Очевидно, отвратительное зловоние не мешало древним римлянам и грекам употреблять спрутов, в пищу, их мясо считалось большим деликатесом. Далее Плиний рассказывает о греке Филоксене Сиракузском, который решил устроить пир и в качестве основного блюда заказал трехфутового спрута.

Он съел его сам целиком, после чего так заболел, что, по словам врача, ему осталось всего лишь несколько часов жизни. Тогда Филоксен приказал подать ему голову спрута, оставшуюся от обеда. Съев ее, он стал покорно ждать своей участи заявив, что для него теперь на земле не осталось ничего, о чем стоило бы пожалеть.

Мы и не думали ловить спрутов, пока не прочитали в книге «Консервный ряд» Джона Стейнбека о враче, который ходил на пляж в Ла Джолла ловить маленьких осьминогов для своих опытов. Мы решили пойти по стопам Филоксена и насытиться спрутом.

Во время ближайшего отлива мы пришли на плоские камни между дамбой Ла Джолла и Девилз Слайд. Сначала мы пытались переворачивать камни, но большинство из них были слишком тяжелыми. Под более легкими камнями мы находили морских вшей, маленьких омаров и крабиков, которые стремились скрыться в расселинах. Мы уже начали терять надежду, как вдруг увидели смуглого толстяка с палкой, которой он что-то нащупывал под камнями.

— Что вы ищете? — спросили мы.

Вместо ответа он открыл мешок из грубой рогожки, в котором оказалось с полдюжины спрутов. Некоторые из них были величиной с грейпфрут, а их щупальца достигали пяти футов.

— Как вы их поймали? — спросила я.

— Сейчас я вам покажу, как это делается. Нащупайте его бамбуковой палкой, — ответил он с португальским акцентом, тыкая своей палкой во все щели скалы.

Мы немедленно бросились вверх по скалам к бамбуковой роще. Там мы срезали тонкие палочки длиной в четыре фута. Времени терять было нельзя, так как вода уже начала подниматься, и мы поспешили присоединиться к охотнику за спрутами.

Под скалами берега были пещеры, а в скалах под песком пляжа множество расселин. Мы их прощупывали своими волшебными палочками, еще не зная, что мы должны ощущать при этом.

— А как вы узнаете, что вы нащупали осьминогов? — спросили мы.

— Это очень легко узнать: он мягкий, — ответил португалец.

Я сунула палку в небольшое отверстие под большим круглым камнем и сразу же почувствовала что-то новое. Конец моей палочки как будто входил во что-то мягкое и прилипал к чему-то. Я попыталась вытащить ее, но не смогла. У меня возникло ощущение, что кто-то слегка потягивает ее с другого конца.

— Нашла! Нашла! — крикнула я. — На мой крик прибежали Барни и португалец.

— А он тянет? — спросил португалец. — Теперь ужальте его.

— Как это ужалить? — спросила я, крепко держась за палочку, которая словно ожила.

— Уксусом или хлороксом. Посмотрите, вот так, — сказал он и пустил в отверстие струйку из спрынцовки.

— А теперь оставьте его, он сам выйдет. Ему не по нутру, когда его жалят в глаза, — добавил португалец.

Я отпустила палочку, которая немного покачалась, а потом остановилась. У входа в логово сначала показалось одно змеевидное щупальце, затем второе, потом третье; после этого, работая своим «реактивным двигателем», выплыл весь осьминог и, выбросив чернильное облако, промелькнул между моими ногами.

— Хватай его! — крикнул Барни, бросившись на спрута, когда тот проплывал мимо меня. Барни схватил осьминога за туловище, а секунду спустя длинные сужающиеся к концу щупальца много раз обвились вокруг его обнаженной руки до самого плеча.

— Не упустите его, — сказал португалец. — Смотрите, он может уйти. Он очень ловок, когда хочет.

— Что же делать с ним? — спросил Барни.

— Я сейчас с ним управлюсь, — ответил португалец. Он снял спрута с руки Барни, на которой присоски уже оставили десятки красных кружочков. К нашему удивлению, португалец приблизил спрута к своему лицу, сунул нос в эту бесформенную массу и укусил его у стыка головы и тела. Извивающийся спрут сразу обмяк.

— Теперь ему не удрать, — сказал португалец, опуская спрута в мешок. — Я его приберегу для вас. А сейчас давайте ловить новых.

