыны, венгры и молдаване, тех, кто попадался, за это даже немцы расстреливали. Наибольшей жестокостью к населению отличались служащие в гитлеровской армии венгры и эстонцы. Эти занимались и грабежами, и насилиями. Она рассказала, как на её глазах по улице шла женщина с двумя маленькими детьми, так эстонский солдат или офицер, что трудно было понять, хладнокровно застрелил сперва одного ребенка, затем другого, с удовольствием смотрел, как зарыдала мать, подошел к ней и, несколько раз пнув её сапогом, застрелил и её. Увидев Дуняшу, этот эстонец погнался за ней, и догнал бы, но его вовремя остановил проходящий поблизости немецкий офицер. Вот и суди, как ко всем этим людям можно после всего такого относиться. И кого можно в таких случаях называть человеком, а кого нет. Маревна молча слушала рассказ Дуняши, охала, причитала и крестилась на единственную оставшуюся у неё икону, которую она смогла сохранить в период многочисленных обысков, проводимых незадолго до войны, в конце тридцатых годов. Тогда все иконы у неё отобрали, одну только икону Спаса Нерукотворного она припрятала в лесу и её, эту икону, никто не тронул.

После окончания войны в лесничество стали возвращаться ушедшие ранее на фронт мужики. Конечно, возвратились не все, но тех, кто вернулся, встречали с распростертыми объятиями, с выпивками и закусками. Жизнь вроде бы налаживалась, стала работать контора Углянского лесничества, куда из Графского лесхоза прислали лесничего, который начал возобновлять работу по лесовосстановлению. Исполнителей для таких дел было немного, но худо-бедно работа велась.

В начале осени 1945 года Маревна, сидя на скамейке у своего дома с соседкой Полиной, потихоньку беседуя о текущих делах, заметила шедшего со стороны станции Тресвятской в направлении посёлка, человека. Когда этот человек приблизился, они его узнали.

– Семёныч, неужели ты?

– Здравствуй, Маревна, здравствуй Полина, вот видите, я вернулся, как и обещал.

Они прошли за калитку к крыльцу дома. И тут же вопрос:

– Как Жучка, жива?

– Ох, Семёныч, что тебе сказать, жива. Только, видно, срок её подошёл. Проходи, сам увидишь.

Она провела его во двор, где возле будки лежала собака. При приближении Прокопия Семеновича она приветственно взвизгнула, подняла голову и немного пошевелила хвостом. Он подошел к Жучке, погладил её, сел на находящийся рядом деревянный чурбачок. Майор спросил Маревну, как они жили после его отъезда, как она выхаживала собаку. Маревна рассказала вкратце, что почти все продукты, что он оставил, она скормила собаке, может благодаря этому она и выжила. После хорошего питания Жучка поднялась, стала ходить, немного прихрамывала, но служила хозяйке исправно. С месяц назад стала плохо есть, исхудала, видно век её к концу подходит. Лет ей уже много, сколько точно Маревна не припоминала.

Они прошли в дом. Прокопий Семёнович достал имевшийся у него запас продуктов. К сожалению, это было совсем не то, что присутствовало когда‐то в его офицерском пайке. Маревна положила на стол кое-что из своих запасов, несмотря на голодное время, картошка и дары леса в виде сушеных грибов и ягод, присутствовали в каждом доме. Накрыв стол, Маревна предложила выпить, но он отказался. Сказал, что с той поры, как ранил Жучку, не может ни курить, ни прикасаться к спиртному. Они немного закусили. Прокопий Семёнович рассказал, что после ухода из лесничества, их бросили в наступление под Касторным, далее под Харьков, без подкрепления, без тылового обеспечения. Конечно, наступление захлебнулось, их корпус попал в окружение. Погибли практически все, в том числе врач Костя, что лечил Жучку. Медсестры, что были с ним, тоже погибли – в есь медсанбат накрыло авиабомбой с воздуха. Удивительно, но в живых после тех боёв остался практически он один. Далее Прокопий Семёнович участвовал в форсировании Днепра, войну закончил в боях под Прагой. И нигде ни в каких передрягах его даже не царапнуло. Наград получил много, но в звании не повысили. Как был майором, так им и остался. Видимо, отношения с начальством не те были.

2
{"b":"881426","o":1}