Где-то высоко на дереве зачирикала первая утренняя пташка. Эйден улыбнулся. Улыбкой изможденной и неровной, но действительно искренней. Он хорошо понимал проснувшуюся птицу и радовался розоватым отблескам рассвета, пожалуй, даже больше неё. Сизая тьма уходящей ночи ещё держалась за длинные тени, но всё же неизбежно таяла под натиском нового дня. Оставалось еще немало времени до того, как солнце начнет по-настоящему согревать, но истинныйхолод уже отступал. Будто затихающая зубная боль, оставляя после себя долгожданное чувство облегчения. Отыскав измазанный грязью остроконечный шлем, который сам же пнул в кусты несколько часов назад, Эйден на мгновение замер. Вспомнив о его предыдущем хозяине, о черепе, с редкими прядями налипших волос, он устыдился своих ночных мыслей. Ведь после всех сделанных им ошибок – сегодняшнее положение можно было считать настоящей удачей.
- Собственно… что угодно можно считать удачей. Всё зависит от точки зрения.
Заговорил вслух Эйден исключительно для того, чтобы услышать собственный голос. А услышав – ещё немного приободрился. Пора было двигаться дальше. Русло ручья, набравшего силу после ночного ливня, уводило на запад, в сторону Уилфолка. Его путь лежал на юг, а значит - стоило запастись водой.
Со стороны он выглядел более чем странно. Выжав насколько возможно одежду, что, разумеется, не делало её сухой – обвязал толстый жилет из грубой шерсти вокруг посоха, а потасканную холщовую куртку закрепил ниже, связав узлом рукава. Шлем, наполненный водой, нести было очень неудобно и, промучившись с полчаса, Эйден просто выпил сколько смог, а свою драгоценную посуду напялил на импровизированное шерстяное оголовье посоха. Получившееся пугало взяло на себя большую часть промокших вещей и сам он, оставшись в льняной рубахе с закатанными рукавами, наконец перестал подрагивать. Энергичная, хоть и не слишком быстрая, ходьба здорово согревала. Пар светлыми завитками поднимался от горячего тела, забирая последнюю влагу тяжёлой ночи.
Ещё недавно, буквально только что, хотелось просто согреться. Избавиться от опостылевшей дрожи и клацанья зубов. А теперь, какая неожиданность, всплывает куча новых желаний. Хотя, конечно, ничего необычного в том нет. Я не ел уже часов сорок, а не спал и того больше. Горстка мелких орехов и двухминутная дрёма не в счёт. У-ух… как гудят ноги. Чем теплее становится – тем больше чувствую, насколько измотан. Выходит, холод по-своему помогает, гонит вперед, не давая остановиться. Но надолго ли меня хватит, если не найду чего-нибудь съестного? Того и гляди рухну, похрапывая и тараща грустные глазища, как околевшая кобыла.
Эйден специально нагнетал, жалуясь на жизнь самому себе. Знал, что если постараться достаточно – станет просто смешно от несоразмерного обстоятельствам нытья. Вот только сравнив себя с умирающей клячей – невольно вспомнил о отвратительно-сладкой конине, что приходилось есть, удерживая валы на Колючих холмах. То были даже не их кони. Элитные боевые жеребцы небесных, застрявшие в частоколе или переломавшие ноги в сухих рвах. Спешенных рыцарей резали, как и раненых животных. Первых после обирали, раздевая до исподнего, вторых – рубили на мясо, ночами выбираясь за линию укреплений.Кто-то сказал тогда, что хоть враг и отрезал их от Данаса – помереть с голоду всё одно не даст. И верно… С каждой яростной атакой запасы конины росли, а количество голодных ртов уменьшалось. Эйден хмурился, вспоминая раскалённый августовский зной, наполненный вездесущей вонью разложения. Раздувшиеся тела людей и коней, беспорядочными кучами разбросанные по холмам. Гудение жирных мух. Огромные стаи крикливых ворон, объевшихся так, что передвигались короткими прыжками, не имея возможности взлететь.
Где-то в стороне раздалось сердитое карканье. Эйден вздрогнул, будто снова увидев жадных птиц, дерущихся за мягкую падаль. Потом сплюнул, криво ухмыльнулся, бросив странный взгляд в сторону беспокойной птицы, и бодрее зашагал дальше. Всё складывалось не так уж плохо.