Ни Барни, ни мне больше спрутов поймать не удалось. Но зато мы получили высшее образование по части охоты за ними. Португалец точно распознавал логова спрутов. Кроме того, он обладал сверхъестественным чутьем при их нащупывании. Иногда он их вытаскивал трезубым крючком, насаженным на конец жерди. Обычно же выгонял их струей хлорокса и насаживал на крючок при попытке уйти. Охота продолжалась до тех пор, пока прилив не затопил камни.

Когда мы вернулись домой с трофейным спрутом, наш холодильник уже представлял собой приятное зрелище. Стенки были покрыты калифорнийскими устрицами, которые присосались к эмали. На нижних полках лежали завернутые в бурые водоросли омары, отчаянно цепляясь за слабую искорку жизни. А теперь свисающие щупальца спрута украсили верхнюю полку. Никогда еще нам не приходилось жить среди такого изобилия.

Это была наша первая охота за спрутами. По мере того как это известие обходило наших друзей, все больше и больше людей включалось в этот вид спорта. Иногда от двадцати до тридцати человек всех возрастов одновременно шарили палочками под камнями, лежащими на плоском дне. Мы частенько вылавливали от восьми до десяти спрутов или получали наследство от тех, кто отказывался употреблять их в пищу. При ночных отливах мы охотились за ними даже при свете фонаря.

Однажды в безлунную ночь мы спустились по узкой тропе к морю. Слышался тихий шорох убывающего прибоя, набегавшего на круглую гальку на пляже; это была грустная мелодия, так как после каждой волны мириады круглых камешков уползали к морю с обратным течением, издавая заглушённый водой стон. Мы покинули покрытый галькой пляж и пошли к воде, наощупь продвигаясь по скалам и морской траве. В шепоте прибоя чувствовалось ожидание чего-то. Обратное течение отлива заглушало ритм волн и вместо нарастающего шума набегающих волн был слышен лишь беспорядочный плеск да медленные вздохи моря. Казалось, что вся жизнь океана остановлена таинственной силой луны.

Мелкие места бухты были открыты. Обнажились все знакомые нам уступы и пещеры, которые мы так часто видели днем сквозь защитные стекла наших водолазных масок. В темноте мы вошли в мелкую зыбь на границе моря и стали тыкать бамбуковыми палочками под камни. Холодный яркий свет бензинового фонаря освещал лишь небольшое пятно скользких зеленых камней, зеленой спутанной морской травы и черной воды отходящего моря. Вскоре в мелкой воде показались щупальца медленно выползающего из своего логова осьминога. Барни, как кошка, бросился на спрута, но тот столь быстро исчез в своей норе, что Барни удалось ухватиться лишь за одно из щупалец. Барни постепенно перебирал рукой вверх по щупальце, но ухватиться за тело спрута ему не удалось, так как оно засело в расселине камня. Барни сменил руку и снова потянул, но спрут не двигался. Потом что-то щелкнуло: оборвалось щупальце. В синеватом ярком свете фонаря появилась из темноты рука Барни с извивающейся ногой осьминога. Он снова сунул руку в отверстие и оторвал от камня еще одно щупальце. Мне удалось немного сдвинуть камень с места, и Барни мог засунуть в нору вторую руку, которой он ухватился еще за одно щупальце. Битва была почти выиграна. Сделав большое усилие, он вытащил всего осьминога из логова. Его щупальца имели пять футов в диаметре. Они все еще цеплялись за большой круглый камень. Мне ни разу не приходилось наблюдать более жуткого и странного зрелища, чем эта ночная битва между головоногим и человеком.

Однажды, когда отлив дошел до второй черты, обнажив длинную каменистую прибрежную полосу — обиталище осьминогов, охота на них была особенно удачной. Наш мешок из-под муки уже наполовину наполнился спрутами. Мы оставили мешок у воды под охраной нашей трехлетней дочурки Сюзи. Осматривая камни, лежащие далеко в море, мы вдруг услышали пронзительный крик. Обернувшись, мы увидели, как Сюзи подпрыгивала, непрерывно визжа. Мы бросились к ней наперегонки по скользким камням. То, что мы увидели около нее, напомнило нам о Пандоре, открывшей запретную шкатулку. Сюзи выплясывала на вершине камня, а вокруг ползали спруты, вылезшие из мешка, который она открыла из детского любопытства.