Я не вижу их в роли мужчины и женщины. Перед моими глазами нет примера отношений пары. Я как будто вклиниваюсь между ними и превращаю их в маму и папу. И мама уже не женщина для своего мужчины, а папа вроде бы тоже не очень мужчина для своей женщины.

Родители на волне восторга – мама рассказывают, как в горы их с подругой мужчины поднимали на руках. Болтает, захлебываясь от восторга – какие горы, какие не горы, какие…

Мама всегда восторгается кем-то другим в компании, не папой. Я вырастаю и тоже учусь так делать. Я выбираю классного мужчину, обесцениваю его и начинаю стыдиться какой-то его черты. Из раза в раз. Из года в год. Ближайшие лет 30. Женский испанский стыд.

В ванной клубочки пара и звук струи, быстро льющейся в ванну. Мама на руках стирает постельное белье и мои колготки. Стиральной машины еще нет, позже бабушка подарит маме деньги на машинку-автомат и мама сделается чуточку счастливее.

Мы топаем с мамой по деревне. Мы приехали в гости к бабушке и идем из магазина к ней домой. Мама лучится радостью, мама делится радостью со мной. Мама делит со мной все чувства – и радость, и горе, и вину, и ответственность. Мама рассказывает о том, что бабушка дала деньги на стиральную машинку-автомат, и это, о боги, как же это здорово! Не папа купил маме машинку, бабушка.

Я выхожу замуж спустя несколько жизней, и моя мама дарит мне машину, одежду, путешествия и…. Не муж, мама. Мама принудительно забирает это право у мужа. Муж такой же невыросший как и я, он позволяет.

Все белье белого цвета. Очень горячая вода и едкий запах, иначе не отстирать. Смотрю на мамины руки – они вареные красные распаренные, ссадины и язвочки на костяшках, цыпки. Хочется пожалеть, это же мамины руки – они умеют любить, гладить, обнимать – зачем с ними так?!

– Мамочка, а почему такие руки?

– Обязательно нужно, чтобы белье было чистое. Как ты в садик пойдешь в грязных колготочках?

Я тоже так умею – убьюсь, но будет все чистое и порядок – это четкой линией было протянуто до моих 36, после моих изменений сейчас меняется и мама. Репутация и мнение окружающих тогда ценнее, важнее и желаннее собственных рук – целых, здоровых, без кроваво сбитых костяшек и трещин.

До сих пор у мамы нет-нет ползет нервная чесотка по рукам и трескаются пальцы. Нет, конечно, это не от стирки и порошка. Сейчас я скорее предполагаю линию психосоматики. У меня было такое с пол-десятка лет назад – я точно знаю как это ощущается и выглядит. Больно, неприятно, бесит и чешется. И чем больше чешешь, тем больнее, неприятнее, бесит еще больше и еще больше чешется. Замкнутый дерматологическо-психосоматический круг сансары.

Мама не идет ни к дерматологу ни к психологу. Мама покупает тоннами мази, мама читает в интернете, мама чешет. Мама справляется сама. Думает, что справляется. Глупо делать одно и то же и ждать другого результата. Мы повторяем одно и то же из поколение в поколение, тащим из родительской семьи в свою семью установки, привычки, манеры, боли.

Мы по-дурацки наивно ждем, что в нашей семье будет иначе. Я тащу обесценивание и любимое меньшовское “я сама”. По маминой линии нет сильных мужчин или нет мужчин вообще. Их искореняет война, алкоголизм, сильные бабы.

***

В деревне у бабушки я варю суп и штрудели из листьев. Я делаю духи, вымачивая листья сирени. Я нанизываю бусы и дарю браслет маме на праздник. Родители уезжают. Я нахожу браслет и бусы оставленными в шкатулке. Чувствую недопонимание и обиду. Я чувствую себя в одиночестве в кайфе и гармонии. В одиночестве я умею создавать, творить. Люблю быть одна. Через столько лет? Всегда.

***

Дома появились тараканы. Я сижу одна дома, и каждый таракан и тараканчик словно бегут по моим нервам. Боязно и противно. Вижу таракана на двери в ванной – большого усатого страшного. Иногда догоняю его тапком. Мелки не помогают – тараканы словно приходят посмотреть компаниями на художества как в галерею искусств. Стараюсь лишний раз не передвигаться по квартире. Дома никого. Прогнать, шлепнуть тапком кроме меня некому. Позвать на помощь некого.