Пышный куст калины, словно живой, шевелился и вздрагивал. Компания шустрых воробьёв, оккупировавших её ветки, тяжёлые от ярко красных ягод, находилась в постоянном движении. Маленькие наглые крикуны практически не обращали внимания на Эйдена, объедающего куст с другой стороны. Отправляя в рот очередную горсть горьковатых ягод, он вспомнил, что где-то слышал о пользе калиновых косточек для пищеварения.
- Ну, уж в моем случае это наверняка полезно. Не будь ягод – не было бы и пищеварения… - довольно протянул он с набитым ртом.
Наевшись вдоволь, Эйден устроился между обгоревших корней старого дуба. Следы давнего низового пожара виднелись почти на всех ближайших деревьях. Лениво закидывая в рот по одной ягодке из наполненного калиной шлема, он размышлял о прошлом. Чтобы не портить пресловутого пищеварения лишними нервами – не о своём. Когда и как начался тот пожар? Была ли тому причиной сухая гроза? Кто и почему ту грозу послал? Хорошенько набив живот - парень случайно позабыл, что давно не верит в богов. Не успев подумать, что обычно такое забывается только в беде – провалился в глубокий, крепкий сон по-настоящему уставшего человека.
Мелкие, до боли знакомые детали внутренней обстановки трактира будто чуть подсвечивались в уютном полумраке. Затёртые деревянные столы, массивные скамьи из толстых досок, отполированные за годы использования. Потрескивающий очаг в северной стене, сложенный из грубого нетёсаного камня. И огромная лосиная голова прямо над ним, упирающаяся ветвистыми рогами в низкий, прокопченный потолок. Перед ним на стол ставят тяжёлую глиняную кружку и миску печеной репы. Между жёлтыми, румяными ломтями виднеются хорошие куски жирного мяса, хотя его Эйден не заказывал. Высокая женщина кивает и улыбается, поглаживая расплетающуюся чёрную косу. Уже пожелтевший, едва заметный синяк на её лице невольно притягивает взгляд. Такая глубокая, сильная красота… Влекущее, непристойное очарование полураспущенных волос… И мерзкий, противный его натуре след недавнего святотатства. Смотреть не хочется, но всё окружающее вдруг расплывается, оставляя узкое пятно чёткого видения. Эйден смотрит, будто из глубокого капюшона, старательно напоминая себе, что одно – лишь предсказуемое следствие другого. С непокрытой головой ходят только шлюхи, продажные девки, заслуживающие презрения или грубого отношения. Он убеждает себя чужими, неуклюжими словами. Снова и снова пытается распробовать ту веру в незыблемую, бескомпромиссную простоту, что царит в его родных краях. Тем временем, женщину подзывают к другому столу. Двое доходяг уже изрядно пьяны. Громко ругаются, хохочут и гремят посудой.
Скрипучие половицы рассказывают о происходящем наверху ярче, чем Эйден может вынести. Словно низкий потолок вдруг стал прозрачным. Она уже там. С ними. Остается только дождаться шума, громкой возни или звука удара. Ждать плохого – плохо. Грешно надеяться на подобное. Но он продолжает ловить неясные шорохи, брезгливо уставившись на остывшее мясо. Треск в камине бьёт по ушам сухим хрустом голодного пламени. Огонь перемолет всё, до чего сможет дотянуться. Его жар перестаёт уютно согревать, украдкой охватывая со всех сторон, медленно окружая. Мысль о том, что этот страх не отсюда, что для него ещё не время – вытесняет новое видение.
Деревянные ступени медленно ползут назад. Старые ботинки знают истертую лестницу, помнят куда ступить. Мягко, бесшумно, невыносимо медленно несут туда, куда стоит торопиться. А может не стоит соваться вовсе. Дверь распахивается сильным пинком. Протяжный крик, как сигнал к атаке. Многоголосый трубный рёв. Ещё один страх из будущего… Время бешеным псом срывается с цепи, сжимая три жизни в одно мгновение.
Закатившийся, чуть приоткрытый глаз перестал подергиваться, сфокусировался на увиденном. Черный зрачок плавно расширился, занимая большую часть тёмно-коричневой радужки. Правая рука метнулась вперёд. Белка, сидевшая в наполненном ягодами шлеме, забилась в кулаке как сильная рыба, успев глубоко погрузить желтоватые резцы в схватившую ее ладонь. Через секунду послышался тихий хруст, зверёк обмяк в грязном кулаке.
