У этого рифа жили два типа рыб — растениеядные и хищники. Иногда морские щуки, самые хищные из всех, медленно проплывали на расстоянии одного ярда от щетинозубой рыбы, которую они могли бы без труда проглотить. Рыбы не реагировали на присутствие морских щук, и не было заметно, чтобы более мелкая рыбка обращалась в бегство. Подобно луговым собачкам, мелкие рыбки, казалось, внимательно оценили обстановку и при приближении опасности только жались к своим безопасным норам. Многие из этих рыбок имели свои отдельные гнездышки. Иногда они затевали драку за любимую квартиру. Мы наблюдали, как щетинозубая рыба с возмущением напала и отогнала гораздо большую по размерам скаровую рыбу, которая слишком близко подступила к ее норе. Скаровых рыб было множество. Радужная скаровая рыба окрашена в такие цвета, которые вне воды не менее ярки, чем спектр; но под водой эти цвета скаровой рыбы смягчены и господствует яркая зелень ее выступающих клювоподобных зубов.
Мы видели больших голубых скаровых рыб, а также розовых, которые, подобно черным щетинозубым рыбам, ходили парами. Встречали мы и маленьких эмалево-синих скаровых рыбешек длиной всего лишь в 6–8 дюймов. Они проплывали мимо стайками в сопровождении «школьного учителя», вчетверо превосходившего их по размерам. Мы никак не могли установить взаимоотношения между маленькими скаровыми рыбками и их предводителем. У рифа плавало много груперов — черных, полосатых и красных — весом до 30 фунтов. Многие из них меняли свои цвета, как хамелеоны, соответственно цвету дна. Мы наблюдали, как один большой групер коричневого цвета постепенно бледнел все больше и больше, он, казалось, заболел и умирал, стараясь слиться с ярким фоном полоски белого песка. Длинная и тонкая, похожая на флейту свистулька встала вертикально на свой хвостик, подделываясь под морское перышко, торчавшее в глубине. Каждое существо пыталось выдать себя за нечто другое. И если бы мы не знали, где и что искать, мы бы так ничего и не заметили, кроме общей красоты рифа. Мы читали о звуках, издаваемых рыбами под водой, о писке дельфина, о щелкании креветки, но нам удалось услышать лишь три звука, производимых жителями моря. Мы слышали, как скребла зубами о коралл скаровая рыба, добывая пищу с его поверхности. Мы слышали щелкание, производимое хвостом убегающего омара, и наконец хрюканье испуганного джуфиша или групера. Звуки, производимые омаром и групером, очень сходны, только звук, издаваемый омаром, более гнусавый. Звук групера низкий и гортанный, похожий на хрюканье свиньи. Когда же большой джуфиш хрюкает, он мычит, как лось, и потрясает звуками окружающую воду. Встречая большое число хемулид, мы, как это ни парадоксально, ни разу не слышали, чтобы рыба хемулида издавала какой-либо звук.[4] Даже когда одна рыбка этой породы встречается с другой и в течение нескольких минут они пляшут друг перед другом, широко разевая свои огромные алые пасти, но не издают ни единого звука.
Не следует думать, что Красный риф состоит только из золота, песка и яркого солнечного света. Мы видели необычайные причудливые сплетения темных кораллов, которые простирались под водой, подобно доисторическим кладбищам чудовищных рогатых зверей. Мы видели зелено-коричневые стенки коралла в форме оленьих рогов, переплетенных в сложном узоре живого камня. Ближе к открытому морю мы встречали большие сплетения, похожие на рога лося, которые отсвечивали красноватым блеском сквозь толщу воды. Коралловые лапы, от которых отходили пальцы не меньшей длины, чем сами лапы, поднимались в высь к поверхности моря. В глубокой воде, где прибой не мог отломать их хрупкие отростки от возвышавшихся каменных деревьев, росли тонкие пластины коралла с нежными лепестковыми кончиками. Ближе к поверхности и в тех местах, где прибой отличался большой силой, те же самые кораллы росли в виде толстых круглых стеблей с тяжелыми переплетениями ветвей. Мы пытались ознакомиться с океанской стороной рифа, с точкой, где кораллы опускались бы в темные глубины моря. Но со стороны моря уклон от вершины рифа был таким же плавным. Только там, где глубокие проливы прорезали рифы, мы находили высокие вертикальные скалы, поднимающиеся со дна на 10–20 футов. Здесь, где богатые питательными веществами течения поступают из моря, кораллы поддерживают жизнь большого количества рыб. Тысячи лютианид, ярких, как куриная слепота, держались против течения. Сплошные массы маленькой рыбы-зебры создавали впечатление, что для нас нет места под водой. И в то же время, когда мы вплывали в эту стену из рыб, они, словно в полусне, расходились ровно настолько, чтобы пропустить нас, а затем снова смыкались за нами, закрывая проход, как будто его и не было.
