Обидно до жути – редкий момент, когда я гуляю с детьми, меня приняли (!!!), а мама тащит домой. Говорит, нужно готовить папе ужин. Где я, а где папа. Одну меня во двор не отпускают, не оставляют, не разрешают. Мама за меня панически боится.

Иногда, или даже скорее часто, даже будучи взрослыми, мы не позволяем себе жить свою взрослую жизнь – новенькую оригинальную, еще с бирочками и этикетками, крафтово-авторскую ручной (своей!) работы. Брендовую такую, которой нет даже у Майкла Джексона – только потому что мы подсознательно коллаборируемся с мамой. Чтобы не предавать маму, побыть с ней ментально еще немного, мы надеваем ее туфли и идем весело шагать по натоптанным граблям (однокоренное слово “блин”. если что). Или сидеть на лавочке с расправленным платьицем.

***

Когда приезжаем в деревню к бабушке, я часто бываю у прабабушки – мамы маминой мамы. Прабабушка Аня живет в очень аутентичной землянке напротив. Классическая мазанка с побеленными стенами и крышей – на крыше растут травы. В доме у нее половички, выкрашенный синей краской шкаф со стеклами, печь и лавки-табуретки. Всегда очень чисто и аккуратно. Мечтаю попасть туда сейчас и подышать ее жизнью, хотя бы пару вдохов бы, эх.

У нее в комнате висит зеркало. Оно под самым потолком под наклоном – я иногда встаю под-перед ним. Поднимаю голову. Смотрю в него. Вижу маленькую себя сверху. Жуткое ощущение. Будто кто-то смотрит на меня из меня.

У прабабушки дома жутковато и как будто витает разное. Воздух тяжелый и вязкий, словно связанный рябыми бордово-белыми шерстяными нитями как верхушка от носка. Как будто там собрано и закатано время в бочки – лежит намотанными клубочками где-то под огурцами. Я еще маленькая задаю взрослые вопросы:

– Мам, а почему дедушка никогда к прабабушке никогда не заходит?

– Они поругались много лет назад и теперь не общаются.

Я маленькая и не понимаю этих больших взрослых. Странные.

***

Грызу ногти. До мяска. По классике. Мама ругает меня за это сильно. Кричит громко, я боюсь, падаю на кровать навзничь, мама что-то выговаривает, ругает:

– Разве это красиво?

Красиво будет для меня важной частью жизни. Одной из жизней. Красивых любят. Мне так мама говорила.

Сейчас моя младшая дочь грызет ногти. До мяска. По классике. По все той же классике я кричала на нее, объясняла, орала. Сейчас мне стыдно и виновато за эти действия. Сейчас не ругаю. Она для меня самая красивая в любом виде.

Переживаю за ее тревожность и внутреннее состояние. Знаю, что способ рявкнуть свое мамское “не грызи ногти” не рабочий. Понимаю, что это про хорошего бережного детского психолога. И да, самые красивые люди те, которые счастливые. И те, кого мы любим. Красота в глазах смотрящего.

***

Мама с папой уходят в кино. Редкий момент – меня оставляют с папиной мамой у нее на работе. Бабушка – еще молодая и красивая – работает секретаршей в каком-то госучреждении. В большом кабинете стоят разные приборы. Трогать, конечно, ничего нельзя. Мне скучно и грустно, а бабушка не знает, что со мной делать. Веду себя отвратительно. Я не знаю ее толком, я никогда с ней не остаюсь. Что уж там, мы толком не знакомы. Так, представлены были друг другу при моем рождении да виделись пару раз на общих тусовках. Бабушка слишком моложава, чтобы внучиться со мной.

И вообще, чё это они ушли, а я должна здесь сидеть непонятно где и с кем. Обидковость, капризновость и ненужность. Вот. И губки надутые.

***

Дома у меня свой низкий столик на кухне. Это закуток между стеной у окна и холодильником. Папа сделал из чего-то попавшего под руку основание, положил сверху фанеру, постелил клеенку и торжественно нарек конструкцию столом. Задумываюсь, копаясь в банке памяти – похоже, я часто ем здесь одна. Я роняю оттуда чашку – молоко-вода-чай-компот льются рекой-реченькой.

Мама злится, говорит, что так "каждый раз". История была одно время любима к рассказам со смехом. А может быть я просто не хотела быть одна, мам?

Маме важно, чтобы у меня было что-то “свое”. Предполагается, что там мне удобнее – маленький стол, маленький стул, маленькая я. Для меня это каждый раз про отдельность-отделяемость от системы. Я еще слишком маленькая, чтобы быть отдельной, мам. Для меня это пока небезопасно.