***

К бабушке мы ездим на электричке. Обычно едем в субботу с ночевкой и возвращаемся домой в город в воскресенье. Возвращаемся нагруженные банками с соленьями и вареньями, картошкой и ягодами-овощами. Все это умещается в большую папину сумку потертого рыже-коричневого цвета. Папа несет ее, прогибаясь вниз.

Бабушка и дедушка живут за железной дорогой. Очень широкая полоса железнодорожных рельсов, линий, шпал, стрелок, пересечений. Бабушка и дедушка живут на железнодорожной станции, большая часть деревни работают на железной дороге. На пути от вокзала к дому часто стоят поезда. Вагоны тянутся длинными нитями в горизонт – товарные, грузовые, цистерны, открытые платформы.

Обходить далеко, поэтому мы ныряем под них и на полусогнутых лезем-ползем насквозь. Конечно, это противоречит здравому смыслу и технике безопасности. Внутри подвагонья страшно – колеса большие и висят огромные железяки. Иногда вагоны резко дергаются, это страшно. Мама делает акцент, что так делать нельзя категорически, но мы вместе вот тут тихонечко и аккуратненько.

Мы стоим под вагоном. Мама рассказывает о том, что стоять под вагонами нельзя. Вообще. Мама рассказывает, как страшно, если вдруг поезд начнет движение, а мы под вагоном.

Рассказывает рассказы про несчастные случаи со знакомыми знакомых знакомых или из газет. Мама любит рассказывать страшилки. Пройдет время и я буду переходить дорогу напротив моего дома с детьми не по зебре со словами о том, что так делать нельзя.

***

Мы приезжаем к бабушке и дедушке зимой, вокруг сугробы из снега. Мы топаем от электрички ногами через множество рельсов по снегу. Бабушка Надя торжественно достает железную флягу, закопанную в снег во дворе. Пл самое горлышко. Внутри фляги гора мороженого – пломбир в вафельных стаканчиках. Это такое чудо, и мы дружно таскаем оттуда мороженое пока не закончится.

Вкус стаканчиков я помню до сих пор. Когда сейчас случайно попадается подобно зажаренная вафелька, я жмурюсь от удовольствия и возвращаюсь в детство. Туда, где жива бабушка и энергичный дедушка, достают на станции мороженое и выращивают самую вкусную в мире клубнику.

***

90-е. Вчера что-то случилось. Мы с мамой подходим к киоску. Мама смотрит цены и ужасается. Говорит, поменяли деньги. Теперь только на жвачку и хватит.

– Мам, ну давай купим хотя бы жвачку тогда, да?

Мама объясняет что-то на взрослом и непонятном. И покупает жвачку.

***

В классе учительница-первая-моя акцентирует все общественное внимание на то, что молодец у нас только Юля. Зинаида Ивановна влюблена в Юлю по уши и редко хвалит кого-то еще. Редко, читай, никогда.

Мама приходит с родительского собрания, рассказывает о революционных волнениях родителей. Все собрание говорили о Юле – ее достижениях и качествах. Каждый мам или пап пришел слушать про свое чадо. Про Юлю пришла слушать только Юлина мама. Я удовлетворена и чувствую поддержку – не только мне так кажется.

Урок русского. Дети нет-нет задают вопрос, как правильно пишется прописная “Р”, “Ю” или очередная “Ять”. Когда задают вопросы, учительница мило объясняет. Юля тоже спрашивает и получает милый ответ.

Если честно, я помню все буквы, помню все завитушки. Мама подготовила меня к школе и научила писать. В крайнем случае для особо тупых справа над доской висит большой плакат с правильными прописными вензелями букв – там можно подсмотреть. Мне не нужен ответ Зинаиды Ивановны, мне нужна толика тепла и внимания Зинаиды Ивановны.

Поднимаю руку с вопросом написания буквы. Она отвечает. Не мило. Рявкает на плакат. Смотрит матом. В воздухе витает ёмкое: “Сама знаешь, не прикидывайся!”

В моем классе учится сын классного руководителя, Богдан. Учительница рассказывает, как специально подгоняла под его возраст свое классное руководство, чтобы взять его в класс. Часто, когда он ошибочно говорит "мам", мы все слышим фразу: "Богдан, здесь я для тебя не мама, здесь я для тебя Зинаида Ивановна". И тоже смотрит матом. Жуть.