Это сосредоточение рыб всегда имело место в богатых пищей коралловых джунглях. Богатое планктоном течение, подобно супу, питающее коралловые полипы, одновременно несет пищу мелкой рыбешке. Мелкая рыба, в свою очередь, составляет пищу более крупной, а более крупная рыба — еще более крупной. И так создается бесконечный цикл зависимости хищников друг от друга. И все же мы наблюдали только один раз, как одна рыба пожирала другую. Время было около полудня, когда Барни увидел, как зеленая мурена схватила и целиком проглотила шестидюймовую хемулиду. Или рыбы не едят, когда их беспокоят, или же они едят очень рано утром и поздно вечером, когда мы под воду не спускались. Красный риф, который поддерживает эту бурлящую жизнь, является самым лучшим образцом барьерного рифа в северном полушарии. Существует мнение, что барьерные рифы и атоллы являются результатом постепенного опускания масс суши. Эту теорию впервые выдвинул более ста лет тому назад Чарльз Дарвин.
Там, где мы сейчас находим барьерные рифы и атоллы, когда-то были массы суши различной высоты, которые поднимались над поверхностью моря. Постепенно суша опустилась или же поднялся уровень моря, но береговые кораллы росли быстрее подъема уровня воды. В конце концов суша исчезла под водой, оставив кольцеобразный коралловый риф или же кольца коралловых островов вокруг центральной лагуны. Так кораллы служат памятниками утонувшим и забытым частям суши.
Наши мальчики, Иван и Давид, были воспитаны на местных предрассудках относительно опасностей, таящихся в рифах. Поэтому они вначале не хотели спускаться под воду. Наблюдая наши неоднократные исчезновения и появления, они удивлялись, что мы каким-то чудом оставались невредимыми. Это придавало им уверенность, а также возбуждало любопытство. Мы пригласили их присоединиться к нам.
Сначала они колебались, но все же надели наши запасные водолазные маски и осторожно опустились под воду. Иван пошел на этот шаг потому, что не мог побороть своего желания принять вызов. Давид же стал подводным пловцом из-за того, что не мог подавить своей любознательности. Оба мальчика вошли в воду с опаской, особенно Давид, — он плохо плавал. Он держался, как мальчик в Итоне на футбольном поле, решивший победить или умереть. Мы решили, что Британская империя может гордиться такими гражданами, как он.
Давид взглянул на риф под водой, глотнул воздуха, еще раз окунул голову, чтобы всмотреться получше, а затем этот Тинторрето атоллов выскочил из воды и прыгнул в лодку. Он бросился к своему блокноту и стал рисовать. Он был поражен тем, что увидел в этом новом мире цветов. Виденное он не мог выразить словами, а поэтому обратился за помощью к цветным карандашам.
Иван реагировал по-иному. Он посмотрел один раз, вскрикнул от радостного возбуждения, взглянул еще раз и поплыл к лодке, чтобы взять свое копье и начать охотиться за рыбой. Он бросался за ней напропалую, плывя вдоль рифа, совершенно не подкрадываясь к ней, не прибегая ни к каким тактическим приемам; когда он стремительно проплывал под водой, то белые подошвы его ног бились и сверкали, как две серебряные барабульки. Он был замечательным пловцом и, казалось, в короткое время породнился с морем в той же степени, как и рыба, за которой он охотился. Наконец он заколол самку спинорога и гордо доставил ее на шлюпку. Синие, черные и желтые полосы, расходившиеся в разные стороны от глаз этой рыбки к носу, не уступали в яркости и глупости тем рожам, которые были нарисованы на наших трико.
