Прекрасно понимаю, что и сам активно стремился к коротанию с ними часов, но продолжаю напоминать себе, что получал удовольствие от каждого тела и каждой эмоции девушки подо мной.

Но насчет них я сомневался. Ни одна девушка на моей памяти не походила на ценительницу секса, как чего-то эстетичного и прекрасного.

Они были однотипны, влезали без разбора под очередного парня с одним лишь импульсивным желанием.

От переизбытка мыслей, все больше разжигающих очаги чувств внутри, сосуды в голове возвращают утихшую боль.

Так вот что означает «правда, причиняющая боль»?

Поднимаюсь, чтобы снова приструнить резь во лбу, и замечаю застрявший в сознании вопрос, которому преклоняются мелкие сопутствующие мыслишки.

«Почему не задумался раньше и продолжаю спать с пустышками?»

Смотрю в отражение слабо приоткрытых глаз, но ответ не посещает натерпевшуюся голову.

И почему я вообще этим заморочился, когда можно было продолжить спать? Поехали бы потом с Вадиком в мастерскую, и я бы обо всем этом даже не задумался.

Позволить засесть этой мути в голове я не мог и попытался отогнать любой намек на назойливые размышления. Поступать так приходилось не впервые. Каждый раз, когда в голову влезала тема о девушках, меня не покидало чувство, что разборки с ней лишь часть чего-то массивного. Чего-то, с чем совершенно не хотелось иметь дела.

Казалось, что, начав размышлять, я порву сотканный шарфик своей жизни, который из-за одной выбившейся нити, если ту потянуть, распадется. И мне придется думать, что делать с прахом волокон в руках.

Но вновь задумался.

А я сам не так же глуп, как они? Так же шляюсь везде без разбора, сам же и не знаю их гребаных имен. Даже не слышал ни об одной. Неужели мы все здесь так мерзки?

Все эти девицы, поддающиеся безотчетному пьяному желанию, и дерьмовые парни, среди которых я, под любым гребаным предлогом помогающие им в этом? Неужели все действительно…

Мысль обрывается от бормотанья и приглушенных басистых стонов, не дав докончить размышление и зациклить их на выводе.

Корчившийся на кровати Вадик, схватившийся руками за голову, продолжает кряхтеть, пока я с некоторым сожалением наблюдаю за ним. Поджав колени к животу, обнимает их и хриплым шепотом обращается ко мне:

– Дай воды, а то я сдохну, не кактус же, – перекатывается на другой бок и на время замолкает, свыкшись либо с тошнотой, либо с головной болью. Либо со всем ассорти сразу.

Проковыляв на кухню, замечаю, что внизу еще есть бодряки. Несколько человек распластались на диване, пока один, сидя на полу у кофейного столика, перебирал струны на гитаре.

Никто на меня внимания не обратил. Все были заняты гитаристом, затянувшим костровую «Батарейку».

Под завывающий голос певуна я плеснул воды из кувшина до краев широкой чашки, откопанной в хламовнике у раковины. Но, понимая, что чашка не спасет от похмелья, отливаю воду обратно в кувшин.

Вернувшись в комнату, застаю Вадика повернутым на кровати к выходу. Друг отрывает голову с рук и переводит на меня измотанные выразительные глаза. Молит воды.

Вырвав кувшин из рук, жадными глотками осушает его до дна, а после подает обратно, едва не уронив, и вновь обрушивается поперек кровати.

Видно, стало легче.

– Зачем я столько выпил? Подохну же, даже внуков маме не наплодив, – жалобный голос Вадика так и подбивает сказать колкость. Но, взглянув в его чуть приоткрытые, блуждающие по стенам глаза, откладываю это на потом.

– Потому что живешь по принципу «предлагают – пей», вот и хлебаешь, как в три рта, – друг слабо усмехается.

– Нихрена не помню. По башке как обухом влепили, – привстает и садится, облокачиваясь о спинку кровати. – Что я делал?

– Хочешь услышать о своих подвигах? Во всех подробностях? – не без иронии утыкаюсь взглядом в жалобные глаза друга, которому бывало совестно узнавать о пьяных проделках. Вадик тяжело обрушивает голову на грудь и медленно возвращает ее обратно в знак согласия. – Отключился на диване и уснул, силенок не хватило на что-то стоящее.

