– Намек понят, – Вадик ежится от холода, поправляет капюшон бушлата и застегивает молнию доверху. – Ну и холодрыга же, – бросает, перед тем как скрыться из вида.

Отогревшись, достаю из холодильника лоток с приличной порцией лапши и неприличной порцией мяса.

– Понял, все-таки съел, – почесав подбородок и попутно заметив трехдневную щетину, осматриваю верхнюю полку, откуда сиротливо выглядывают вчерашние нагетсы.

Отправив еду в микроволновку, не нахожу ничего лучше, чем прибраться на самодельной кухне, задетый фразой Вадика. Стало неприятно от беспорядка в своей обители, в которую так стремился впустить чувство жизни. Не без помощи друга, конечно.

Когда Вадик понял, что постепенно я перебираюсь сюда жить, то предложил купить электроплитку. Вечно питаться сухой едой из магазина было невозможно, а подкармливать меня, как бездомную собаку, у него не было ни умения, ни сил, ни желания.

Дома я перестал появляться уже давно, так что даже не знал, есть ли там электричество. Не думаю, что отец в состоянии за него заплатить.

При воспоминании об отце в горле застрял ком, который я недавно пытался отогнать сигаретой. Плечи сами собой каменеют, а кулаки сжимаются: тело протестует и закрывается от воспоминаний об этом человеке.

– Козлята, ваша мама пришла, пивка принесла, – басит Вадим, как только содрогается колокольчик. – Не, не так. Козел, твоя мамка пришла, принесла эликсир расслабления, – переиначивает и довольно улыбается, водрузив пакет на стол, после чего высовывается в открытое окно докуривать тлеющую сигарету.

Что за момент такой? Вся родня решила вспомниться?

Выудив из пакета две бутылки «бада», ставлю их на стол. Вадим к тому времени докуривает и откупоривает бутылку, наблюдая за моим копошением с едой.

– Ну как настоящая жена, – комментирует друг и крупными глотками принимается опустошать бутылку. – Я бы женился, да ты не в моем вкусе.

– Да я бы и не вышел за тебя, – подыгрываю я, и в разрядившейся атмосфере мы приступаем к обеду.

Какое-то время молчим, занятые едой, пока Вадик вдруг не задает каверзный вопрос.

– Расскажи-ка мне, как у тебя с работой? – сегодня жизнь проверяет мое терпение, не иначе.

– Никак, без изменений. Ничего нет, – коротко отвечаю, бегло глянув на друга, и снова утыкаюсь в тарелку.

– Давно? Ты спрашивал, почему? – Вадик продолжает выпытывать все подробности, грубо затрагивая оголенные нервы.

– Недели две, может, больше, – отвечаю наугад, совершенно потерявшись во времени. – Не звонил, не спрашивал.

Старался не ляпнуть что-то, вроде, «это не твое дело» или «сам разберусь, не лезь». Не хотелось сорваться на друга, который сам же и помог найти работу. Которую, похоже, я профукал вместе со стабильной двадцаткой в месяц.

В последнее время меня не привлекали ни к доставке, ни к сбору мебели, ни к другой шабашке. Не звонили и, кажется, вообще забыли о моем существовании.

– Да не знаю я, чего жду, – проговариваю вслух, под вздох Вадика.

– Я тем более. У тебя зарплаты за этот месяц не будет, ты в курсе? – вижу, что он раздражен моим бездействием, прикрываясь сочувственным тоном. Сейчас для полной атмосферы погружения в дерьмо не хватает лишь сочувствия.

Желваки, гонимые очередными прорванными чувствами, приходят в движение, и я теряю способность держаться спокойно. Очередной рекорд закипания от мелкой фразы.

– Думаешь, я гребаный дегенерат, до которого это не доходит? – сверлю взглядом Вадима, который тоже закипает.

– Не думаю, а вижу. Ты на что жить будешь?

Задумавшись о маячившем над головой безденежном будущем, которое скоро обрушится на меня, ощущаю себя уязвимым.

Да, без денег приходилось бывать не раз. Но с каким же стыдом и унижением я обращался за помощью к Вадику! Конечно, друг никогда не тряс долги, не упрекал, но до чего же было неприятно осознавать, что в восемнадцать с лишком, в работоспособном состоянии, я должен просить взаймы.

