Хрясь!

Именно этого толчка не хватало, чтобы превысить прочность дерева. Под руками неандерталки толстая палка уже выгибалась, а тут ещё нагрузка.

– Твою мать!

Обломком Михаилу распороло руку и кровь плеснула на лица женщин. Ольга от неожиданности открыла рот... Йв. Неандерталка активно задышала, пока снова не перекрыли кислород.

Но Михаилу показалось, что хрустнула не только палка. Слабое эхо раздалось откуда-то со стороны промежности Йв. И, кажется, Ира это тоже заметила, сказала испуганно:

– Ой! Тут...

И без перерыва:

– Да-а-а-а!

Крик, достойный экстаза футбольного болельщика, когда гол забил Кержаков.

Ира, всё ещё вопя от радости, подняла перед собой синюшное окровавленное тельце. Потормошила и замолчала с испуганным видом. Ребёнок молчал и не шевелился. На лице Иры испуг сменился ужасом. Она положила тельце между ног матери и тихо отступила.

Внезапно Ольга рванула вокруг стола. Положив ребёнка на бок, она стала ковырять у него во рту уголком простыни, обмотанной вокруг пальца. Достала слизь, подняла младенца за ноги и шлёпнула.

Лица всех, застывших в ожидании, озарила усталая радость – крик! Первый крик. Ольга положила малыша на живот матери и плюхнулась на стул. Пока ни у кого не хватало сил, чтобы завершить роды. Все переглядывались со счастливыми рожами, улыбались до ушей и тихонько смеялись. А новорождённый, не дожидаясь, когда на него обратят внимание, завозился, зачмокал, открывая рот, как птенчик. Счастливая мать, всё ещё не отошедшая от боли, подтянула малыша и ткнула в грудь, где тот и притих, сопя. Вот же живчик. Не успел родиться, а уже есть захотел.

– Галё, как сына назовёшь? – Спросил вождь.

– Чамѣлак.

– Чамѣлак? Кто это.

Они уже знали, что имена аборигенов означают названия животных или растений. Как Йв – верба, а Галё – какая-то сова. Какая именно – никто из горожан различить не мог. У горожан только совы и филины в словарном запасе. Ещё кто-то знает слово сыч. Но чем сыч отличается от совы – не всем понятно. Зато всем известно, что филин ушастый. А неандерталец чётко описал, что птица без ушек и угукает, как сова. Совой называть мужчину как-то не с руки, вот и осталось Галё. Да и правильно – зачем напрямую переводить? Никто же на Руси греческие и римские имена не переводил.

– Вот чамѣлак, – неандерталец показал вырезанную фигурку. – Живёт в холодной воде, очень... Очень сильный для жизни. Маленький и сильный. Холод не убивает. Жара не убивает. Вода не убивает.

– Живучий, значит.

Абориген попробовал слово на язык и кивнул.

– Так это ты для своего сына фигурку вырезал? – Дошло до вождя.

– Да, – улыбнулся счастливый отец. – Йв сказать, сын родиться.

И правда, почему Михаил решил, что неандерталец будет вырезать оберег для чужого ребёнка? Это он своему.

– Можно? – Вождь протянул руку.

Парень сразу подал фигурку.

– Я просить. Надо шаман дать сила. Тогда хорошо будет беречь.

– Понятно. Сейчас силой напитаем.

Как бы бормоча какие-то заклинания, время от времени поглаживая фигурку, пачкая её кровью из раны, Михаил разглядывал оберег. Кусок твёрдой древесины размером с большой палец был вырезан в форме сидящей птицы. Уложенная на спину голова, плоский клюв. Снизу на животе – чёрточками обозначены перепончатые лапки. Так же чёрточками обрисованы крылья. Как есть утка. Только хвост какой-то длинный и двойной, как у ласточки. Промежуток между половинками хвоста не прорезан, но обозначен чертой.

Пора завершать церемонию. Мысли, как именно это сделать, уже есть. Михаил посадил птичку на ладонь и тихонько подул в ключик, как бы вдувая жизнь. Потом испачканную в своей крови фигурку положил в окровавленную ладонь малыша – это осталась кровь матери. Чамѣлак сразу сцепил пальцы.

– Хорошо! – Почти одновременно произнесли оба мужчины.

Во все времена, наверно, хорошая примета, если у ребёнка цепкие пальчики. Может, со времён обезьян пошло, когда младенцы цеплялись за шерсть матерей.

