Спустя секунду Эйден коротко вдохнул, пожирая глазами мелкие детали увиденного, пока клубы пара снова наползали со всех сторон. Салагат лежал на спине без движения, крепкая рука рогатого стискивала его горло, всё сильнее вдавливая в грязь. Эйден отвернулся, сжимая печати крови на своих ладонях что было сил. Его крик ударил по ушам. Деревья вокруг слились в сплошную, серо-коричневую массу.

Глава 3

Глава 3.

Лицо обожгло холодом. От удара о мёрзлую землю вышибло дух. Эйден кое-как выбрался из сугроба, отплевываясь от набившегося в рот снега и царапая руки о твёрдый наст. Огляделся, переводя дыхание. Вокруг было тихо. Пока. Он опустился на колено, быстро начертил знакомые знаки.

- Киву-Ли… - прошептал он чётко, на выдохе. С ударением на первый слог. Всё, как учил Салагат.

Длинные, растянутые тени ближайших деревьев на мгновение исказились, будто протягивая к нему свои корявые пальцы. Сработало. Печать тени должна была сбить с толку возможную погоню.

Или не должна, он учил, что это больше от хищников… Чёрт, чёрт, чёрт! Проклятье! Куда меня забросило? Что делать? Куда бежать?

Он оглянулся ещё раз. Прищурился от холодного зимнего солнца. Медленно вдохнул.

Хватит... Я знаю – куда. Всегда знаю.

Эйден повернулся боком к светилу и торопливо зашагал на юг. Крепкий снежный наст хорошо держал, нога почти не болела. Идти можно было быстро. Даже без посоха.

Мог ли он выжить после такого? Бред. Конечно же нет. Бог он или не бог, но шея явно переломилась. А может и спина, уж очень глубоко его вмяли. Никогда не видел такого... Да и где бы мог видеть… Проклятый лес, проклятая зима, проклятая околесица про свет. А я снова бегу. Дезертир – как философия.

Он на ходу, не глядя, перебирал замёрзших лягушек, всё ещё остававшихся в мешочке у пояса, и гадал, что было бы, попытайся он призвать Бездну. Помогло бы это Салагату? Сработало бы с рогатым также, как с бехолдерами? И пусть маг учил не применять Бездну к более сильным противникам, вопроса это не снимало.

Хорошо, что он научил меня прыгать, - думал Эйден, имея ввиду опасный способ побега, возможно спасший ему жизнь.

- Хорошо, что дал кровавые печати, - продолжал он уже вслух, потирая едва заметные шрамы на ладонях, - хорошо, что показал тень… Вот бы она сработала. Хорошо. Столько хорошего, мать твою! Просто прекрасно! Прекрасно! - проходя мимо заиндевевшей ольхи, он широко замахнулся на ствол кулаком. Промахнулся, легко чиркнув о кору, потерял равновесие и завалился в снег.

Эйден почти зарыдал. Навалилось едкое, тяжёлое чувство стыда, подстегиваемое не отступающим страхом. А потом, спустя минуту, просто отступило, также резко и неожиданно. Он снова поднялся и пошёл. После, уже ночью, ему вспоминался пёс Салагата, оставшийся в убежище на промёрзших болотах. Удерживал бы его маг подле себя, как собаку? Воспринимал ли хромого юношу, как более сложное, но явно уступающее ему животное? Или это всё бред, паранойя, и в Салагате просто оказалось больше человеческого, чем в нём самом? К счастью, мороз стоял такой, что даже у жаркого костра не получалось задуматься надолго. Ещё много дней Эйдену ужасно не хватало проданных в Тохме одеял.

Весна. Сколько тепла, сколько жизни в коротком слове. Маленькая сойка, казалось, понимала и чувствовала это также остро, как и худощавый парень, остервенело втаптывающий в грязь затасканную шубу. Птица смотрела на пыхтящего человека крохотными бусинками немигающих глаз, будто терпеливо ожидая, когда тот закончит.

