Хотя он, вероятно, ничего бы не заметил, ведь сейчас он так зациклен на том, чтобы убедить меня в своей извращенной версии событий, что наверняка не обращал внимания на то, что я борюсь с начальной стадией панической атаки.

– С какой стати мне было придумывать все это? – спрашиваю я, с усилием сглотнув, чтобы избавиться от кома в горле. – Уверяю тебя, я не нуждаюсь в приливе адреналина, чтобы чувствовать себя живой. И я не мазохистка.

– Что ж, тогда ты выбрала себе хреновую пару, разве не так? – язвительно отвечает Хадсон. Но он двигается, и я обращаю внимание на это, а не на его слова, потому что каждая клеточка моего тела кричит, чтобы я не сводила с него глаз. Кричит, что я не могу себе позволить дать ему оказаться там, где я не смогу его видеть.

– Ну да, конечно, угроза здесь – это я, – ехидно фыркает он, когда чудище с грохотом врезается в стену, мимо которой он идет. – А вовсе не эта тварь за стеной.

– Выходит, ты признаешь, что это делаю не я! Что эту тварь – чем бы она ни была – сотворила не я, – радостно говорю я, хотя и понимаю, что пока вокруг нас кружит это чудище, моя радость от победы немного похожа на оркестр на «Титанике», игравший гимн «Ближе, Господь, к тебе», пока корабль шел ко дну. Но после того как я оказалась в Кэтмире, в моей жизни было мало побед, да и те были мелкими, так что я буду крепко держаться за каждую.

Хадсон отвечает не сразу. Я не знаю, потому ли это, что он пытается придумать хороший контраргумент, или потому, что в эту минуту у меня урчит живот – и громко. Но в чем бы ни заключалась причина, она перестает иметь значение, когда дракон вдруг испускает рев, от которого у меня стынет кровь, и делает еще одну попытку попасть внутрь.

И на этот раз он пытается проникнуть не через дверь. Он целится в огромное окно, находящееся прямо передо мной.

Я уже переношусь на несколько футов влево, когда Грейс открывает рот, чтобы закричать.

Я хватаю ее уже во второй раз за сегодняшний вечер и прижимаю к себе, когда этот чертов дракон пробивает окно и просовывает внутрь свою огромную голову. Стекло со звоном разбивается вдребезги, его осколки летят во все стороны, но я остаюсь на месте, стараясь преградить им путь.

Само собой, вместо благодарности Грейс истошно вопит прямо мне в ухо. Чего и следовало ожидать.

Мои сверхъестественно чувствительные барабанные перепонки пронзает боль, и я снова начинаю подумывать о том, не лучше ли мне будет предоставить ее самой себе. Ведь это из-за нее мы оказались в такой жопе. Но за осколками стекла следуют несколько струй огня, и я не могу просто перенестись и оставить ее во власти этого дракона.

Когда мы убегаем от него, он ревет так громко, что заглушает вопли Грейс – и на том спасибо, – но ненадолго. У этой девицы определенно на редкость здоровые легкие.

К несчастью.

– Потише, – говорю я, перенесшись вместе с ней к небольшой ванной, находящейся на другом конце комнаты. Возможно, она считает, что ее вопли помогут ей как-то защититься от огня, грозящего поджарить нас, но я хорошо знаю, что это не так. Скорее наоборот, они только сделают этого дракона еще злее.

Мы, вампиры, не единственные, у кого сверхчувствительный слух. И, похоже, этот дракон немного чувствительнее, чем большинство.

Мимо нас пролетает поток огня, и мы вбегаем в узкую дверь ванной, после чего слышится оглушительный грохот. Комната опять сотрясается.

Я быстро оглядываюсь, пытаясь понять, что задумала эта чертова тварь. Я жду, что мне опять придется уворачиваться от огня, но его нет.

Как и самого дракона. Не потому, что он так решил, а потому, что окно, через которое он проник внутрь, тоже исчезло. Его место заняли кирпичи, выкрашенные в тот же цвет, что и стена вокруг них.

– Ни хрена себе. Это сделал не я, – фыркаю я, посадив Грейс на столешницу в ванной. Окна не могут замуровывать себя сами. Кто-то должен это сделать. И в этом случае это сделала Грейс.

