И руки по локоть… Во всех смыслах. Как поверить, что мне удалось? И разве может Богиня требовать лучшей жертвы? Разве может она не принять меня теперь, когда я обезглавил свою касту? Отсёк голову кровожадного змея, пожиравшего и Её детей…

Он бежал, почти не видя дороги, ориентируясь интуитивно и безошибочно. И хоть тело его было на пределе – стоило больше опасаться за разум. Содранные до мяса ногти на правой руке ныли тяжёлой, тянущей болью. Надрубленное, уже воспалившееся ухо пульсировало, наполняя жаром всё тело. Но труднее всего было вынести щемящую, разъедающую досаду, прорывающуюся наружу всякий раз, как в мыслях проступал её образ.

Прия…

Ухо ему порвали два дня назад. Во время последнего погрома ирвилитов. Тогда Камал убил пятерых и столько же ранил. Среди убитых была женщина, старик и красивый юноша, почти ребёнок. Последний сопротивлялся яростнее дикого кота, кидаясь на врагов с рыком и воплями. Беспорядочно орудуя мечом, он достал голову Камала, и за лёгкую рану поплатился жизнью. Убивать парня было особенно тяжело, очень уж легко в нём виделось собственное отражение.

А ногти правой руки остались в неровной дворцовой стене… Должно быть, никто не предполагал, что человек может пробраться в покои хранителя таким путём. Камал смог. Распластавшись на стене словно ящерица, он полз и полз вперёд, удерживаясь от падения пылающей жаждой мести. Прабодхан был виноват во всём. Его порванное ухо. Не высыхающие месяцами, скользкие от крови руки. И запинающееся сердце, уничтоженное и растоптанное вместе со смертью Прии. Карая точно и быстро, он вбил крепкий кинжал прямо в ухо хранителя, затем собрал ладонями кровь тирана и попытался отмыть ею ту, другую… Быть может – у него получилось. Но также справедливо отомстить за смерть возлюбленной уже не вышло. На шум бежали люди. Рашми, старшая жена Прабодхана, была вне досягаемости.

Впереди показалась знакомая арка моста. Но теперь шёпот ручья под ним заглушала одышка и топот ног. Раньше он бегал куда тише, а дышал ровнее. Раньше за мостом всегда ожидали часы глубокого, звенящего наслаждения. С её смертью изменилось всё.

Нет! Всё также, всё по-прежнему! И я снова тороплюсь на встречу с ней. Только в этот раз не будет нужды расставаться. Я не уйду под утро… никогда не уйду.

Камал с трудом замедлил шаг у уличного алтаря Богини. Людей вокруг было не много, набожные аранайцы в масках исчезали сразу, как только ночь начинала таять, а для мирских забот было ещё слишком рано. Чуть не споткнувшись, он ухватился за край огромной каменной чаши, наполненной прохладной водой. Напился, тяжело хрипя и кашляя. Даже на бегу, должно быть, было не так жарко. Распухшее ухо пульсировало, будто заставляя всю голову тлеть изнутри. Мысли путались, о стольком хотелось сказать.

- Я взываю к тебе, Богиня теней… я пришёл просить… просить милости.

Потемневший от времени, поросший сырым лишайником барельеф смотрел на него, не открывая глаз. Безмятежность каменного лика не успокаивала. Казалось, что высеченные искуснейшим резчиком волосы богини шевелятся, поднимаясь и опускаясь независимо от ветра.

- Ты видела, что я пытался жить по твоим заветам. Не всё получалось. Но теперь… Я отрёкся от своей касты и приношу тебе две жертвы, - он достал из-за пояса липкий кинжал, всматриваясь в бурые разводы на лезвии. – Прабодхан вредил твоим слугам, вредил рабам прочих верховных. Вредил и нам, - он тяжело сглотнул, затравленно обернулся, оглядываясь по сторонам. - Я отдаю его жизнь тебе. Моя жизнь не столь ценна, но я отдаю и её тоже. Прими меня, позволь переродиться аранайцем и снова быть с ней. Прошу.

Камал резко полоснул себя по горлу, оросив чашу и барельеф ярко-алыми брызгами. Простояв ещё мгновение, он тихо кашлянул, выронил кинжал и завалился набок. Холодные камни мостовой будто подхватили измождённое тело. С каждой секундой становилось всё мягче и удобнее. Он так устал, так хотел спать.

- Прошу… - залитые кровью губы шевельнулись ещё раз и замерли.

Первые лучи солнца косо скользнули по крышам домов и кронам деревьев, освещая едва заметное смятение в городе.