Облегченный выдох, и тело Вадима обмякло на подушке в нескрываемом блаженстве.

– А я-то думал… – то ли с нотками сожаления, то ли облегчения проговорил он, но не докончил. Выжидая продолжения, оборачиваюсь к другу, который задремал прямо посреди предложения.

Идеальный собеседник.

Решаю оставить его одного и плетусь на кухню, надеясь застать ностальгические песни.

Две брюнетки, положившие головы на колени дремлющим парням, изредка зевая, слушали гитариста. На этот раз тот запевал «Вахтеров».

Заметив меня, облокотившегося о кухонный косяк, гитарист подмигнул и указал на место около своих слушателей. Беспрекословно присаживаюсь на диван и откидываюсь на спинку, чему порадовалось тело после сна в ванной. Тихий голос музыканта, отсутствие лишнего шума и избытка толпы убаюкивают недавно бунтовавшее сознание, и я закрываю сухие глаза.

– Юрок, ты чего это? – раздается над ухом, выводя из дремоты. Нехотя встречаюсь с нависшим лицом Ромы и поглядываю за его спину. Гитарист и все слушатели пали, побежденные сном. – Спишь?

– Нет, стихи читаю, – оценив плохо сказанную шутку, именинник заливается низким смехом и будит гитариста.

– Пашка, ты просто нечто, – обращается к только что проснувшемуся певцу, – брат, спасибо. Такие люди нужны на утро!

Наблюдая исподлобья за Ромой, примечаю, что тот ведет себя иначе, чем днем. До меня ни разу не докопался, держал себя со всеми дружелюбно и даже спрятал корону, которая, по былым воспоминаниям, иногда царапала собой потолки.

– А Вадя где, чего один вдупляешь? – снова обратившись ко мне, Рома равнодушно окидывает вид из панорамного окна. Серое безоблачное небо, по нему сложно понять, утро сейчас или вторая половина ночи.

– Там, где ему и место. В спальне, – очередной баритонный смех, и мне начинает казаться, что парень под чем-то еще, кроме отпускающего алкоголя. Такие явные различия в поведении, речи, да и хороший повод – день рождения. Рома мог себе позволить оттянуться по полной.

– С кисулей зажигает, да? Угадал? – толчок острым локтем в плечо вызывает гримасу презрения.

– С унитазом и кроватью. Большего ему пока не светит, – коротко бросаю, намекая, что пора покончить с разговором, но имениннику идея приходится не по душе.

– Столько воспоминаний сегодня нахлынуло, – начал Рома, потрепав за плечо, запрещая спать, – и про тебя есть что вспомнить.

– Да? Самое дерьмовое? – уже с нескрываемым отвращением пробухтел я.

– А то. Только такое и есть, – неудачно подмигивая, жмурясь и подавившись новой волной смеха, Рома начинает блуждание по воспоминаниям. – Мы с тобой уже столько знакомы, в стольких тусовках побывали вместе.

– Ни разу никуда мы с тобой не ходили, – чеканю, отвернувшись от эмоционального рассказчика. Но Рома тут же нависает над лицом.

– Но в одних и тех же местах в одни и те же дни-то мы были, – настаивает на своем.

– Твоя взяла.

– Вы с Вадюхой классные пацаны, такие… такие… – пытаясь подобрать вписывающееся в комплимент слово, с досадой машет рукой. – В общем, рад, что знаком с вами. С такими, как вы, одно удовольствие зависать, – очередной толчок в плечо, заставивший и так уставшие мышцы трапеции напрячься. – А ты-то бабник еще тот, всех уже тут переимел, да?

Дремота медленно отпускает, и меня снова забрасывает в омут мыслей, истерзавших еще в ванной.

Не получив ответа, именинник продолжает монолог, который я совершенно не хотел слушать. Хватало и своих мыслей, которые валились как из переполненной помойки.

– Ты, конечно, альфа-самец еще тот, – грязно ругается и харкает на ковер. В трезвеющей голове вспоминается мастерская и моя угроза.

– Только знаешь, ты такой урод, конечно, – Рома продолжает бессмысленную речь. – Ведешь себя как отбитый психопат, а не нормальный чел. Я даже слышал, что ты почти кого-то прикончил.

– Только сейчас это понял? – плечи верно подаются вперед. Озлобленность, омерзение и отвращение в своей ядерной смеси доходят до критической отметки.