Захочет она это признать или нет – передо мной или перед самой собой, – покажет только время.

Хорошо, что она хотя бы перестала вопить. Возможно, мне придется пробыть здесь вместе с ней еще долго, но я все равно считаю это победой. Особенно если она помолчит дольше чем пять минут.

– Как ты смог его остановить? – спрашивает она почти сразу, так что плакали мои пять минут. Но она хотя бы не вопит, так что можно считать это успехом.

– Это не я. – Я кивком показываю на замурованное окно. – Это сделала ты.

– Не может быть. – Но она смотрит на глухую стену, широко раскрыв глаза. – Стены не возникают из воздуха.

– Да нет, похоже, очень даже возникают. – Мою спину жжет адская боль – вот что бывает, когда тебя обжигает драконий огонь. Я сбрасываю с себя то, что осталось от моей рубашки, чтобы оценить нанесенный ущерб и чтобы не давать ткани тереться о рану.

– Что ты делаешь? – орет Грейс слишком близко от моей барабанной перепонки.

Да, ожидать, что она помолчит пять минут, определенно было проявлением чрезмерного оптимизма. Хотя обычно мне не свойственно смотреть на вещи сквозь розовые очки.

– Тебе обязательно так кричать? – ворчу я, отойдя от нее. – Я же здесь, рядом.

– А тебе обязательно раздеваться? – передразнивает она меня, и в ее тоне слышится отвращение: – Я же здесь, рядом.

Я еще никогда не видел, чтобы человек, не имеющий сверхъестественных способностей, был таким надоедливым.

Я стискиваю зубы, чтобы не вонзить их в нее – и совсем не для того, чтобы сделать ей приятное. Я еще никогда никого не убивал, выпивая всю кровь, но ведь все когда-нибудь случается в первый раз. И сейчас Грейс Фостер кажется мне отличной кандидаткой для того, чтобы начать.

Разумеется, если я сделаю это, мне придется остаться заточенным здесь навсегда, но это мне не в новинку. Ведь большую часть жизни я провел в заточении. По крайней мере, тогда здесь снова станет тихо.

– В следующий раз я не стану мешать этому дракону сожрать тебя. – Я поворачиваюсь, пытаясь определить, какой ущерб нанесло комнате это чертово летающее чудище. Но что бы там ни говорилось в безумных байках о сверхъестественных существах, вампиры не обладают способностью поворачивать голову на 180 градусов.

А жаль. Сейчас такая способность была бы очень кстати, ведь я как-никак не могу посмотреть на себя в зеркало. Но мне доводилось бывать и в худших переделках, и я всегда справлялся. Так почему сейчас должно быть иначе?

– Что ты делаешь? – опять спрашивает Грейс – на сей раз с нормальным количеством децибел. Слава богу.

Может быть, поэтому я говорю ей правду:

– Дракон обжег меня.

– Что? – потрясенно выдыхает она. – Дай я посмотрю.

– Это необязат…

– Не тебе говорить мне, что обязательно, а что – нет, – отвечает она, схватив меня за плечи прежде, чем я успеваю договорить.

Я так удивлен, что не противлюсь, когда она поворачивает меня, как виниловый диск на моем любимом проигрывателе.

– О боже!

Она опять вопит. Честное слово, когда она не говорит нормально, она неизменно вопит так, что это причиняет мне боль.

Это чудо, что Джексон терпит такое.

Хотя, если у тебя есть кто-то, кому ты небезразличен настолько, чтобы поднимать такой шум, это, вероятно, облегчает боль в барабанных перепонках. Не говоря уже обо всех остальных видах боли.

– Это сделал с тобой дракон? – спрашивает она так громко, что у меня болят уши.

На сей раз я не сдерживаюсь и морщусь – может быть, теперь она наконец сообразит, что к чему, и умерит количество децибел – и одновременно отодвигаюсь в сторону.

– Определенно это сделал не я сам.

– Да, конечно, но мне казалось, что на вампирах все заживает быстро, разве нет? Разве это не один из плюсов вашего вида?

– Если честно, в нем вообщем нет минусов, – ухмыляюсь я.

Теперь я стою лицом к зеркалу, и, хотя я не могу видеть в нем собственное отражение, зато вижу, как она картинно закатывает глаза: