- С сухарями – сколько хош. Вон, нанесли, - курчавый сардиец с крупным перебитым носом махнул рукой себе за спину. В когда-то красной, но теперь вылинявшей до розовато-бурого палатке, громоздились неровные стопки ящиков, отдельными грудами лежали мешки. – Но вот прям нормального вина я тебе не дам. Хоть и стыдно сказать – считай не осталось и самому. Лайонелиты хлещут, как не в себя. И расплачиваются деньгами.

Эйден фыркнул, взвешивая на руке тяжёленькие свертки с вяленым мясом глухарей, тетеревов и даже филинов. Прикинул, сколько смог бы выручить за необычный деликатес у тех самых рыцарей или их прислуги.

- Знаешь, мне просто таскать всё это добро по вашему муравейнику не с руки. И слышал ведь, что навербованных местных с общей кухни кормят, а ваш брат наёмник – сам себе снабженец. Бери птицу, полакомись или своим за те самые деньги отдай. Но если кроме сухарей почти нечего предложить и не можешь – со мной тоже расплатишься тейлами. Два в серебре, необрезанные, за всё.

И он снова потряс весомыми свёртками, демонстративно поводя носом, намекая на соблазнительный дух. Наёмник скорчил скорбную гримасу и попытался жаловаться на нищенское жалованье. Но всё как-то дежурно, привычно, без огонька. Эйден уже успел узнать, что платили сардийцам очень прилично, а кормили не всегда, не везде и не всех. Курчавый видел, что парню это известно, но сам факт торга считал обязательным ритуалом и, в силу привычки, пропустить его попросту не мог. Два серебряных тейла, пусть и немного подрезанные по краям, были отличной ценой за несколько фунтов вяленой дичи. Эйден уже представлял жареную картошку, солёные помидоры и огурцы, печёную репу с острым перцем и прочие довольно простые, но недоступные ему так долго блюда. Однако обращаться к полулегальным скупщикам казённых пайков особого смысла не было. Те торговали припасами, пользующимися наибольшим спросом среди солдат. А именно – сухарями и высушенными лепешками из тыквенной каши, легкими и долго непортящимися в дороге, и, конечно, самым разным пойлом, от густой, вонючей браги, до вполне приличного, сардийского же вина. Получить желаемое, возможно более солёные овощи, он собирался у местных крестьян, так как верил и в их бережливость, и в глубину их погребов, где вполне могло ещё оставаться что-нибудь подходящее.

Однако добраться даже до первых домишек Посса так скоро - Эйдену было не суждено. Пробираясь сквозь лабиринт палаток и навесов он буквально споткнулся о специфические признаки бирнийской весны. Остановившись на краю ямы, слишком широкой и недостаточно глубокой для привычной могилы, юноша с потрясающей точностью припомнил самые тяжёлые дни в полевых госпиталях, которых успел повидать немало. Дело в том, что инстинктивно сторонясь толпы и стараясь выбрать более свободную дорогу – он постепенно отходил всё дальше к окраине лагеря. Волею случая – как раз туда, где и размещалась местная полевая хирургия.

- Друг! Эй, друг! – тощий парень с глупым лицом, напоминающий нескладного жеребёнка, поглядывал то на Эйдена, то куда-то в сторону. – Если ты из тех… из этих… В общем – не тронь лучше. Говорю, не тронь. И ступай себе, пока сержант не видел. Тут плетей только так раздавали. А говорили, что и руки рубить будут. Руки…

- Руки? – глупо повторил Эйден, просто не зная, что ещё сказать.

Он стоял по другую стороны ямы, которую, судя по всему, было поручено стеречь тощему пареньку с гизармой. Яма эта действительно не была могилой в полном смысле слова. Ни одного целого тела в ней не было. Только множество ног… и рук.

Из ближайшей продолговатой палатки послышался протяжный стон. Через секунду оттуда выскочил другой жеребёнок, почти точная копия того, с гизармой, только в белом, когда-то, фартуке. Торопливо просеменив несколько шагов, он упал на колени, прямо в лужу, мгновение назад излившуюся из него же.

- Ты что?! Дурак! Накажут! – испуганно зашипел на него брат, беспокойно оглядываясь на Эйдена и будто боясь упустить из рук доверенное ему оружие.