Склонившись над своей истоптанной жертвой, опираясь руками о колени и тяжело дыша, Эйден звучно сплюнул. Выражая плевком всю ненависть и презрение, что питал к зиме, холоду и всему, что с этим связано. Выпрямляясь, он потянулся всем телом, чувствуя, будто скинул с себя не просто пару потрёпанных шкур. Но потом, скользнув взглядом по невозмутимой сойке и дальше, до разбитой дороги, огибающей кромку леса, снова нахмурился. Подойдя к поваленному дереву, здоровенному тополю в два обхвата, он скрестил на нём руки, положил сверху голову и стал считать. Два… три… четыре… пять… шесть… В трёхстах шагах впереди медленно ползла колонна блекло-серой пехоты. Расстояние, редколесье и тот самый поваленный ствол - не позволяли увидеть Эйдена с дороги, он же отлично видел всё. Мелкий весенний дождик ласкал загрубевшее от непогоды лицо, словно извиняясь за зимние снегопады. Он же прочертил тусклую, почти незаметную радугу над глубокими колеями грязного тракта. Солдаты шагали, сойка прыгала по сырой тополиной коре, Эйден считал. Покинуть Эссеф, наконец выйти из леса – было почти также невероятно, как выбраться живым из окружённого лагеря близ границы Мидуэя, за несколько месяцев до того. И сейчас, как и тогда, на последний рывок не хватало сил.

- Двести семь… двести восемь… двести девять… - Эйден на мгновение растерялся. Колонна уже повернула, и он не мог решить, стоит ли считать плетущиеся за ней телеги, их возниц и лошадей. Потом, осознав, что раздумывает вовсе не о том, вопросительно, потерянно и почти жалобно взглянул на сойку. Птица испугалась резкого движения, вспорхнула ввысь и полетела в поля. – Ладно, - мрачно буркнул он, закинул на плечо кожаную лямку мешка и решительно направился к дороге.

Офицер, объезжавший по пробивающейся траве обочины грязные колеи и не менее грязных солдат, даже не удостоил Эйдена взглядом. Десятник, с завистью в глазах смотревший на длинноногого офицерского жеребца, отвлёкся на одинокого путника только на секунду. Оглядел сверху вниз и обратно, недовольно шмыгнул носом, рявкнул что-то нечленораздельное, побуждая бойцов ускорить шаг, и сам угрюмо протопал по луже. Серые, уставшие люди. Грязь, резкие выкрики и тихое позвякивание амуниции. Всё было ровно так, как должно быть. Как будто никуда и не уходил.

- Эй! Эй ты!

Эйден обернулся на ходу, выглядывая окликнувшего.

- Не беги ты! Сюда давай. Сюда. – Полный, лысеющий возница в нечищеной бригантине размахивал свободной рукой, привлекая внимание. Он правил одной из телег и жестом приглашал забраться на козлы. – Да не мнись! Вижу – хромой. Лезь уже.

- Спасибо. – Эйден кое-как примостился рядом, на узком сидении. - Честно – не ожидал.

- Ну так! – многозначительно гаркнул возница, сыграв густыми бровями. – Чо б и нет-то?

- А старшие? Чужого ведь усадил. Да когда свои рядом топчутся.

- Ста-аршие… - протянул возница странным тоном, не позволявшим точно понять, что же он имеет в виду. – А свои не топчутся. Свои маршируют. Солдаты. Здоровые, крепкие, бодрые. А гражданским, слабым и хворым, велено помогать. О-он… назад глянь.

Эйден оглянулся. И только сейчас заметил, что в двух последних телегах сидят и лежат люди. В основном – дети, женщины и старики. Ещё чуть позже, разговорившись с возницей, он заметил и нездоровую красноту широкого, полного лица. И многочисленные капельки пота, проступающие на выпуклом лбу, несмотря на лёгкий ветерок. Причина лихорадки, а, возможно, и самого знакомства – крылась под истёртым кожушком, прикрывающим ноги кучера. Точнее – ногу. Тугая повязка на культе была мокрой и ощутимо смердела. Судя по всему – здоровый, крепкий и бодрый солдат, страдал куда сильнее любого из увозимых гражданских, но виду не подавал.

Через пару часов прибыли в Посс. Мелкая деревушка, почти на самой границе Эссефа и Уилфолка, терялась и растворялась в огромном палаточном лагере. Здесь войска графства, рыцари ордена св. Лайонела и наёмники всех мастей перегруппировывались, переформировывались и переоснащались. Или, как могло показаться человеку несведущему, толпились, голосили и мешали друг другу. Эйден толком не понимал, зачем он здесь, но разбираться и долго раздумывать не собирался. Вручив вознице сбор из гусиной лапчатки, одуванчика и тысячелистника, дополнив все это крошечной банкой барсучьего жира и дав подробные инструкции, как всё это использовать – он решил добыть самого необходимого и отправляться дальше, в глубь Уилфолка.