– Будешь знать, как руку на клиентов поднимать, – припоминает Вадик, допив бутылку пива и водружая ее на край стола, отчего темное стекло опасно балансирует. Убираю ее и заверяю, что вряд ли из-за одного случая работы стало меньше.

– Не просто меньше, тебя ее, похоже, лишили. Ну-ка, дай мне другие варианты, почему так произошло? – успокоившись, Вадик заговорил с иронией. – Сам-то не заметил, что после этого все меньше и меньше звонили? Да даже я заметил, ты же не балбес, чтобы пропустить это?

Мне ничего не остается, как согласиться, на что друг запрокидывает голову назад и складывает руки в замок, что-то обдумывая.

– Так, слушай, – Вадик упирает локти в стол, – сто процентов это конец твоей работы, причем избавились от тебя тихо. А все из-за чего? Кулаки чесались? Дурак, – что-что, а был за ним недостаток: читать мне нотации, которые я терпеть не мог.

Случай же, от которого, оказалось, зависела моя работа, произошел где-то два месяца назад.

В тот день поручили вечернюю доставку на окраину, обычная посылка с каким-то хламом, который я нес совершенно бесцеремонно.

Сверившись с адресом квартиры, звоню в дверь, и тут передо мной появляется лицо, которое я совершенно не ожидал увидеть.

Никиту я запомнил надолго. Такая грандиозная потасовка на одной из квартир отлично врезалась в память. Сцепились тогда из-за его и моего отвратного поведения, чего можно было избежать. Но только ни он не собирался извиниться за решение высказаться о моем образе жизни и семье, ни я не захотел успокоиться.

Тогда, при разговоре, завязавшемся о моей семье, у меня молниеносно сорвало крышу.

В тот раз мы разгромили его квартиру, катаясь по полу и кидая друг друга в стеллажи, шкафы и прочую дребедень. Бились практически насмерть. Как итог – у Никиты сломанная рука и вывихнутая лодыжка, у меня же – месиво на лице и куча гематом. Не считая поломанной мебели и техники, которую мы зацепили.

После того случая мы не виделись, но от общих знакомых я слышал, как он обещал встретиться со мной и пробить мне голову.

И в тот самый вечер, на пресловутой окраине города, в одной из провонявших многоэтажек, я вижу лицо своего давнишнего приятеля по кулаку и вспоминаю переданные слова.

Нет, я не бросился на него. Нельзя же просто избивать людей, которые тебе насолили, это совершенно бестактно и грубо. Мы живем в приличном обществе двадцать первого века, мы не пещерные люди, уважаем права других и чтим их, как свои родные.

Тогда я молча вошел в коридор, бегло глянул в открытую дверь зала. Вспомнил прошлый бой. Парень поймал мой взгляд и сухо, с явным презрением бросил, что из-за меня, такого петуха, ему пришлось покупать новый диван и телевизор.

– В своего папашу, да? Тот тоже по пьяни крушит все? – склонив голову к плечу, Никита с вызывающей издевкой вытягивает губы в идиотскую улыбку.

Через секунду его нос встречается с острыми костяшками моего крепкого кулака. Через две – валится на пол, прямиком затылком на порожек между комнат. Через час едет в больницу, а спустя два месяца я понимаю, что уволен.

– Дурак, что тут скажешь. Сказать-то и нечего, и некому, – протягивает Вадик и выдыхает. – Ладно, хрен с ним. Уволили и уволили, – за время разговора мы уже убедились, что так и было. – Шабашек много, другим делом займешься. Кстати, – он отодвигается от стола и складывает руки на коленях, – грузчиком хочешь поработать? Объявлений масса, крепких парней тю-тю, – разводит руки в стороны и добавляет, что с моим телом можно пахать непомерно. – Ну, бегать тебя точно не заставят, одышка как у лошади.

– Да у тебя самого одышка хуже моей. Дымишь как паровоз, – друг отвечает коротким смешком, но спустя секунду говорит вполне серьезно.

– Собирайся давай, работа не убежит, – его взгляд цепляется за мой, желая, чтобы слова не были пропущены мимо ушей. – Не прихлопни сегодня именинника.

Серые стены общежития привычно тянутся ко мне облупившейся краской, безмолвно приветствуя. Мой ответ им – отстукивание шпилек по каменным ступенькам. Алена держится справа и прихорашивается, глядя в карманное зеркальце. Довольная своим видом, закусывает губу и мелодично смеется.