- Какого хера, солдат?! – донёсся откуда-то со стороны поставленный командный голос, при звуках которого страж с гизармой аж подскочил. – Обратно к костоправам, живо! Не хош помогать йим – самому помощь нужна станет!

Протрусив к лежащему в луже рвоты парню, бочкообразный сержант, громко ухнув, пнул его по рёбрам. Было заметно, что больше ухал, чем бил. Видя, что жеребёнок подниматься не собирается, а только размазывает всё больше грязи по зарёванному лицу, сержант испытующе взглянул на парня с гизармой. Тут-то он и заметил Эйдена.

- Та-а-ак! Снова грёбаное знахарство подвалило? Не слыхал ещё, что за осквернение терь не секут? А ну…

- Хорош голосить, служивый. - Появившийся из палатки мужчина был хоть и невысок, но статен, его короткая бородка и каштановые волосы смотрелись чистыми и аккуратными. Вообще весь его вид отдавал какой-то особой степенностью и опрятностью, несмотря даже на испачканные в крови манжеты туго закатанных рукавов. Сами руки ниже локтя, разумеется, также были в крови. – Тут и так воплей хватает. Лучше найди мне кого покрепче, чем этот. Ассистент нужен. Может, и ты сам сгодишься.

Сержант недовольно хмыкнул, поправил клепанный шлем на голове и схватил парня с гизармой за руку.

- Некогда мне, - буркнул он угрюмо, рывком подтягивая к себе оцепеневшего новобранца. – Этот пойдёт. А коли, как братец опозорится…

- Я могу, - очнулся вдруг Эйден. На обоих братьев-жеребят было жалко смотреть, один продолжал всхлипывать, другой готов был начать. – Резать и шить умею. Даже не стошнит.

Мужчина с бородкой оглянулся, окинул его быстрым оценивающим взглядом. Махнул головой, приглашая за собой, и скрылся в палатке. Сержант сразу же потерял интерес и к нему, и к обоим братьям, предоставив им утешать друг друга. Возвращаясь туда, откуда пришёл, он отвесил подзатыльник молоденькому пареньку, катившему к злополучной яме скрытую тентом тачку. Тачка была тяжёлой.

- И что же, правда за мертвечинкой приходил? Сильно в знахарстве помогает?

- Нет. Я вообще не за тем шёл.

- Некромантия? – невысокий мужчина заинтересованно взглянул на Эйдена, по-своему истолковав его ответ

- Нет. Могильник тут вообще не при чём. Я в деревню шёл, за огурцами.

- Хм… Долото.

Получив инструмент, он тремя точными ударами сшиб заклёпку помятого наплечника. Взял клещи.

- Кстати – Аспен. Огурцы – это нечто иносказательное? Что-то, значит, эдакое? Или просто не хочешь откровенничать?

- Эйден. Огурцы – соленья. Помидоры там ещё, всё такое. Не важно, что. Лишь бы как следует солёное и лучше овощи.

- Хм… Интересно.

- Да не особо. Просто соли давно не видел. И овощей.

- Хорошо рассёк, да? Дорезать не надо, сразу кость. Пилу.

Эйден протянул короткую, с мелкими зубьями, пилу. Аспен мотнул головой.

- Нет, тут другую. Вон. Да, проволокой. Не видал таких?

- Нет.

- Почти моего изобретения. Так, подсмотрел кое-что.

Все ещё не полностью освобождённый из плена собственных смятых лат, рыцарёнок пришёл в себя. Заорал, задёргался.

- Терпите, сир. Сейчас полегчает. – Аспен взял небольшой шестиугольник, лежащий среди инструментов и ещё раньше привлекший внимание Эйдена, и буквально шлёпнул на лоб больному. Тот поперхнулся слюной, снова дёрнулся и затих. – Каково, а? Хорошо, что наш благородный пациент так податлив. А то ведь бывает – толком и не зафиксируешь.

Металлическая верёвка, особым образом сплетенная из проволоки разной толщины, бодро вгрызалась в плечевую кость.

- Вот, хорошо. Крутани пару раз жгут, парень что-то тужиться вздумал.

- Так пойдёт?

- Да, всё одно сейчас прижжём.

Предмет, немного напоминающий курительную трубку, быстро замелькал в ловких руках хирурга. Послышался тихий треск, пахнуло палёным мясом.

- Теперь швы. Держи здесь и здесь. А я…

- Да, я умею.