***

Я у бабушке в деревне. Смеркается вовсю. Я бегаю во дворе. Двор огорожен забором, железные ворота. Ворота и резные украшения все сделаны дедушкой. Он раскрашивает их регулярно – тонкими разноцветными кисточками и золотинками от конфет. Он собирает фольгу из серединок, тщательно разглаживает, бережно хранит и наклеивает аккуратно на элементы подрамников. На калитке солнышко, на воротах вензеля и узоры – я подхожу и вожу по ним маленьким пальчиком.

Мама настойчиво зовет меня заходить в дом, я отказываюсь, брызгаю водой. Бунтую. Хулиганствую вовсю. Мама уходит раздраженная в дом. У коров в это время заканчивается рабочий неофисный день. Их загоняют из стада на пастбище по домам. Медленно словно большой серьезный босс-тяжеловес мимо идет белый огромный бык, тычет рогами в ворота. Ворота гремят, бык серьезен. Я пугаюсь и стремглав бегу домой. В голове склеиваются новый нейрончики – стойкое ощущение, будто меня проучил кто-то очень большой и всевидящий. Му.

***

Лето. Солнце. Я у бабушки в деревне с мамой. Мама помогает бабушке по хозяйству. Мамина старшая сестра, моя старшая тетя, лежит загорает на железной кровати во дворе у прабабушки и делает ничего, пока все делают все остальное. Я не подхожу – знаю, что она не хочет мной заниматься.

Где-то зудит скука. Тетушка жмурится от солнца, потягиваясь в купальнике на кровати на улице. Шило в моей пока еще маленькой пятой точке подхватывает волну скуки. Я набираю в шприц из детского докторского набора воду, подкрадываюсь.

Я точно знаю, что я делаю. Я точно знаю, какая реакция за этим последует. Я заранее ее предвкушаю. Я внезапно брызгаю водой тете на спину, тете вскакивает, страшно ругается. Позже она рассказывает об этом возмущенно: "Нет, я ничего, она ребенок, но…!" Она говорит это то ли бабушке, то ли скорее маме. Я потираю ментальные ладошки: “А вот потому что нечего! Моя мама, понимаешь ли работает, бабушке помогает, а она тут лежит, отдыхает.”

***

Я часто хожу с мамой на работу. Сотрудники шутят, что меня пора оформлять в штат как “Мисс магазин”. Так меня и называют. Мне льстит и в то же время смущает. Ощущение, что надо мной будто посмеиваются. Особенно обидно в моих ушах это звучит от мужчин. Я не знаю, как правильно реагировать и поэтому улыбаюсь. На работе мама часто обсуждает с кем-то что-то, мама везде и ее много. Она всему учится, всем помогает. Иногда она замещает кассира, и я часто сижу на кассе с ней или с кассиром, ее подругой.

Мама постоянно договаривается с кем-то. Касса находится чуть выше – я поднимаю маленькую ножку, поднимаюсь по высокой ступеньке и через крохотное окошко могу видеть очередь из толпящихся людей. Они занимают очередность, пишут списки и ругаются, ругаются, ругаются. Очередь важно соблюдать и приходить отмечаться, чтобы не дай бог никого не перепутать. Мама иногда лавирует среди них и кого-то продвигает вперед.

За зарплатой сотрудники тоже приходят сюда, обычно после официального закрытия магазина или в обед. За окошком почти всегда толпа людей. Мама часто обсуждает с разными людьми то или се. За мебелью длинная очередь – ее тоже “достают” в это время. У мамы есть доступ к мебели – у меня есть доступ к колбасе, мармеладу и сгущенке. После закрытия мама помогает считать деньги в кассе, иногда даже остается за кассира.

Мама везде. Мама не чурается никакой работы. Она готова смотреть, пробовать, делать за других их работу, чтобы научиться.

В гости приходит мамина парикмахер с мужем. Они дружат. Я вырезаю фото тигра из старого календаря, коряво проковыриваю отверстия под глаза. Тигр должен видеть, куда он направляется. Выползаю из-за кресла с рыком. Ну как, с рыком. Мне правда нужно, чтобы он-муж испугался. Чем-то пришелся не к моему двору. Все смеются. Сначала теряюсь от не той реакции, на которую я рассчитывала, потом смеюсь со всеми. Фоновым шлейфом догоняет неловкость и стыдливость. Смеются ведь надо мной. Не могу подобрать правильную реакцию, и потому смеюсь за компанию.