Особая атмосфера храма, преисполненная почтения и глубины мысли, одинаково действовала как на прихожан, так и на Него. Длинный зал, заполненный молящимися, почти не освещался. Лишь огромная жаровня окрашивала красным всё вокруг. Почти ров, горящий тихим, ровным пламенем. Этот ров отделял невысокую каменную плиту, аскетичный трон Бога, от Его слуг, детей и рабов. А так же позволял брать от них столько силы – сколько могут предложить простые смертные, укрепившиеся в своей вере. Он никогда не брал больше, чем было необходимо.

Несмотря на горящий огонь, в зале было холодно. Настолько, что у подножья каждой из стройных колонн, уходящих далеко вверх, к теряющимся в темноте аркам потолка, нарастал настоящий иней. Монотонный шепот молитв напоминал гудение улья. Люди вразнобой кланялись, сидя на коленях, и их смуглые лица то проявлялись, то снова исчезали в темноте. Уходили ли они совсем? Или просто задерживались внизу, касаясь лбом ледяного пола? Время, подобно неотвратимо текущей реке, не позволяло понять. Его мощный поток безвозвратно сносил всё, что не держалось достаточно крепко. Он сидел здесь уже много дней. Молящихся становилось всё меньше и меньше. Гудящий шёпот звучал всё тише.

- Новый повод для скорби, мой дорогой друг? – теперь в зале оставалась лишь одна девушка, и она встала с колен, обращаясь к нему.

- Аранайя. Дорогая подруга… Верни тело моей ученице и впредь не касайся её.

Стройная девушка потупила взгляд. Её волосы поднялись и дрогнули при движении, словно дрейфуя в прозрачной водяной толще.

- Ты нетерпелив. Почти нетерпим. А ведь я пришла, сочувствуя твоей утрате. Твой старший жрец пал, а свита рвёт на части то, что могло бы от него остаться. На улицах режут и жгут. Конечно, твоё сердце полно печали.

- С чего мне печалиться? Он сам распалил огонь. Не спросил меня в первый раз и ослушался во второй. Жестокость неизменно ведёт к жестокости и две бойни неизбежно привели к третьей, - резкие черты худого, иссечённого глубокими морщинами лица заострились.

Он встал, отбрасывая огромную тень на статую позади себя. Статуя в три человеческих роста изображала его же, сидящего в традиционной позе, скрестив под собой ноги и вытянув вперёд правую ладонь. Перед каменным изваянием лежал гигантский, совершенно неподъёмный для человека меч в ножнах, лишённый каких бы то ни было украшений. Символ терпения, умеренности и самоконтроля. Чуждый ему символ. Простояв без движения пару секунд, он шагнул в огонь.

С храмовой крыши просматривался почти весь Фаахан. Глаза Салагата замечали всё, вычленяя каждую деталь в этом человеческом муравейнике. Дымы пожаров. Бегущие по одному и группами люди. Истошные крики. И смерть, несущаяся по городу всё быстрее.

Аранайя стояла рядом. По её щеке скатилась слеза. А глубоко внутри расползлась широкая, хищная улыбка. Всё складывалось прекрасно. Появилась возможность возвысить свою касту. Набрать ещё адептов. Получать больше силы.

- Таковы люди… - приятный женский голос был полон печали. – Все они. Только вчера мою любимую послушницу побили камнями. Собственный отец убивал её за любовь. За связь с чужим юношей. Порой мне кажется, что их настоящий бог Ирвиил.

- Злобный, кровожадный разбойник, истлевший столетия назад?

Порывистый ветер быстро гнал по небу низкие тучи. Сумерки опускались на Фаахан, грозя ужасной, полной хаоса ночью.

- Обычный человек, да. И все они куда ближе к нему, невзирая на касты. Частица зверя в каждом из них. Как ни учи хищника – он всегда будет искать крови.

Салагат не ответил. Он думал о том же слишком долго, чтобы теперь отвечать. Глубокий вдох… и город остался далеко внизу. Растаял в несущихся облаках, будто его и не было.

Тёплый меховой плащ, можно сказать – просто выделанная медвежья шкура с ремнями, смёрзся за ночь так, что впору было отбивать лед. Что Эйден и делал. Немного постучал посохом, потоптал ногами, стараясь размягчить – монотонно тёр руками, будто стирая белье. И даже когда потёртая шкура совсем избавилась от наледи, он не переставал трясти и отряхивать. Нужно было дать себе время на размышления. Нужно было чем-то себя занять.