***

После выматывающих родов пришлось выдержать ещё один марафон – по уборке. Сил кое-как хватило, чтобы отмыть мать и ребёнка. Даже полы смогли оттереть по-быстрому. Но стирку все дружно сговорились оставить на потом. Чёрт с ней, с не отмываемыми пятнами крови – убиваться из-за этого никто не хотел. Все поголовно вышли из строя: семейка шаманов вымотана четырьмя родами, а бедная неандерталка вообще лежачая.

Хруст, услышанный Ирой и Михаилом, им не показался – что-то там сломалось. Выяснилось почти сразу – при всей малочувствительности дикарей к боли, Йв начинала выть и скулить, как только приходилось шевелить ногами или тазом. Её так и оставили в раскорячку, как лягушку, только подложили для удобства валики из белья. Сменить постель пришлось, нельзя же лежать в кровавой луже. Но сколько слёз пролилось у всех! И у больной, и у тех, кто менял. Никто ведь не железный. Невозможно оставаться бесчувственным, когда причиняешь такую боль. Наконец, ноги уложили так, чтобы связки оставались в расслабленном состоянии, проверили и обеззаразили разрывы на выходе влагалища. На этом мучения бедной девочки не закончились – пока возились с уборкой, у больной распух лобок. Это частично сняло боль, девочка даже вымученно заулыбалась. Но оставлять в таком виде нельзя, надо лечить. А значит, как только спадёт опухоль, боль вернётся и мучения продолжатся.

Так и получилось, что в строю оставался только Галё, но и он хромает на обе ноги. Способен принести дрова и растопить печь, прибрать за лошадьми, вывести их погулять. Но воду уже не может принести. Может, он санки и довезёт, но набрать воду из источника хромому не получится.

Пришлось вводить жёсткую экономию на использование воды. Галё попробовал топить снег – так у них делали. Но в округе снег весь уже потоптан. А какой остался лежать целым пластом – в том куча травинок и другого мусора, который замучаешься убирать. Разве что, отдать скотине, что они и сделали. То есть, Михаил поручили Галё. Сам же вождь и Великий шаман пребывал в мутном состоянии между сном и бодрствованием. Смертельно хотелось спать, но долгое нахождение без сна и сильная усталость, наоборот, мешали уснуть. Пришлось обращаться к заведующей аптекой. Только она помнила, какие лекарства и травы от чего.

– Оль, у тебя снотворное есть? – У выпадающего из реальности мужчины уже заплетался язык. – Вырубаюсь, а никак уснуть не могу... И эта... Морозит что-то.

Михаил действительно надел зимний комплект, выданный на работе: утеплённые штаны, куртку, шапку, шубенки, но его продолжало колотить. Ольга пощупала лоб. Она ожидала, что у мужа жар. Но лоб был ледяной, как (тьфу-тьфу) у покойника. Она обеспокоенно перебрала таблетки.

– Так, нет... Ничего давать не буду. Это просто усталость. Помнишь, как тогда, по Питеру долго ходили?

– Такое забудешь.

У них тогда было двое суток, чтобы посмотреть всё, что возможно. Другого шанса побывать в Северной Пальмире может не выпасть. И они вдвоём почти всё это время оставались на ногах. Отмотали десятки километров. Воспоминаний и фоток – выше крыши. Но на обратном пути Михаил провалялся в вагоне таком же коматозном состоянии.

– Поэтому мой рецепт: иди, налей сто грамм. Сразу вырубит.

А действительно, после выпивки Михаила всегда клонило в сон, в отличие от других, кого алкоголь возбуждал.

– О! А я и забыл. Дал себе слово, что пить не буду. Вот и не пью.

Михаил направился к люку в подвал.

– Стой!

– Чего?

– Чего-чего...

Ольга вышла на кухню, добрела до буфета и вернулась с ключиком.

– Держи.

Михаил удивлённо посмотрел на железку.

– Ты что, бутылки поставила в тот ящик из-под инструмента?

Как-то так вышло, что для всех праздников выпивку доставала жена, а глава семейства оставался в неведении. Оказывается, горючее закрыли в старом железном ящике, снятом дедом с какого-то корабля. Что там хранилось – сейчас не узнать, а Михаил держал инструменты, пока не разжился красивым пластиковым кейсом. Старый и побитый, но всё ещё не заржавевший ящик перебрался в подвал.